Плечи Бет затряслись, но она ничего не сказала.

Агнес взмолилась: «Господи, как я могу помочь им увидеть? Почему ты не хочешь открыть им глаза, как открыл мне?»

Она хотела показать им телефон — свое собственное окно в реальный мир. Но Бет, в своем замешательстве и обиде, была достаточно безумна, чтобы предать ее.

Невыразимо несчастная, Агнес извивалась и ворочалась в постели.

В Пангее не было изображений девушек, вышедших замуж за стариков.

Она долго смотрела на молодую пару, девушку и парня. Девушка написала: «Я люблю Мэтта!!!» под фотографией, на которой они улыбались у магазина мороженого. На губах у нее была блестящая розовая краска, а на ногах — потертые шорты. На нем была кепка и глупая улыбка на лице.

Агнес упивалась этим зрелищем до тех пор, пока у нее не защипало в глазах, потому что девушка напоминала ей Бет. Если бы они выросли в миле от Ред-Крика, ее сестра тоже могла бы держаться за руки с мальчиком в кафе-мороженом. Возможно, она выкладывала бы фотографии в Пангее и готовилась бы к экзаменам.

Но Бет родилась не в миле от Ред-Крика, и вместо того, чтобы наслаждаться последними годами своего детства, она жила как кающаяся грешница, готовясь выйти замуж за человека, годящегося ей в отцы.

Агнес подождала, пока дыхание сестры выровняется. Потом заперлась в ванной и включила душ.

Она практически видела, как между его глазами пролегла морщинка, сморщив веснушчатую переносицу.

Она колебалась лишь мгновение.

Ссылки на газетные статьи появлялись целыми списками.

Как и слова «культ», «промывание мозгов», «нарушение прав человека».

Мысли Агнес путались, когда она переходила со страницы на страницу.

«В Ред-Крике, штат Аризона, „Пророк“ Джейкоб Роллинз является ярким примером злобной, самовлюбленной личности, которая требует от своего народа подавить критическое мышление, чтобы заменить его волю своей собственной, — говорилось в одной статье. — На момент написания этой заметки поселок Ред-Крик просуществовал почти восемьдесят лет. Поколения детей воспитывались в суровой, неумолимой системе тотальной идеологической обработки. Государственными правоохранительными органами этот культ считается крайне опасным…»

Агнес рухнула на пол ванной.

«Я только что взглянул на статьи про Ред-Крик, — написал Дэнни. — Это довольно жестоко. Ты в порядке?»

Агнес плакала, чувствуя себя изгнанницей в собственном доме.

«Бог дал мне второй шанс, — повторяла Бет весь день. — Я ничего не испорчу».

Она была вывернута наизнанку и перевёрнута вверх тормашками… и Агнес чувствовала то же самое.

— Отныне тебе придется относить маме обед.

Бет говорила холодно с полным ртом булавок. Агнес пришла в ужас, обнаружив ее погребенной в груде старых кружев. Свадебное платье их матери. Близнецы уже благоговейно прикасались к нему.

— Почему мне? Почему именно сейчас?

— Я слишком занята свадебными делами. Это платье должно быть подшито на три дюйма, и я хочу, чтобы эти жемчужины были на груди.

В груди Агнес расцвела паника. Она уже много лет не разговаривала с матерью.

— Это займет всего минуту, — настаивала она. — Ты же знаешь, что она предпочитает тебя.

Щеки сестры вспыхнули, словно ей стало стыдно. Но она не опустила взгляд.

Неохотно нагружая поднос едой, Агнес задумалась об их матери.

Пыталась ли она когда-нибудь сбежать? Пыталась ли она когда-нибудь спасти своих детей?

Странно, но она вдруг вспомнила Сару Шайнер… ее предка по отцовской линии. Она сбежала от Джереми Роллинза, но оставила сына. Как она жила с этой болью?

— Мама? — позвала она. — Это я, Агнес.

Нет ответа. Она никогда не отвечала никому, кроме Бет.

К счастью, отец уже давно выломал дверной замок. Агнес толкнула дверь, и петли со скрипом открылись. Шторы в спальне были плотно задернуты, чтобы не пропускать свет. Агнес чувствовала себя погруженной в воду, как будто пыталась вдохнуть ее.

Мать выпрямилась, пригладив спутанные немытые волосы. Увидев Агнес, ее глаза загорелись яростным обвинением.

— Знаешь, я тебя слышала. Разговаривающей с детьми. Прощупывающей их, — прошептала мать. — И ещё ты проводишь много времени взаперти в ванной. Часто моешься.

Агнес побледнела. Все эти часы, проведенные за листанием Пангеи с бегущей водой, чтобы заглушить любой звук… она была дурой, забыв, что ее мать может удивиться. Поднос с ужином, казалось, весил тысячу фунтов. Дрожа, она поставила его на край кровати, а затем отпрыгнула назад, как будто женщина могла укусить.

А кто знает? Может, так оно и есть?

Агнес попыталась представить, как мать обнимает ее в детстве, или как она баюкает ее братьев и сестер. Но воображение подвело.

— Никогда не думала, что сбежать решишься именно ты. Я всегда считала, что это будет Бет.

Страх сжал горло Агнес, потому что она знала, что это может быть конец. Если бы ее мать сказала отцу…

— Не волнуйся. — Ее голос был подобен ветру, проносящемуся сквозь сосны. — Я никому не скажу. Но я удивлена. Я ожидала, что твоя сестра уберется отсюда к чертовой матери. А ты… никогда.

Агнес не знала, что было больнее… то, что она всегда казалась своей матери безнадежной, или то, что Бет действительно была потеряна для них.

— Ты ошибаешься, — пробормотала она. — Я не собираюсь сбегать.

Мать сухо усмехнулась.

— Ты сбежишь. Но ты все делаешь неправильно, пытаясь привлечь детей на свою сторону. Это безнадежно. Ты сможешь выбраться только одна.

Ее мать ожила, встала, опрокинув на пол поднос с чашкой супа, и схватила Агнес за руку.

— Обещай мне, что убежишь. Обещай.

— Мама, — она посмотрела на больную руку, сжимавшую предплечье девушки. Там, где она безжалостно царапала кожу, виднелись язвы и глубокие инфицированные порезы. Даже ее губы были изодраны в клочья собственными зубами. Ее мать разрушала себя, кусочек за кусочком.

— Не пытайся забрать детей. Они не твои. Они даже не мои. Они — создания церкви.

Агнес вырвала руку и бросилась бежать.

Но слова были произнесены.

Нельзя было забрать их обратно.

Дрожа, она сказала себе, что ее мать ничего не знает, что она просто незнакомка, подслушивающая их жизнь с другой стороны стены спальни.

Только это была неправда. И Агнес это знала.

К тому времени, когда ее мать-чужачка поняла обычаи Ред-Крика, было уже слишком поздно. Ловушка захлопнулась в тот день, когда родилась Агнес. Ее мать, возможно, и хотела сбежать, но ее дети, с промытыми мозгами, были тяжелыми кандалами. Они погрузили ее в бурлящие воды, и она утонула.

Она все еще тонула.

Она велела Агнес бежать. Но если она не сможет забрать детей, то какой в этом смысл?

Она вспомнила Иезекииля в детстве, когда он смотрел на нее, когда она наклонилась, чтобы поднять его из кроватки. Мелькнуло воспоминание о близнецах, растворившись в хихиканье над собственной шуткой. Мелькнуло воспоминание, как Сэм мчится через луг, выпятив грудь и запрокинув голову от восторга.

«Поколения детей воспитывались в суровой, неумолимой системе…»

Она должна была вытащить детей. Но с детьми она ничего не могла поделать. Она была вывернута наизнанку и перевёрнута вверх тормашками.

— Бог ведь не хочет, чтобы я бежала одна? — прошептала она.

Она снова подумала о Саре Шайнер, своей прабабушке, единственной женщине, которой удалось спастись. Что, если она оставила сына, потому что у нее не было выбора?

Прислонившись спиной к двери, Агнес соскользнула на пол.