— Нет. Не странная. Присвоить то, что принадлежит врагу, это значит, ударить его, пошатнуть авторитет. В этом мире всё на нём держится. Рот раззявил, прошляпил — уступай место молодому и борзому волку и вали подыхать.

Верчу слова Ризвана в голове. Логика в их поступках есть. Особая. Криминальная, с привкусом крови и металла на языке. Она мне ещё непривычна, как костюм с чужого плеча. Но жить мне приходится именно среди них — людей, у которых нет имён, но есть клички, нет привязанностей, но есть вера в приметы.

— Спать проще будет и врагов меньше мерещиться станет… — повторяю вслух слова Ризвана. — Это ты про себя? С чего бы мне тебя врагом считать? У меня врагов нет. Ни одного. Ты мне не враг. Но и не друг… Так кто ты?

Ризван застывает так, будто обмирает. Челюсти плотнее сжимает. Брови густые в прямую линию сходятся.

— Сколько тебе лет? Больше, чем Зверю? Да… Больше, — говорю, замечая волосы цвета соли в густой бороде. — Сорок три?

— Больше. Сорок шесть. Будет, — нехотя отвечает мужчина. — А теперь живо отправляйся в постель! Детское время ещё два часа назад кончилось!

— Значит, ты был уже очень взрослым, когда несчастье со мной приключилось и с семьёй Зверя. — гну свою линию, словно приказа его не слышу. — Когда ты с ним пересёкся? До или после? Позднее?

— Слишком. Много. Вопросов.

— А я их ведь не только тебе задать могу, но и Зверю.

— Ты что, мелочь, на шантаж намекаешь? И что тебе это даст? — изумляется Ризван.

Кавказец так сильно удивляется, что глаза его тёмные огромными плошками становятся, полными крепкого чая. Чифира, как сказал бы Пятый. А ведь привыкаю к их жаргону странному. Вот и глаза уже с чашками чифира сравниваю.

— Ничего мне не даст. Зверь со мной разговоры долгие водить не собирается. Я ему для других целей нужна. И ты прекрасно это знаешь. А после новостей о возможной женитьбе, я вообще начинаю сомневаться, что надолго здесь задержусь. Упрячут куда-нибудь, подальше с глаз, только для того, чтобы ребенка выносить смогла.

Паузу держу. Краткую, но весомую. Надеюсь, что кавказец хоть что-то скажет. Завесу тайны приоткроет. Но он губы сжимает в линию чёткую. Жёсткую. Напором этот упрямый изгиб не сломить и не разомкнуть.

— Хорошо. Спать пойду. Но охрану другую попрошу поставить, — говорю ему, отворачиваясь. К лестнице направляюсь, мгновения считая.

— Ты чего удумала, а?

Настигает в два счёта. Встряхивает за плечи.

— Отпусти. Ты не откровенен. Значит, теперь я тебе доверять не могу, — веду плечом, ладони крупные сбрасывая. — Мотивы Зверя мне ясны. А вот от твоей заботы показной веет чем-то странным. Подозрительным. Двуличным.

Последнее слово становится каплей последней. Лицо Ризвана на мгновение рябью колышет.

Я испуганно выдыхаю догадку:

— Все на Санька подумали. Что он заложил. А меж тем вдруг враг Зверя гораздо ближе сидит, а? Вдруг это ты шпион Пороха?

Провожая гостей, чувствую, как провода перегорают. Терпение на нуле. Мне в другом месте быть нужно, а я — здесь, расшаркиваюсь.

Ещё ничего не произошло, но чувство, будто уже ярмо на шею накинули и в нос кольцо всунули, как племенному быку, которого дёргают и пытаются заставить идти, куда нужно.

Бесит, сука.

Медлительность, церемониальность… Порядки, которые по-хорошему сейчас лишь фикция, показуха… Такая же лживая, как показное смирение Мадины.

Одета по-правильному, глаза в пол опускает, рта лишний раз при мужчинах не раскрывает — невеста, сука, года. Но на прощание трогает пальцами. Едва заметно, но не порядку это.

Правильная и скромная хер бы сама мужика тронула. Да и какая она, нахуй, правильная? За рубежом училась. Западные порядки в её голове. Холодный и здравый расчёт пополам с меркантильностью.

Это хуже всего — понимать, что желание породниться продиктовано лишь выгодой.

Но когда было иначе?

Всегда и во всём — выгода впереди. Так и сейчас.

Перед отъездом замечаю Нино. На лице грузинки читается явное желание сообщить что-то. Она дожидается, пока я окончательно распрощаюсь с гостями. Переминается с ноги на ногу от нетерпения. Ворота медленно закрываются за отъезжаюшими тачками братьев Исаевых.

Нино ковыляет ко мне. Её перехватывает Арес. Спорят о чём-то. Чуйка на дыбы встаёт, сигнализируя — неспроста это. Кипиш какой-то случился, но мимо прошёл, пока я за столом сидел. Сам к слугам подхожу, улавливаю обрывки разговора.

— Иди, Нино, я всё передам хозяину, — отправляет сестру прочь.

— Арес, это важно.

— Разумеется, я и сам понимаю, — хлопает по плечу, целуя в лоб. — Тебе стоит отдохнуть, Нино. Я вижу, как ты сильнее хромаешь.

Арес поворачивается ко мне с вежливым выражением на лице. Готов услужить. Во всём.

— Какие будут распоряжения?

— Сегодня Ризван прикатить должен.

— Ему уже приготовили комнату в служебном помещении.

— Ты чё, бля? Какие служебные помещения? Он мне почти как семья. Приготовь в доме. Гостевых спален — хоть жопой хавай…

— Хорошо. Я отдам приказ. Ещё что-нибудь?

— Да. Что мне Нино сообщить хотела? — требовательно смотрю на управляющего.

— Уточняла о девушке. Распорядок, расписание, когда в больницу… — перечисляет Арес.

— Пиздишь, — рублю словом. На лице управляющего проносится тень. — Вылетишь нахер, Арес. Не посмотрю на твои седины — выставлю пинком под зад.

Ноздри старого управляющего раздуваются. Но он сдерживает себя, сообщая:

— Нино приставила девочку смотреть за вашей гостьей.

— Да. Я так приказал. У неё имя есть. Язык обломается назвать?

— За Ариной, — исправляется моментально. — Девочка слышала… разговор Арины и Мадины.

— Мадины? — удивляюсь. — Какого хера она не в углу сидела?

— Не знаю, господин. Но разговор был не самым… приятным. Арина хвалилась родством с Порохом, вашим врагом.

Внутри вулкан сразу же закипает. Эмоции бьют набатом. Дурные. От одного только слова — Порох — взорваться хочется, как долбаной бомбе над Хиросимой. Чтобы всё, к хуям, в фарш. Без остатка.

— Хвалилась? — скалюсь. — Быть не может. Я по камерам сам посмотрю.

— В саду, — качает головой Арес. — Камеры лишь по периметру. Не все участки видны. Тот участок лишь немного захватывает, звук не пишется…

— Не понял… На моей территории может всё, что угодно — всякая хуета твориться… Всякая гнида в щель пролезть? Так, что ли? — напираю. — Почему?

— Территория оснащена. Охраняется. Камеры, вооружение, собаки. В-в-вы же знаете, — Арес назад отступает, боясь, что по нему злостью долбануть может.

— Рот захлопни. Чтобы уже завтра камеры везде были понатыканы. Везде. Чтобы муха без моего ведома даже не срала.

— Хорошо. Прошу прощения. В доме чужих не бывает, поэтому сад не везде просматривается — затратно и не совсем целесообразно, — оправдывается Арес. — Так специалисты сказали, — добавляет и опускает лицо взглядом в землю.

— Значит, других найди. Тех, кто выполнит всё, что надо, и язык свой умный в жопу засунет, сделав всё молча!

— Хорошо. Всё будет сделано, господин, — отчитывается Арес. — Сегодня вас ждать?

— Нет. Дела есть.

С Нино надо будет поговорить. Арес слишком много на себя берёт. Старается ради семьи, которой был предан. Но одного не понимает — семьи больше нет. Есть я — обрубок от неё. Мои интересы — иные. И сейчас они вразрез с семейными идти начинают.

Как будто свернул не туда — и только глубже с каждым часом увязаю.

— Опасаясь навлечь ваш гнев, всё же скажу. С Исаевыми вам сейчас невыгодно ссориться, — после непродолжительного молчания говорит Арес. — Исаевы сделали выгодное предложение. Брак с Мадиной даст преимущества. Ваш отец бы сейчас согласился на него…

Разворачиваюсь, едва не проделав в горделивом старике дыру взглядом.

— Мой отец… совершил немало ошибок. Одна из них стоила жизни всей семье. Не говори мне про него, — раздражённо бросаю. — Старый, не капай мне на мозг. Сам разберусь.

Покидая территорию дома, бросая взгляд на окна. За одним из них — дочка Пороха. Желание увидеть её разъедает кровь, направляет мысли не в том направлении. Дурным становлюсь. Пальцы чешутся волосы её на кулак намотать и в горло засадить. Хочется узнать, что она своим языком Мадине сказала, и выдолбить хуем все, до последнего, слова похвальбы о её отце.