Виновен кто‑то в эпидемии или нет… Да какая разница как всё окажется на самом деле? Ему просто хотелось знать правду.

Толя никогда не отличался неуёмным интересом к событиям, которые непосредственно его самого или его близких не касались. А после катастрофы единственное о чем он думал – это безопасность его семьи. Ему не было дела ни до окружающих, ни до эпидемии, ни до происходящего вокруг. Главное – чтобы он сам и его семья были целы и здоровы. Вот только он не преуспел в этом.

Поэтому пока Андрей не рассказал о своих мыслях на счёт искусственного происхождения вируса, Толя не особо задумывался о нём. Ну, вылезла какая‑то зараза, и что? Впервые в истории что ли? Да, убила много людей, страшно много, но и это не уникальный случай – в истории подобное случалось и не раз, просто не так масштабно. Но то, что это могло быть сделано намеренно – вот это уже было что‑то новенькое. Если так, то получается, что кто‑то принял на себя роль бога и устроил армагеддон.

Толя был не из тех, кто позволял себя бить, он был упрям и часто своенравен. Да, это не всегда хорошо сказывалось на его отношениях с окружающими, но в этом был весь он. И теперь мысль, что всё произошло не само собой, что существует кто‑то, кто распорядился его жизнью и жизнью его жены и детей, не давала ему покоя.

В лёгкий, размеренный шум дождя вмешался отдаленный рык двигателя. Никто не сомневался, что это свои, но на всякий случай все трое в молчаливом согласии взялись за оружие и заняли позиции.

Потеря Вурца стала самой болезненной за всё время существования отряда, но больше всех она давила на Андрея. Он единственный, кто знал, что Вурц хотел уйти, и теперь это знание не давало ему покоя.

Почему он умер, когда собрался перестать рисковать жизнью? Почему так произошло? Просто несчастный случай? Или судьба? Может, так ему было предначертано… Нет, это чушь. Нет никакой судьбы – всё это выдумки слабаков и фаталистов. Есть только выбор, который мы делаем сами и который приводит нас либо к цели, либо к концу пути… Да, есть только наша воля. Именно она даёт нам необходимый заряд идти вперёд, добиваться своего, не сдаваться, не опускать головы… не умирать.

Стало быть, Вурцу не хватило воли? Хм… Но, может, дело в чём‑то другом? Может, какие‑то высшие силы не хотят, чтобы они отступались, чтобы бросали начатое дело? Может, каждого, кто опустит руки, ждёт смерть? Что ж, тогда они точно не имели бы права отступать.

В голове то и дело проносилась фраза Вурца, что это его «последнее задание». Фраза, которая оказалась пророческой. Вселенная услышала её, впитала в себя и вернула обратно – воплощением в жизнь. Бойтесь желать… Как же несправедливо всё это. Как нечестно, подло, бессмысленно.

Обдумывая всё это, Андрей раз за разом чувствовал приливы злости. В основном из‑за ощущения собственного бессилия что‑либо изменить – он никак не мог оградить своих бойцов от гибели, не мог их защитить. Да, Лёша не раз говорил ему, что это в любом случае невозможно, но всё равно разум Андрея отказывался принять неизбежные потери. Единственный способ прекратить всё это, который он видел – дойти до конца, получить все ответы и наказать всех, кто этого заслуживает.

Одной из ниточек был спасённый спецназовец, или наёмник, или кто он там такой, и в конце концов Андрей сосредоточил на нём все свои мысли и волю. «Рассветовец», или кто бы он ни был – родился в рубашке. Он «поймал» три пули, но жизненно важные органы ни одна из них не задела. Несмотря на ранения и кровопотерю, он быстро восстанавливался, что свидетельствовало о сильных резервах организма.

Условия, в которых его содержали, были самыми что ни на есть кустарными, хоть местные и называли их лучшими в деревне. Оперировал его тоже не доктор наук, а всего лишь старый деревенский фельдшер, а ассистировали немного Катя, а по большей части – такая же, как и сам врачеватель, древняя на вид бабка. Передавая пленного в руки фельдшера Андрей гораздо меньше боялся отсутствия у того нужной квалификации, чем его плохого старческого зрения, и не зря – позже Катя рассказала несколько занимательных казусов, произошедших во время операции, и от каждого из них волосы на голове начинали шевелиться. Короче говоря, всё было, как в анекдоте – несмотря на все усилия врачей больной всё равно выжил. И уже на второй день пришёл в себя.

Андрей с нетерпением ждал этого, наивно представляя, как благодарный за спасение «рассветовец», не моргнув глазом, лихо ответит на все вопросы. Каково же было его удивление, когда вопросы начал задавать сам пленный, причём только два: где он находится, и где его люди. Ответы его явно не порадовали, потому что, получив их, он замкнулся в себе. Сколько ни пытался после этого Андрей завязать разговор– всё было впустую. Всё, что ему удалось узнать это имя, вернее, позывной или кличка – Косарь.

Тщетно растратив в сумме почти два часа, Андрей отступил, но не сдался. В глубокой задумчивости он сидел на постеленном на полу рваном одеяле в ветхом доме, который им выделили местные. Вокруг, расположившись кто где, негромко вели беседу осведомленные о результатах разговора товарищи, и наперебой давали советы.

– Я уже говорил, но повторю ещё раз – дайте его мне. Я таких уже немало повертел. Уж я‑то его разговорю, – самоуверенно предлагал Толя.

Резкое заявление Черенко вывело Андрея из задумчивости. Он бросил короткий взгляд на Корнеева, сидевшего в углу позади всех, и заметил, как тот, скривив губы в легкой ухмылке, чуть заметно скептически покачал головой. Лёша явно был в хорошем настроении, раз позволял себе проявлять эмоции. А вот Руми, сидевшая рядом с ним, была как обычно холодна и малоактивна.

– Согласен, – подключился Сева. – Можем вдвоём им заняться.

– Нет! Нельзя так поступать, – заступился за Косаря Игорь. – Мы ничего о нём не знаем. А если он не из «Рассвета»? Если ничего не знает? Что тогда? А если даже и из «Рассвета», придётся потом за это отвечать… Да и не по‑людски это…

– Херню рыгаешь, – беззлобно ответил на это заявление Бодяга, который поддерживал Толю.

Сам же Толя немедленно принялся передразнивать.

– Не по‑людски, придётся отвечать, а вдруг он хороший, – пытаясь превратить свой бас в тоненький голосочек, кривлялся Черенко, чем вызвал у некоторых улыбки, – вертел я это всё и с высокого дуба срал на вас, пацифистов доморощенных. Он хотел нас замочить и не сильно переживал про последствия, так с какого перепугу мы должны?

Толика поддержал хор одобрительных возгласов.

– Да и перед кем отвечать? – продолжал он, ободрённый всеобщей поддержкой. – Он что‑то знает, курва мать, а то бы не молчал. И я развяжу ему язык.

Андрей вновь взглянул на Корнеева, который на этот раз глядел не в пол, а на него. В выражении его лица командир прочёл сильное сомнение. Алексей редко вмешивался в подобные дебаты. Как правило, делал он это только тогда, когда видел, что без его вмешательства дело может обратиться в катастрофу. Однако по его лицу порой можно было прочесть некоторые мысли. Вполне возможно, дело было не в хорошем настроении, а в том, что он умышленно позволял это делать, когда хотел показать Андрею, что стоит обратить на что‑то внимание либо прислушаться к его мнению. Андрей не так давно пришёл к такому выводу, потому что знал, что Лёша в совершенстве владеет искусством скрывать свои эмоции и в любое другое время у него на лице можно заметить только флегматичную невозмутимость.

– А ты что можешь предложить? – глядя на Корнеева, громко спросил Андрей, чем прервал оживлённую дискуссию.

Все, словно по команде, взглянули на Андрея, а затем повернулись и впились взглядами в Лёшу. Тот некоторое время безмятежно глядел на командира, размышляя стоит ли идти против большинства, особенно против Толика, с которым отношения у Корнеева и так были натянуты. Его лицо приняло тот непроницаемый, невозмутимый вид, к которому все давно привыкли и который был для него стандартным.