— Мне не нужны сейчас свалки, драки и резня среди своих.

На лице Вялого появляется тень недовольства.

— Я не позволю тащить барахло. Но лапу сосать не придётся. Исаевы свалили. Они контролировали огромную долю рынка. Теперь эти рынки — наши. Нужны люди. Усёк?

Вялый кивает.

— Ты же понимаешь, что это не сиюминутные бабки, когда барахло по знакомству в ломбардишко скидываешь и в первом же баре на шмару спускаешь. Это хороший доход. Стабильный. Но и работать придётся. Ну, так что? Сможешь своим людям объяснить, что лучше через час зелень в кулаке мять, чем сейчас монетами в кармане звенеть.

— Да, смогу! — теперь заметно, что Вялый доволен.

Глаза иначе заблестели. На дорогое барахло уже не смотрит, о другом думает. О том, как поднимется сам вместе со своими братанами.

— Потолкуй, как следует. Объясни так, чтобы не пыхтели. Твои люди — твоё право решать, как с ними быть в случае, если кто бухтеть начнёт.

— Недовольных быть не должно. Но если что, я решу без пыли.

— Я на тебя рассчитываю. Иди.

Вялый согласно кивает, но прежде, чем уйти, говорит:

— Когда я заходил, у дверей баба стояла.

— Какая ещё баба? Все свалили.

— Не все. Одна вернулась. Дочка Казбека.

— Чё ей надо?

— Не знаю. С нами говорить отказывается. Тебя хочет увидеть. Позвать?

— Позови, — киваю.

Вялый отправляется прочь. На часы смотрю. Минуты считаю до возвращения. В дом вернуться надо. Понять, что делать с Ризваном. Убедиться, что всё путём.

Слышится мягкий хлопок. Следом раздаётся решительный стук каблуков. За секунду до этого ставки для себя делаю. Дочь Казбека. Индира или Мадина?

Думаю, Мадина. У Индиры мужик имеется. Семья. Дети. Ползать на брюхе бы не стала. Детей в охапку и когти рвать — вот её потолок.

Смотрю в сторону двери. Ко мне приближается Мадина. Угадал. Она побледневшая, но полная решимости. Остановившись в паре метров от меня, обводит взглядом сначала помещение, словно запоминает детали. Все. Потом на меня смотрит. Немного иначе. Гасит взгляд. Почти до минимума. Но он всё равно горит.

— Ты плохо слышишь, Мадина? Или считать не умеешь?

— Я знаю о трёх часах.

— Ну и почему ты здесь? Третий час на исходе.

Хлопает дверь. Люди Пятого заносят канистры с бензином. Смотрят на меня с ожиданием.

— Рано ещё, — качаю головой. — Через двадцать минут зайдёте, сделаете.

Сам краем глаза наблюдаю, как меняется лицо младшей дочери Казбека. Ноздри раздуваются. Втягивает запах бензина. Эта вонь ей неприятна. Как мысль, что дом — её родной дом — скоро вспыхнет, как факел, а потом станет золой.

— Чё хотела?

— Мой отец мёртв, — сквозь зубы цедит Мадина. — Всё, что у нас было, теперь твоё.

— Да. Вы хотели отнять у меня — моё. Это было ошибкой. За это лишились всего. Кроме жизней. Забирай мою благодарность и вали отсюда до исхода третьего часа.

Мадина делает ещё пару шагов ко мне.

— Я не могу.

— Чё ты не можешь? Ногами передвигать? Так я тебе пинка под жопу отвесить могу. Не пойдёшь — полетишь.

Лицо Мадины напоминает маску. Так сильно пытается удержать в себе эмоции.

— Я не это имела ввиду, Рустам. Я ждала другой жизни — рядом с влиятельным, сильным мужчиной. Сейчас всё пошло прахом. Всё.

— Не всё. У тебя жизнь есть.

Сквозь зубы. Слова Малой вспоминаются о Мадине. О том, что змея хвалилась. Своим положением. Местом. Моему ребёнку грозила смертью.

Дура язык во рту удержать не смогла. Навредить хотела. Они могли это сделать. Могли. У меня под носом. Но теперь не выйдет.

— Есть, да, — соглашается, делая шаг ко мне. — Но не такая, как раньше. Мы без всего остались. С нуля начинать. Кому нужна бесприданница?

— Ты мне на жизнь плакаться пришла? Мне по хрен. Проваливай, пока я не передумал насчёт того, чтобы оставить тебя в живых.

Шаг. Ещё шаг. Тёмные глаза решимостью горят.

— Я могу быть полезной.

— Чем же? Ты в дела отцовские не была посвящена.

Мадина вскидывает голову. Хочет возразить. Солгать желает. Я это сразу взглядом подмечаю. Выторговать жизнь и сытую кормушку брехнёй не получится. Если Казбек что и знал, то он с собой унёс. С дочкой не делился. Будь она хоть трижды по-современному воспитана.

Поняв, что сбрехать не получится, Мадина другое замышляет. Сразу же. Мечется в поисках выхода. Находит. Так ей кажется, когда она последний шаг делает.

Опускается на колени у моих ног. Смотрит снизу вверх. В глаза заглядывает пустотой. Сейчас её глаза без выражения.

— Я хочу остаться при тебе, Рустам. Если позволишь.

На моё колено ложится её холёная рука со смуглой кожей. На тонком запястье красуется дорогой браслет, усыпанный бриллиантами.

— При мне? Женой ты не станешь. Женщина с ребёнком — с моим ребёнком — у меня уже есть.

Губы Мадины дрожат. Но через секунду она растягивает их в приятную и сладкую улыбку. Зазывную.

— Знаю. Но ты — очень сильный и активный мужчина, — роняет взгляд на уровне ширинки. — Знаешь же, что беременным нельзя заниматься сексом много и часто. Грань очень шаткая. Многое под запретом. Можно лишь немногое. Выходит не так, как иногда хочется мужчинам… Я хочу остаться.

Приехали. Мне ясно, что Мадина мне свои щели сейчас предлагает. От воспитания, про которое пел Казбек, и следа не осталось. Ни правильности, ни скромности.

— Кем же ты будешь? Моей шлюхой? Подстилкой быть хочешь? Иного варианта нет, запомни.

Захват пальцев на моём колене крепчает. Мадина молчит, но двигается ещё ближе, ведя пальцами выше. Царапает пряжку ремня, доставая.

— Я знаю и умею, как надо, — улыбается, вперив взгляд в брюки. Вытаскивает ремень, распускает ширинку. — Я готова быть нужной тебе.

— Нужной? Думаешь, тебе есть что мне предложить особенного?

Хмыкаю, разглядывая её позу. Вот и благороднейшая из дочерей Казбека. Лучшая. Правильного воспитания. Пришла на роль подстилки себя предлагать. Сама на болт ртом насаживаться готова. Не брезгует торговать своей шкурой. Лишь бы под влиятельным хером лежать.

— Я согласна на всё, — облизывает губы, увлажняя. Явно к болту примеряется ртом рабочим. — На всё, — рукой к трусам тянется.

— Встань, — обрубаю, руку отбрасывая.

— Но я…

— Встань и ляг животом на стол. Вытяни руки вперёд. Ладонями вниз… — подстёгиваю взглядом. — Ну, хули медлишь? Хочешь быть нужной? Спускай все шмотки, что есть на тебе, и жопу мне свою подставь. Посмотрю, на что ты готова, чтобы остаться…

Жду. Сделает или нет?

Мадина поднимается, отряхивая ладонями складки на платье.

— Двадцать минут, Мадина. Потом здесь начнётся пожар… — ухмыляюсь.

Дочь Казбека решительно подходит к столу.

— Раздеться полностью? — спрашивает услужливо. — Или достаточно просто спустить трусики?

— Как тебе удобно. Мне похер на антураж. Главное — твоя дырка.

Действия Мадины немного острые и резкие. Но действует без промедления. Время поджимает. Исаева подбирает подол длинного платья, до самой талии. Ложится на стол животом. Спускает трусы вниз. Они у неё чёрные, кружевные. Полупрозрачные. Нихрена не скрывают. Укладывается поудобнее, оттопыривая свой зад повыше.

Сейчас передо мной не девушка, но падаль. Готовая и ртом, и жопой отрабатывать.

— Не боишься, что болтом жопу тебе порву? — спрашиваю, вытягивая ремень из петель.

— Не боюсь.

— С чего бы? Трахалась раньше в задницу? — хмыкаю, похлопывая ремнём по ладони. — Смотри. Я честность люблю. Рваные дырки с кровью мне не нужны. Ты же целка вроде.

— Не порвётся ничего. Уже было, — выдыхает тихо. — Девственность не помеха. Когда знаешь, чего хочешь.

Вот тебе и правильная девственица. И в зад давала, и ртом брать умеет. Хочет через болт на шею залезть, чтобы в жизни устроиться.

Это привычное дело для сосок, вообще-то. Но впервые я вижу, как дочка из «хорошей семьи» себя на дно так быстро опускает. Добровольно. Её никто не принуждает. Сама в подстилки записывается.