Руководствуясь этими правилами, Павел сейчас смотрел на Аню без капли жалости или сочувствия. Рассказанная ею история была сильно похожа на правду, но именно поэтому он её и не жалел. Глупая, заигравшаяся девочка, не рассчитавшая своих сил самоуверенная бабочка, влетевшая в ураган… Она просто расплачивалась за собственные ошибки, а жалость в таких случаях была неуместна.

Когда Гронин заговорил, его голос звучал жёстко и содержал в себе одну лишь сталь.

– С этого момента ты подчиняешься мне. Ты будешь выполнять любые мои приказы. В том числе поможешь арестовать всех агентов Владова, которые выйдут с тобой на контакт. Со своей стороны я постараюсь сделать всё, чтобы твой отец не понял, что это происходит из‑за тебя, но он умён и наверняка быстро догадается, а это поставит крест на ваших отношениях. Быть может, даже сделает его твоим врагом. Это будет ценой за то, чтобы ты смогла остаться, а Андрей ничего не узнал.

Он продолжал буравить Аню тяжёлым, проницательным взглядом. Дав ей немного времени осознать услышанное, он продолжил.

– Поэтому ты должна решить для себя, что ты хочешь делать дальше – остаться с Андреем или вернуться к отцу. Если выберешь отца – ты уедешь беспрепятственно, и я гарантирую, что доберёшься до него целой и невредимой, но по понятным причинам я вынужден буду обо всём рассказать Андрею. То есть, выбирая любой из предложенных вариантов, ты выбираешь соответствующую сторону и становишься врагом для противоположной. Подумай до вечера, а в двадцать ноль‑ноль я жду тебя здесь с ответом. Можешь идти.

Он разложил ей всё по полочкам, не оставив ни сантиметра для манёвра предоставив только два варианта: светло‑серый и тёмно‑серый. Никаких полумер, никаких уступок и ни намёка на дальнейшие переговоры.

Осознав это, Аня поднялась и, совершенно поникшая, побрела к выходу. Павел провожал её внимательным взглядом и до того, как она откроет дверь, решил добавить кое‑что ещё.

– Но если решишь остаться – не рассчитывай, что я перестану за тобой присматривать, и не смей думать, что сможешь меня перехитрить – я не твой отец.

Аня выслушала его, не оборачиваясь, а затем сразу вышла. Дежурный сидел на табуретке в конце коридора и с жалостью смотрел на заплаканную красивую девушку. Он понятия не имел, что произошло за плотно закрытыми дверьми, но хотел как‑то поддержать её, приободрить.

– Эй! Ты это… не плачь, а? Всё будет хорошо, – это было всё, на что он оказался способен.

Глупые, пустые слова, выражающие бессмысленное, фальшивое участие. Аня на миг остановилась возле него, взглянула на парня горьким взглядом и побрела дальше.

– Хорошо уже никогда не будет, – фаталистично произнесла она.

Работы было ещё невпроворот, но Гронин не торопился за неё браться. Всё равно сколько её ни делай, а меньше не становилось. Он потратил ещё двадцать минут на размышления о своей примитивной, грубой игре с Аней Владовой, которая почему‑то решила, что сможет с ним потягаться. Несмотря ни на что девчонка сумела удивить его. Да, у неё не было опыта, не хватало навыков и знаний, но, тем не менее, она проявила смекалку и характер. Будь она его дочерью – он бы её похвалил, даже несмотря на все её ошибки, ведь она обладала многими хорошими качествами. Видимо, Владов всегда был слишком занят, чтобы заниматься дочерью, и именно поэтому её жизнь сложилась так. Впрочем, не ему критиковать Владова – его собственный сын вообще не имел ничего общего с существом под названием «человек».

Гронин поднялся и подошёл к окну. Выглянув на улицу, он с удивлением заметил, что в паре десятков шагов от штаба под начавшимся слабым дождём стояла Аня. Девушка стояла спиной к нему, но поскольку с момента её ухода прошло уже больше двадцати минут, стало быть она всё это время простояла там. Интересно, о чём она думает?

«Он всегда на пятьдесят ходов впереди тебя».

Тусклая лампочка, ватт на сорок, не более, слабо освещала маленькую часть большой школьной столовой – одного из немногих уцелевших зданий в этом городе. Электричество сюда каким‑то образом давала гильдия: здесь они кормили солдат, но ужин давно закончился, и «анархистам» разрешили оставить только одну эту лампочку, чтобы зря не расходовать дефицитную мощность. Остальные лампочки ретивый и упёртый гильдейский интендант самолично выкрутил, рискуя зубами, которые ему пообещал выбить Толя, и которые лишь немалыми стараниями дяди Вани и Шелковского остались на своём месте, хоть Косарь и старался подначками добиться драки.

Свет едва выхватывал из темноты посуровевшие, угрюмые лица людей, и при таком тусклом освещении они выглядели злобно и угрожающе, будто каждый из присутствующих собирался броситься на сидящего напротив.

Косарь разлил по стаканам остатки уже второй бутылки, добытой им самим непонятно где, бросил короткое «помянем» и залпом выпил. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя много кто за столом морщился и кривился, заставляя себя пить горькую и жгучую дрянь, воняющую, как выразился Бодяга, «немытой задницей». Этот самогон не шёл ни в какое сравнение с тем, который гнал сам Бодяга или его «коллеги» в «Убежище». Впрочем, нашлись ценители, которым нравилось. Кроме Косаря за столом сидели ещё двенадцать человек основы взвода: ветераны подразделения и просто проверенные люди.

В последней операции они понесли большие потери. Погибли танкисты, погибли четверо человек у самих «анархистов» и столько же у Коробейникова, а у Варанцева один был тяжело ранен, вполне вероятно, что фатально. Казалось бы, одиннадцать человек для такой сумасшедшей операции это не так уж много, но на деле за прошлые месяцы, когда они ходили в глубокие рейды на вражескую территорию, то за всё время потеряли всего двоих, а тут за час более чем в пять раз больше. И это не считая того, что ещё трое должны были полечь при бомбардировке. А если бы Андрей не остановился извиняться перед бойцом Панкратова? А если бы он не болтал с самим капитаном? А если бы…

Если бы… Бесполезное, кошмарное словосочетание. Если бы Воробьёв стоял чуть дальше, если бы в танк не стреляли, если бы не случилась эта война, эпидемия… Если бы… Это были лишь бессмысленные размышления, которые ничего не могли изменить. Их друг, их брат, человек, который шёл с ними рядом с самого‑самого начала, с самого первого боя – погиб. Его больше нет, и никакие «если бы» его не вернут. Андрей страдал, когда погиб Вурц, но сейчас он испытывал куда более сильную душевную боль. Вурц был классным мужиком, настоящим товарищем, но Воробьёв за всё время, которое они провели плечом к плечу, стал для Андрея чем‑то большим, чем товарищ или даже друг. В его молчаливом спокойствии Андрей всегда чувствовал простоту и надёжность, готовность поддержать в любой момент, всегда прийти на выручку по первому зову. С его гибелью Андрей потерял часть себя.

«Вы – моя семья», – сказал когда‑то Сергей.

Андрей запомнил эти слова и много думал о них. Они стали для него важной частью его собственной жизненной философии, позволили ответить на вопросы, которые до того ему не поддавались.

«Ты боялся, что придётся выбирать между ей и нами, боялся, что будешь колебаться… Но ты не колебался, мой друг, и был надёжен до конца», – сказав это себе, Андрей ощутил горечь утраты так остро, как ни разу до этого. В груди будто образовалось нечто вроде чёрной дыры, вытягивающей все силы и положительные эмоции, взамен возвращая только боль.

Надеясь как‑то заглушить её, Андрей попросил Косаря налить по новой. Наёмник достал уже третью бутылку и охотно принялся за дело. Взяв из его руки кружку, Андрей поднялся. Казалось бы, что в подобных обстоятельствах командир должен был первым сказать что‑то о погибшем товарище, но до этого момента Андрей всё никак не мог собраться с мыслями, предоставив возможность говорить другим.