Майкл был совершенно не против.

Пользуясь этой суетой, он почти не выпускал Джеймса из рук, не позволяя ему погрузиться обратно в свое чувство вины перед Винсентом. И самому себе напоминал, что надо пользоваться моментом, пока момент еще здесь, пока ничего не кончилось — надо успеть заполучить максимум. А в этом Майклу почти не было равных. Он осадил Джеймса со всех сторон, он был с ним и заботлив, и нежен, осыпал его шутками и комплиментами, если их просили улыбнуться на камеру — он кивал Питеру, по-хозяйски подтягивал Джеймса к себе, удерживал рядом с собой за талию, прижимал к своему бедру — и это работало. Джеймс таял, возвращаясь из глубин своего сожаления, начал отшучиваться в ответ, и в какой-то момент — очнулся окончательно. Засиял. Заулыбался.

Они сами впервые увидели трейлер фильма. Майкл не удержался, невольно стиснул Джеймса за руку, глядя на экран. Из памяти стерлась часть сцен, он смотрел на экран с удивлением — ничего, никого не узнавал. И Питер не был Питером, и он сам не был собой. Под грохот каблуков по помосту они орали друг другу о своей ненависти, под невыносимую скрипку и волынки камера пролетала над побережьем, с высоты захватывая маяк и скалистый берег. Пламя факелов билось в ночи, отец Донован гладил по лбу лошадь Эрика и оглядывался на скалы. Дэвин стоял с петлей на шее, упрямо смотрел вперед. Мойрин бежала к дому, подобрав юбки, книга тайком переходила из рук Эрика в руки мисс Барри, цвели яблони, лил дождь, Эрик прикладывал ладонь к двери Терренса, так и не решившись постучать в нее…

Майкл сидел, оглушенный, когда на экране мелькнули титры и дата выхода в ноябре. Это был всего лишь трейлер, нарезка кадров и фраз — а ему казалось, его самого перевернули и взбаламутили. Он даже не смог бы сказать, что это впечатляюще, или сильно, или захватывающе. Это была жизнь, которую он знал наизусть, и смотреть на нее со стороны — пожалуй, это шокировало.

— Майкл, — шепнул Джеймс.

Тот моргнул, повернул голову. Моргнул еще раз, чтобы прогнать туман перед глазами, сфокусировался на лице Джеймса.

— Мне кажется, это будет потрясающая история.

Питер прикрыл рот пальцами, глядя на белый экран.

— Я не знаю, что сказать, — шепотом проговорил он. — У меня мурашки по коже.

Этот фильм мог стоить ему карьеры. Но это был великолепный фильм, и они оба это видели. Он был сизо-зеленым, голубоватым, туманным. Неярким. Майкл снова посмотрел на экран, будто там могли отпечататься кадры трейлера — линия скал и линия моря, факелы, ночь, Мойрин, ладонь Эрика, разжавшаяся в последнюю секунду. Этот фильм стоил карьеры.

— Оставайся с нами на интервью, — шепнул Майкл Питеру.

Тот протер лицо ладонями, посмотрел почему-то на Джеймса. Долгим, каким-то отчаянным и потерянным взглядом. Майкл потряс его за плечо.

— Давай. Тебе нельзя прятаться. Надо быть на виду.

— Я не знаю, — вздохнул тот. — Ладно. Наверное.

Пока фильм не вышел, говорить о нем толком они не могли, приходилось блуждать вокруг да около, рассуждая о героях, поднятых проблемах и пересказывая забавные истории со съемок. Питер говорил коротко, особенно не распространяясь, явно проинструктированный своим агентом больше молчать и улыбаться. У него был шанс выплыть, если критики скажут, что он хорошо сыграл. Пока же его положение было шатким. Сыграл ли он хорошо, по трейлеру, конечно, сказать было нельзя. Но вопросы об этом уже начались — как трудно ему было работать в паре с Майклом, что он вкладывал в своего героя, почему у Терренса не британский акцент. Не то чтобы его намеренно пытались принизить, но некоторые вопросы были безжалостными. И как только Питер, сказав пару слов, замолкал, за него начинал говорить Джеймс. Или Майкл рассказывал байку со съемок.

Он сидел рядом с Джеймсом, и у него было странное ощущение, будто это они с ним были исполнителями главных ролей — а не он и Питер. Глядя на то, как Джеймс отвечает на очередной вопрос, вдохновенно пускаясь рассуждать то об истории Ирландии, то о нюансах жизни в викторианскую эпоху, Майкл смотрел на его профиль, на то, как шевелятся губы, и сердце замирало от нежности. Он был рядом. Да, под камерами не возьмешь его за руку, не прижмешь к себе, но он был рядом, и это пьянило. Джеймс, чувствуя его взгляд, едва заметно краснел. Поглядывал искоса. И нежность сменялась счастьем. Майкл едва удерживался, чтобы не протянуть руку и не запустить ее Джеймсу в волосы, чтобы притянуть эту светлую голову к себе, поцеловать в висок, зарыться в эти лохмы носом, как делал это меньше суток назад — и вдохнуть запах его кожи, провести носом по краю уха. Пару раз, заглядевшись, он пропускал адресованный себе вопрос, и, смеясь, просил повторить его. Это было так сладко и горько одновременно, что он терялся в этих ощущениях, уплывал в них и не мог вернуться обратно. Мог только улыбаться, глядя на Джеймса, и продолжать шутить, даже когда вопрос был серьезным.

Полчаса пролетели, как одна минута, а Майкл не чувствовал себя уставшим. Он бы сидел так еще, говорил бы, смотрел бы на Джеймса. Но время вышло. Питер, скомканно попрощавшись, уехал. Майкл сейчас даже не мог бы сказать, лучше они ему сделали или хуже. Он не знал. Он не мог ни о чем думать.

— Поужинаем? — шепнул он Джеймсу.

— Приглашаешь? — тот поднял глаза.

Он вернулся — улыбающийся, острый на язык, со светящимся взглядом. И даже — почти — с кудряшками.

— Знаю одно место, — сказал Майкл. — Тебе понравится.

Место было «для своих». Простые смертные бронировали там столики за месяцы вперед, но таким, как Майкл, достаточно было сделать один звонок.

Через панорамные стекла был виден океан и далекий пылающий горизонт. Солнце закатывалось за облака, будто расплавлялось о линию океана, как кусок масла. Они сидели за столиком, в одинаковой позе, положив локти на стол и глядя друг на друга. Улыбались молча. Как легко сейчас было представить, что вот так у них бывает всегда. Что это их жизнь. Они живут вместе, гуляют с Бобби, вместе ходят поужинать. Вместе работают, вместе мотаются оторваться в Лас-Вегас. До сих пор — влюбленные, до сих пор, когда Джеймс кладет руку на стол, Майкл тянется к ней, чтобы погладить по краю ногтей. До сих пор тянутся под столом к ботинкам друг друга, чтобы поставить их вместе и соприкасаться — и открыто, и незаметно. Они таскают друг у друга еду из тарелок, если заказывают разное. Обмениваются взглядами. У них все серьезно. И уже очень давно.

— Что самое сложное в твоей работе?..

— Оставаться сфокусированным, когда нет настроения что-то делать.

— И что тебе помогает?..

— Дисциплина. Упрямство. Я знаю, что у меня есть цель, и я должен сделать к ней еще один шаг. Еще один. Еще.

— Разбиваешь большую задачу на маленькие?..

— Иногда. Или говорю себе: ладно, я работаю пять минут, и если ничего не получается — отрываюсь и иду гулять, чтобы переключиться. Важно держать голову свежей.

— Где гуляешь?

— Просто иду, куда глаза глядят. А ты?

— А я подкупаю себя подарками. Я так однажды купил себе машину. Сказал себе: «Если ты справишься — пойдешь в салон и выберешь, что захочешь».

— Как ты осваивался на новом месте?..

— Ну, плюсом было то, что мне не пришлось учить язык.

— А минусом?..

— Я был один. Никого не знал. Новыми связями обрастал трудно.

— Скучал по дому?..

— Да. Но больше всего — по тебе. Я всегда скучал по тебе. Мне часто хотелось с тобой разговаривать. Показывать то, что я вижу. Спрашивать, как тебе то, это.

— О, я целые монологи сочинял в твой адрес.

— Нигде не записывал их?..

— Вот как раз недавно начал записывать.

— Пришлешь мне с автографом?..

— Я пришлю тебе подарочное издание, специально закажу в единственном экземпляре.

— Я куплю для него отдельную полку.

— Всего лишь полку?..

— Витрину.

— С подсветкой?..

— И красным бархатом.

Где-то рядом раздался характерный щелчок телефонной камеры и тихое «ой!». Майкл мгновенно повернул голову на звук. Две молодые девчонки за столиком поодаль смущенно перешептывались, поглядывая на него, одна судорожно тыкала что-то в телефоне. Майкл встал: