Современные историки Европы не зря именуют 1816 г. «год без лета» – в августе на берегах Рейна были зафиксированы ночные заморозки, а в Швейцарии падал снег. По подсчётам Парижской обсерватории за то лето в центре Франции было всего 13 дней хорошей погоды. Лето с аномально низкими температурами в тот год было и на атлантическом побережье США – в народной памяти Северной Америки 1816 г. запомнился как «тысяча восемьсот насмерть замёрзший».

Причины такого природного катаклизма пытались объяснять массированным выбросом в атмосферу пепла от двух проснувшихся вулканов – в 1814 г. на Филиппинах и в 1815 г. в Индонезии, действительно, зафиксированы крупнейшие на протяжении столетий извержения. Впрочем, другие историки отмечают целый цикл похолодания на западе Европы в период 1812-18 гг., вулканическое воздействие на атмосферу лишь усугубило его.

Вне зависимости от причин, второе десятилетие XIX в., сразу по окончании наполеоновских войн, в истории большинства западноевропейских стран стало последним периодом массового и серьёзного голода в мирное время. С 1813 по 1817 гг. голодные смерти зафиксированы повсеместно, от Норвегии до Швейцарии. Даже там, где голод не убивал, отмечен резкий рост цен на продовольствие и, соответственно, не менее взрывной спрос на зарубежный «хлеб».

При этом огромная континентальная Россия с её рискованным земледелием, находясь вдали от атлантических и тропических атмосферных пертурбаций, как раз в те годы не имела проблем с урожаем. Свойственные Руси регулярные недороды отмечены в 1813 и 1820 гг., но в промежутке урожайность была хорошей или средней. Год 1816-й был даже чуть теплее, чем обычно – и это на фоне резкого похолодания того года в США, чей сельскохозяйственный экспорт уже тогда серьёзно конкурировал с российским на европейских рынках. Словом, к 1817 г. Россия оказалась, в сущности, единственным стратегическим поставщиком продовольствия на Запад.

«Невидимая рука рынка»

В 1814 г., когда русские армии завершили борьбу с Наполеоном, из России продали в Европу чуть более миллиона пудов «хлебов» – этим общим термином в ту эпоху именовали пшеницу, рожь, ячмень и овёс. В следующем 1815 г. хлебный экспорт немного вырос до 1,2 млн. пуд. Однако в связи с ростом цен на продукты в Западной Европе прибыли российских хлеботорговцев выросли более чем на треть.

И в 1816 г. экспорт хлеба почти удвоился – вывезли более 2 млн. пудов. Прибыль же, в связи с продолжающимся ростом цен в Европе, выросла в 2,5 раза. И вот тут прорвало – в следующем году в России все, кто мог, кинулись продавать хлеб на Запад. К тому же именно в 1817 г. кинулась закупать хлеб богатая Великобритания. Ранее она импортировала зерна не более 10 % от своего потребления, но в том 1817 г., из-за затянувшихся неурожаев, четверть зерна на британском рынке была привозной – и в основном из России.

Вообще-то излишков товарного хлеба в Российской империи было немного – большинство крестьян едва кормили сами себя, поставляя на рынок мизер. Однако великая страна с разнообразными регионами позволяла часть этих излишков собрать и продать, пользуясь ранее невиданным великолепием конъюнктуры. Известно, что в 1817 г. даже при торговле поволжским хлебом через порт северного Архангельска, при всей высокой себестоимости такой операции, купцы в течение полугода получали 74 руб. чистой прибыли на каждую сотню вложенных. При более удобной и дешевой торговле через порт Петербурга норма прибыли хлеботорговцев была ещё выше.

В итоге за навигацию 1817 г. из России на Запад продали свыше 5 млн. пудов хлеба – почти в 5 раз больше, чем в 1814 или 1815 гг. Никогда прежде в истории России столько хлеба не вывозили. При том денежная выручка, из-за роста европейских цен, была еще более внушительной, даже опережая рост объёмов. За тот год хлеботорговцы выручили в Европе почти 142 млн. руб. – увеличение прибылей почти в 9 раз, по сравнению с 1814 г. едва ли не на порядок!

Понятно, что при таких прибылях стремились «толкнуть» на Запад как можно больше. В предыдущие годы прибыль от вывоза хлеба за границу составляла порядка 10 % от всей стоимости русского экспорта, но в 1817 г. она перевалила за половину. При этом изменилось и содержание хлебного экспорта – если ранее в нём доминировала пшеница, то 1817 г. большую долю составила рожь. По сравнению с предыдущим годом вывоз пшеницы вырос в полтора раза, а ржи – почти в 5 раз! Ведь в сытые годы рынок Европы предпочитал пшеницу, но по итогам затянувшихся неурожаев глотал всё что было, не брезгуя «чёрным» хлебом.

Однако именно рожь в ту эпоху была основой питания русских крестьян и мещан. И вот в эту основу впервые в истории вмешалась «невидимая рука рынка»… Для России подобная ситуация с массовым экспортом товарной ржи была явлением необычным и непривычным.

До осени 1817 г. высшие власти вообще никак не реагировали на ситуацию, складывающуюся на хлебном рынке – ведь внешне всё выглядело благополучно и даже прекрасно. Урожай был неплох, голод из-за недорода городам и сёлам не грозил, а резко выросшие экспортные прибыли лишь радовали царскую казну, обременённую большими долгами по итогам наполеоновских войн.

Ситуация в столичном регионе до осени 1817 г. тоже не беспокоила власти – городские и имперские чиновники прекрасно знали, что в мегаполис на Неве «хлеба» по трём системам каналов привезли даже больше, чем в иные годы. Что продали ещё больше и, в угаре погоней за прибылью, продали даже то, что раньше не продавали и оставляли для внутреннего рынка – в Петербурге поняли не сразу…

«Хлеб всему голова»

Вероятно, первые подозрения стали появляться к исходу лета. Обычно цены на куль (стандартный мешок в 9 пудов) ржаной муки на рынке Петербурга в летние месяцы составляли 18–19 рублей. Но всё лето 1817 г. цены на рожь держались на непривычно высоком уровне – сначала 24, потом 27 руб. за куль муки.

Работала та самая «невидимая рука рынка» – системы каналов трудились не пределе возможностей, но огромную массу привезённого в город хлеба тут же, из-за аномально высоких цен на Западе, отправляли в порт, грузить на торговые корабли. Продавать за рубеж было куда выгоднее, чем на внутреннем рынке – соответственно в лавки и на базары Петербурга хлеба попадало меньше, внутренние цены росли вслед за экспортными.

К октябрю 1817 г. цена на куль ржаной муки в столице поднялась до невиданных 29 руб., тогда как в предыдущие годы колебались около 20. Для сравнения – в Саратове, в хлебном Поволжье, тот же куль ржаной муки в октябре 1817 г. стоил 4 руб.

Вздорожавший в Петербурге хлеб тянул за собой вверх и цены на все иные продукты, тоже главным образом привозные. Полуторный рост привычных цен может показаться не опасным – но, повторим, в ту эпоху ржаная мука это основа питания, основа жизни большинства населения, «простонародья». Это сегодня, по данным статистики, средний гражданин РФ потребляет в год не более 50 кг хлеба – кстати, еще в 90-е годы эта норма достигала 66 кг. Но два столетия назад средний человек в столице России, красивом «имперском» Петербурге с его гранитными набережными и блестящими дворцами, поедал за год более 160 кг хлеба. Хлеб в прямом смысле был «всему голова» – служил основой питания, другие продукты и блюда лишь прилагались к нему.

При этом для большинства населения, для городских «низов» речь идёт именно о ржаном хлебе. Ржаной хлеб был не просто привычен, не просто традиционной едой русского человека – при производстве хлебного каравая именно ржаная мука даёт наибольший «припёк», превышение массы готового хлеба по сравнению с массой исходно употреблённой муки. В таких условиях цена на куль ржаной «мучицы» была важнейшим показателем, а её полуторный рост – мизерный и незаметный в потреблении «верхов» – кардинально сказывался на доходах и питании большинства петербуржцев той эпохи.

Ведь 90 % населения имперской столицы в 1817 г. это отнюдь не юный дворянин Саша Пушкин и его приятели, вчерашние лицеисты. Дворянство и купечество всегда составляло не более десятой части обитателей Петербурга, все остальные – это «разночинцы», «мещане», «цеховые», «дворовые люди» и прочие из непривилегированных сословий. В городе на Неве жила огромная масса такого «чёрного люда», совершенно незаметного для Золотого века русской поэзии – свыше четверти миллиона ремесленников, прислуги, наёмных рабочих. Все эти незаметные кучера (не путать с коучерами!), прачки и пресловутые кухарки, которым предстоит еще целый век даже не думать «учиться управлять государством». Впрочем, тогда ещё даже верхи Империи только учились им управлять – по крайней мере, управлять государством в условиях неожиданно сложившегося и показавшего свою подспудную мощь мирового рынка…