— Красивая дрянь… — шумно выдыхает Зверь.

Он меня покусывает и зализывает места укуса. Потом резко в пятерню волосы собирает и прогибает меня ещё больше. Так что теперь ткань джинсов по промежности голой трётся.

— Трахнуть бы тебя. Вот так. С оттяжкой! — со свистом выдыхает он, делая резкий выпад бёдрами. — Потом натянуть, — притягивает к себе. Заставляет дрожать и сжиматься от его слов. — Дёргалась бы на конце болта, выпрашивая. Ещё и ещё…

Я распахиваю рот в немом крике или просто воздух ртом хватаю. Зверь меня держит и пошло таранит.

— Скорее восстанавливался, Малая. Хочу, чтобы ты моей шлюхой была в постели…

— Ты шлюхами со всеми подряд делишься, — выдыхаю я. — Ризван так сказал. Я ни за что такой не стану. Лучше сразу убей.

— Ризвану язык длинный укоротить надо.

Делает последний выпад бёдрами и разжимает хватку пальцев в волосах.

— Сказал же, моей будешь. Персональная шлюха. Только моя…

Я не знаю, что ему на это ответить. Внутри только мысли вьются, что аппетиты у Зверя огромные. Желания меняются. Сначала сказал, что я ему просто родить должна. Сейчас Зверь уже на постельные забавы примеряется.

Он не даёт мне времени подумать. На руки подхватывает и обратно несёт. На постель опускает. Нависает тенью.

— Ты меня разозлить пытаешься, Арина…

Что? От своего имени, произнесённого его голосом, я вздрагиваю, как от удара кнута.

— Зря. Терпение у меня не железное. Но сегодня ты всё-таки хорошая девочка…

Зверь отступает на мгновение и подаёт мне креманку. Мороженое сильно подтаявшее.

— Держи и ешь.

Пытаюсь возражать.

— Ешь, — рычит. — Не зли меня. И ноги раздвинь.

— Зачем?

Я плотнее бёдра свожу.

— Затем, — ухмыляется. — Сядь к изголовью кровати и спиной обопрись. Ноги в коленях согни и раздвинь их. Хочу смотреть, как ты течь будешь…

— Что?

Девчонка спрашивает, головой недоверчиво трясёт. Как будто плохо расслышала. Уверен, всё она расслышала, но медлит только. Боится, что ли, звезду мне свою показывать?

— Устраивайся. Надоело ждать. Или сам раздвину. Сдвигать сложнее будет. Давай…

Она отползает к изголовью кровати. Трясётся. Трусит. Крошка совсем. Кожа её белоснежной по сравнению с моей кажется. Садится так, как я велел, и за ложку цепляется так, словно планирует ею меня пырнуть. Так не заточка же — не получится. Вреда на копейку, последствия для неё на миллион.

— Ешь мороженое.

Голос хриплый. Ржавый почти. Пересохший. Дурная блажь. Смотреть, как она сливки лакать будет. Как кошка языком. Представлять, что с моего конца так сперму подхватывает и глотает… Похоть заставляет кол дёргаться, как ошалелый.

Смотрю на неё и не понимаю. Что в ней такого? Маленькая, но ладная. Мордашка смазливая. Так ведь и покрасивее на члене вертел, но болт так не вставал по стойке смирно от одного взгляда.

А на неё меня кроет. Конкретно так накрывает душной волной. Хоронит. В ней, сука, сдохнуть хочется, обкончаться так, чтобы яйца опустошались. Но сейчас зудит всё. Сперма чуть не из ушей лезет — так хочется подмять крошку под себя. Чтобы орала и хрипела, пятками подшпоривала, как жеребца дурного.

Крошка начинает есть мороженое. Не торопясь. Смакует, сучка. Врала, что не хочет сладкого. Кажется, она его любит. Сладкое. Ест его, как котёнок. Едва ли не жмурится от удовольствия.

Кроха… Так и тянет её примять. Потрогать. Соски обалдленные выкрутить, как рычаги громкости, на полную мощность.

Выпускать из рук не хочется. Голос её сладкий. В уши долбится душной волной.

Всего один день её не слышал и не видел. Но в голове жесть что творится. Голодным себя чувствую. Дико. Не живот пустой, а внутри что-то ноет и сосёт. Её хочется. Сожрать и оставить себе. Целиком. Всю.

Она своё мороженое ест. Но колени плотно сомкнутые. Круглые, сочные. Нежные. Раздвинуть бы их широко. Кнопку разглядеть. Хочу, чтобы сама сделала. Как приглашение на бал.

— Раздвигай ноги, Арина-а-а-а… Медленно. Не торопись.

— Пожалуйста! — смотрит мне в глаза. Трясётся. От неловкого движения мороженое по из ложки по губам потекло.

Как сперма.

Хочу, чтобы хером моим давилась и высасывала из него похоть.

— Раздвигай ноги, Арина.

Блять. Имя её сладкое. Как конфета. Барбариска натуральная. Обсасывать его и языком теребить. По буквам.

— Мне ещё нельзя, — упрямится. — Сам говорил.

Играет со мной в игры? Зря. Я же могу её раком нагнуть и выдрать. Потом в больничку спровадить — пусть звезду подлатают. Заштопают. Будет почти как новая — пользуй, не хочу.

Но мне другое от неё надо. Прямо сейчас.

Джинсы прямо с трусами с себя снимаю. Болт подскакивает. Упрямо вверх смотрит. Конец потёк. Пиздец, слюнями изошёлся от вида крошки. Ошалелым себя чувствую. Хочется её остервенело. До спазмов выдрать.

— Я тебя на кол насаживать не собираюсь. Посмотреть на тебя хочу… Давай. От тебя не обломится.

Она немного коленкой качает. От небольшого подёргивания несмелого мой болт ещё твёрже становится. Я ближе к кровати подхожу. Ствол пальцами обхватываю у основания.

— Смелее, крошка. Не заставляй меня ждать. Голодным оставишь — тебе же хуже будет.

Она вздрагивает от угрозы в голосе. Понимает, чем ей грозит. Выдеру. Возьму всё, что захочу. Не сейчас — так потом отыграюсь, когда щель в порядок придёт и немного подтекать красным перестанет.

Характер свой проявляет. Дурной. Нрав у неё есть. Бешеный. Хоть и боится меня. Но уже коготки показывает. Сумасшедшая. Хочется, чтобы она свои коготки на другое употребила. Скоро драть она меня ими будет. Спину до крови расцарапывать, когда кол всажу до упора и натяну так, что матка вибрировать от толчков начнёт.

Крошка сглатывает. Разводит ноги в стороны. У меня от этого дыхание в глотке спирает. Кровь приливает фонтаном к концу болта. Пальцы сами крепче ствол перехватывают. Двигать ими начинаю. Резче. Быстрее. По всей длине.

— Глаза не закрывай! — предупреждаю её желание. — На конец мой смотри. Нравится?

— Нет…

Щёки пунцовеют. Прямо рак варёный.

— Врёшь. Всем бабам мой болт нравится. Тебе он тоже понравится. Подсядешь на него. Сам просить станешь, чтобы до глотки тебе засадил, — постанываю, ускоряясь.

Она продолжает створки своего грёбаного рая разводить. Но целка же недавняя, потому скромничает. Чуть развела — едва ладонь можно просунуть.

— Шире, крошка. Не жадничай. Твоя щель на хозяина течь должна.

Крошка отставляет креманку в сторону. Съела. Умница. Но не до конца. На донышке осталось.

— Нет, — хриплю. — Пальцем вымакай всё и оближи. Соси его, крошка…

Чувствую, член готов взорваться. Яйца дико зудят. Трахаться хочется дико и жёстко. Но пока только пальцами ствол обрабатываю. Глядя, как крошка послушно пальцем жижу сливочную собирают и палец облизывает.

Колени дрожат. Кожа атласная, почти белоснежная ослепляет в темноте. Щёлкаю выключателем. Хочется видеть всё.

— Куда ноги свела? — рычу. — Быстро раскинь их обратно. Шире… Как будто меня в свою щель впускаешь…

— Извращенец, — выдыхает Арина.

Но поймав взгляд свирепый, выполняет указания. Чётко. Молча. Вот так бы сразу. Развела в стороны свой циркуль и подставилась щелью податливой. Складки у неё там мягкие и нежно-розовые. Как крем какой-то.

— Соси, — ухмыляюсь. — Я же сказал… Соси и думай, будто болт мой обсасываешь. Языком по всей длине наяриваешь.

Она вздрагивает.

— Глаза не закрывай.

Дрожь по всему телу проносится. Она распахивает глаза свои блядские, колдовские. Смотрит так, будто сжечь под корень хочет. У меня от её взгляда в башке коротить начинает. Так не смотрят, как она. Так убивают.

Мне хочется смотреть в эти омуты губящие. И больно в то же время. Грудную клетку наживую расколбасивает. И сука-боль глубже и глубже когти вонзает.