В эпоху молодого Пушкина и стареющего Карамзина прототипы будущих «талонов» и «хлебных карточек» официально называли «Свидетельствами для покупки из магазинов муки». Впрочем, и под магазинами тогда понимали совсем не то, что мы сегодня. Расскажем, что же это было, и зачем император Александр I ввёл в 1817 г. талоны на муку для обитателей Петербурга…
«Дабы цены на жизненные предметы понизились…»
«Наконец обращаюсь к неимоверной цене на говядину…» – писал 12 ноября 1817 г. русский царь губернатору Санкт-Петербурга. Письмо было длинным и непривычно эмоциональным для обычно сухой официальной корреспонденции императора. Вчерашнему победителю Наполеона, буквально на полпути с Венского на Аахенский конгресс, где он вершил судьбы Европы, наверняка было почти обидно писать о какой-то говядине. Блестящий самодержец, не зря прозванный современниками «Благословенным», отставив изящные французские обороты, нудно подсчитывал, что в текущем году в Петербург попало быков вроде бы на 6965 меньше, чем в предыдущем 1816 г.
«Но вы же объясняете напротив, что по донесениям из губерний, прогон скота был в обыкновенном количестве; следовательно, скрываться тут должно какое-то злоупотребление, которое надлежало вам обнаружить…» – сетовал царь, обращаясь к Сергею Вязмитинову, министру полиции и военному генерал-губернатору Петербурга. Сегодня у нас этот герой войн с Наполеоном прочно забыт, ведь генерал от инфантерии Вязимитинов занимался не героическими атаками, а нудной и скучной логистикой, обеспечением и администрированием тыла воюющей армии.
Впрочем, в биографии самого Сергея Кузьмича Вязмитинова атак то хватало – в молодости, в эпоху русско-турецких войн Екатерины II, он не раз командовал гренадёрами и егерями при штурмах османских крепостей. Именно Вязмитинов первым в русской истории занял должность «военного министра». Это случилось ещё в 1802 г., а в сентябре 1812 г., в разгар войны с Наполеоном, когда Петербург достигла весь о падении Москвы, именно Вязмитинов возглавил уже весь Кабинет Министров, правительство Российской империи.
И вот на исходе осени 1817 г. царь писал своему опытнейшему администратору: «Приложите все попечение ваше, дабы цены на жизненные предметы понизились и чтобы продовольствие Столицы вошло в лучшее положение, нежели оное ныне находится…»
Причины для беспокойства были весомы – к октябрю 1817 г. цены на продукты в столице империи, по сравнению с обычными в это время года, вдруг взлетели в полтора раза. Резкий рост стал совершенно неожиданным не только для обывателей, но и для властей, городских и высших. Ни в 1817 г., ни в предыдущие несколько лет недородов и неурожаев в России замечено не было. Наоборот, урожай текущего года считался хорошим – проблем со снабжением Петербурга никто не ожидал.
На первый взгляд полуторный рост цен за осень не покажется страшным – неприятно, но вроде бы совсем не фатально. Однако царь и его лучшие министры, опытные администраторы (другие не разбили бы Наполеона) хорошо представляли систему продовольственного снабжения Петербурга – в ту эпоху она была полностью завязана на сеть волжско-балтийских каналов.
Надвигающиеся холода блокировали те каналы льдом, и на фоне полуторного роста цен это грозило столице очень тяжелой зимой. Осеннее вздорожание свидетельствовало о явном дефиците продуктов в городе, а лёд на каналах означал, что до весны массового подвоза уже не будет. И перед царём вставал призрак если не голодных смертей, то уж точно голодных бунтов в главном городе страны.
Каналы против Наполеона
Санкт-Петербург в 1817 г. был одним из крупнейших городов Европы, отставая по числу населения только от Лондона, Парижа и Стамбула. В столице России тогда обитало 370–400 тыс. человек, в «старой столице» Москве – не более 200 тыс., тогда как остальные города под скипетром Александра I насчитывали по нескольку десятков тыс. жителей, не более.
Столичной град на Неве для той эпохи был огромным мегаполисом, к тому же расположенным в местности не самой благоприятной для земледелия – т. е. живущим на привозном продовольствии, доставляемом из других губерний России.
До эпохи железных дорог оставались еще десятилетия, и к началу XIX в. большинство грузов в центре России перемещалось по системе каналов. Именно они соединяли мегаполис и крупнейший российский порт Петербург с регионами Поволжья и Урала. Первую нитку каналов, «Вышневолоцкий водный путь», построили ещё при Петре I, а буквально накануне нашествия Наполеона в 1811 г. ударными темпами закончили сооружение аж двух «водных систем» – сложные цепочки рек, каналов и шлюзов, надежно соединили Балтику с Волгой. С апреля по октябрь три системы каналов, каждый и которых обслуживали десятки тысяч бурлаков, позволяли доставлять в Петербург гигантские объёмы грузов со всей европейской России.
При этом сухопутные трассы в деле грузовых перевозок в ту эпоху играли вспомогательную роль. Во-первых, в России тогда ещё не было дорог с твёрдым покрытием, весной и сенью из-за распутицы грунтовые «дороги» становились абсолютно непроходимы для грузов. Во-вторых, «гужевой» транспорт, телеги и сани, в деле перемещения больших грузов на большие расстояния был чрезвычайно дорог, серьёзно уступая речному транспорту. Одна «малая барка», самое распространённое судно на каналах и дюжина бурлаков перемещали 3 тыс. пудов груза – на грунтовой дороге для этого требовалось не менее сотни телег, столько же людей и минимум сотня лошадей.
Таким образом, 150 тыс. бурлаков и три системы каналов – Вышневолоцкая, Тихвинская и Мариинская – соединявшие Петербург с Россией при Александре I, ежегодно с успехом заменяли свыше миллиона телег на сухопутных дорогах! Именно они превращали столицу России в крупнейший торговый порт, они же надёжно снабжали мегаполис на Неве привозным продовольствием.
Системы каналов работали даже в разгар войны 1812 г. – что, кстати, не учёл Наполеон при подготовке своего вторжения. Даже когда французы заняли Москву, основа русской логистики не пострадала – в тот военный год по каналам в Петербург пришло с грузами из Поволжья почти 6 тыс. речных судов. Довоенный объем перевозок снизился всего на 3 %.
Словом, «водные системы» каналов в ту эпоху работали надёжно и эффективно. Но имели один неотъемлемый и стратегический недостаток – как минимум с ноября по апрель напрочь замирали, скованные льдом. И всё, что не довезли в город на Неве к началу ледостава, становилось практически недоступно до разгара следующей весны. Столичный мегаполис был столь велик и многолюден, что любой подвоз товаров и продовольствия на санях и телегах играл для его снабжения лишь вспомогательную роль.
«Год без лета…»
Удивительно для нас – а для царя Александра I это было пугающе удивительно – что за летнюю навигацию 1817 г. в Петербург доставили различного продовольствия, прежде всего зерна, значительно больше, чем в предыдущие годы. В разы больше!
Но почти всё это зерно не задержалось в столице империи, его выгодно, с огромными прибылями, продали на Запад – не зря Петербург был крупнейшим торговым портом страны. В ту эпоху экспорт хлеба в Европу из царской России, в сущности, только делал первые шаги – высшая власть его не регулировала и, как показал 1817 г., даже не отслеживала. Лишь таможня в порту Петербурга увлеченно считала внушительный рост денежных поступлений в казну от хлебных экспортёров…
При этом имперская власть отнюдь не была глупа или легкомысленна – царя Александра I вообще можно обвинять в чём угодно, кроме отсутствия ума. Просто с такой проблемой на Руси прежде никогда не сталкивались – «невидимая рука рынка» на ровном месте создала в столице дефицит основного продукта питания, хлеба!
Коммерческий экспорт зерновых из России в Европу в заметных объёмах начался только при Екатерине II. И лишь c началом XIX в. разные «хлеба», прежде всего пшеница, стали занимать верхние строчки в балансе русского экспорта. Особенно это стало заметно по завершении войн с Наполеоном – резкому росту продаж хлеба на экспорт способствовало не только прекращение боёв и вооружённых блокад, но и целая череда неурожайных лет на западе Европейского континента.
