Жила-была девочка в трейлере на ранчо, под широким белым небом, усеянном облаками. Управлял здесь всем и вся Пророк — хмурый мужчина, похожий на ворону. Когда девочка не молилась или не занималась домашней работой, она кружилась на лугу, танцуя с пчелками и одуванчиками, пока отец не звал ее с крыльца:

— Агнес, домой!

И она бежала.

Мирская музыка в мире Агнес была запрещена, а вместе с ней — телевидение, радио и прочие греховные технологии. Она носила домотканые платья, закрывавшие каждый дюйм кожи, в которых было невыносимо жарко. С двенадцати лет мальчикам и девочкам запрещалось играть вместе, а Пророк с насмешкой называл детей маленькими грешниками.

Тем не менее, Агнес любила свой мир. Любила луг, скалистый каньон и ястребов, которые кричали над головой, взлетая невероятно высоко.

И в один прекрасный день луг заговорил с ней. Она танцевала, когда гудение прошло сквозь подошвы ее ступней, передаваясь маленьким, девчачьим косточкам.

Это было словно песня. Старая песня. Девочка прижалась ухом к земле и слушала. Скалы пульсировали, камни отзывались эхом, и тучи, деревья, листья мелодично шелестели. Девочка улыбнулась полным сердцем, потому что Господь открыл ей уши. Он царапнул землю своим ногтем и обнаружил скрытый мир.

Девушка была еще слишком мала, чтобы понять, как опасно быть одной в стране, где Пророк ожидал, что его верные подданные будут маршировать, как марионетки, рука об руку, похожие друг на друга, как две капли воды.

Совершенное послушание рождает совершенную веру.

В воскресной школе миссис Кинг спросила у детей, не забывают ли они молиться.

— Мне не нужно молиться, — сказала Агнес. — Потому что Бог поёт для меня, всегда и везде.

Дети зашептались. Учительница же с пунцовым от ярости лицом стремглав пересекла комнату и схватила руку Агнес, вытянув ее через стол. А затем с силой принялась бить корешком Библии по костяшкам девочки, удар за ударом, пока кожа над костяшкой среднего пальца правой руки не лопнула, как орех.

Кисть пронзила боль. Но девочка знала, что кричать нельзя.

Женщина наклонилась и ядовито прошипела ей на ухо:

— Дерзкое дитя! Только Пророк может слышать голос Господа. Соврешь еще раз, и я покажу тебе, что такое настоящая боль.

Той ночью, баюкая опухшую, пульсирующую болью руку, девочка повторяла, как заклинание, что она никогда не слышала, как поют небеса, или гудит земля. Что она никогда не слышала таких прекрасных и таких ужасных вещей.

Никогда-никогда.

Совершенное послушание рождает совершенную веру.

Агнес так сильно старалась поверить, что ничего не слышала, что однажды это стало правдой. Мир умолк, и все песни стихли, будто задутое пламя свечи.

Когда она вернулась на гудевший от пчёл луг, босоногая и полная сомнений, то ничего не услышала.

Совсем ничего.

— Агнес, ты решилась на бунт?

Вопрос застал ее врасплох, словно щелчок винтовки в темноте. Агнес замерла со свисающим с плеча рюкзаком, сжимая дверную ручку трейлера. Была без четверти полночь, а ее пятнадцатилетняя сестра сидела на кровати, жадно уставившись на нее.

Пульс Агнес застучал в ее ушах, выбивая одно-единственное слово: попалась.

Вот уже два года она ускользала из дома в последнюю субботу месяца, и ее еще ни разу не увидели.

«Какая послушная дочь», — всегда поговаривали матроны.

Никто бы никогда не заподозрил, что такая милая, работящая девушка регулярно нарушает один из самых суровых законов Ред Крика — не связываться с Чужаками.

За это ее могли изгнать, и она бы никогда не стала так рисковать, если бы на кону не стояла жизнь ее брата. К счастью, все в ее семье крепко спали. Но какой-то звук — или дурное предчувствие — этой ночью разбудили ее сестру.

«Ты решилась на бунт?»

Агнес закрыла глаза, страшась правды.

Больше всего ей всегда хотелось быть праведной. Понимает ли Господь, что она никогда не хотела нарушать Его Законы?

Понял бы Пророк, если бы узнал об этом?

— Ты можешь мне рассказать, — принялась уговаривать ее сестра. — Я не стану тебя осуждать. Я единственная, кто не станет.

— Пожалуйста, Бет, — взмолилась она. — Ложись спать.

Бет уже стояла босиком на полу, дрожа от холода, в белой ночной рубашке. Ее глаза светились в темноте, и Агнес почувствовала холодный прилив страха. Ей было хорошо знакомо упрямство сестры.

Ох, ну почему Бет не продолжила спать, как все предыдущие разы?

— Куда бы ты ни шла, возьми меня с собой.

— Это слишком опасно.

Бет обвела взглядом гостиную.

— Мне все равно. Здесь до смерти скучно. Пожалуйста.

Близнецы перевернулись в своей кроватке. Агнес затаила дыхание, но младшие девочки не проснулись. В дальнем углу свет ночника-распятия озарял лицо спящего Иезекииля.

Сколько Агнес себя помнила, они все делили с Бет — кровать, расческу, мечты.

Всё, кроме этого. Единственного секрета Агнес; слишком опасного, чтобы им делиться.

Глаза Бет загорелись.

— Это парень? Да?

Агнес потерла переносицу. Она искренне любила сестру, но люди шептались, что от нее только и следовало ждать беды. Они поговаривали, что Бет была импульсивной, испорченной, тщеславной — в общем, именно той девушкой, которая заведёт невинного парня в тень долины смерти.

Но Агнес слишком любила её, чтобы верить в эту чепуху.

— Нет, — тихо ответила она. — Я не встречаюсь с парнем. Почему ты вообще о таком меня спрашиваешь?

Бет склонила голову набок, раздумывая.

— Если это не парень, тогда что?

У Агнес вспыхнули щеки. Она ненавидела вести эту скрытную двойную жизнь — ложь порождает еще большую ложь, и она сгорала от постоянного стыда.

Она встретилась взглядом с хорошенькими зелеными, словно мелководье óзера, глазами Бет, и чуть было не созналась.

Ей хотелось рассказать, что у неё нет выбора. Что она продала свою душу два года назад. И если бы она этого не сделала, то их семья уже похоронила бы Иезекииля на лугу. Но спасение его жизни было тяжким грехом, и этот крест нести ей — и только ей одной. Как бы сильно она не любила сестру, она знала, что Бет не была достаточно сильна, чтобы долго нести это бремя.

Ради спасения жизни брата Агнес прикусила язык.

— Если ты решила бунтовать, я пойму, — не сдавалась Бет. — Разве ты не знаешь, что у меня тоже есть сомнения? Я думаю, Ред Крик в последнее вре…

— Прекрати, — шикнула Агнес. На сегодня с нее было довольно любопытства младшей сестры. — Куда я иду — не твое дело!

Бет отшатнулась, словно от пощечины. Затем ее миловидное личико исказилось от гнева, и Агнес непроизвольно вздрогнула.

— Все всегда говорят, какая ты праведнная, — фыркнула Бет. — Но это все ложь, не так ли?

— Бет. — Она хотела, чтобы та ее поняла. — Я стараюсь изо всех сил.

«И всё же тебя это не касается».

Агнес посмотрела на Иезекииля, сжимавшего плюшевую овечку, и тут же отвела взгляд.

— Ты думаешь, я ребенок, — голос Бет наполнился обидой. — Но ты не можешь все время держать меня в неведении.

— Не выдавай, — потребовала она. — Можешь меня ненавидеть, только не выдавай.

— Ладно. — Бет отвернулась от нее, копаясь под матрасом в поисках дневника. — Но я тебе этого никогда не прощу. Никогда.

Она яростно принялась царапать в тетради, прячась в своем собственном маленьком мире.

«Бет, я люблю тебя, — хотела сказать Агнес, но не стала. — Прости меня, Бет».