Его обычная работа не позволяла такого погружения в пространство роли. Но сейчас все было иначе. И режиссер был не против, и Джеймс, кажется, только приветствовал его идеи. А значит, у него была возможность сделать что-то масштабнее.

Разговор с Шеймусом заставил его задуматься о том, что он, по сути, не знал Эрика. Он плавал по поверхности, придумывая ему биографию, но не погружаясь на дно. Детство, дружба с Дэвином, даже религия — все это было пустяками. Он не понимал его сути. Его патриотизма. И он искал.

Он уходил к маяку, сидел там, смотрел на море — часами. Пытался понять, чего ему не хватает. Курил. Приходил туда в разное время, пытаясь поймать что-то, чего сам не понимал. Иногда — на закате, иногда — ночью.

Ночью море казалось черным. Лунный свет дробился в волнах на белые лоскутки, будто кто-то высыпал на воду корзину яблоневых лепестков. Майкл смотрел. Потирал пальцами друг о друга. Искал и не находил.

Однажды там же появился Джеймс. Была уже поздняя ночь. Майкл сидел в густой черной тени, Джеймс не видел его. Он подошел ближе к обрыву, сунув руки в карманы. Постоял. Майкл негромко окликнул:

— Эй.

Джеймс вздрогнул, развернулся. Майкл взмахнул сигаретой.

— Привет.

— Привет.

Джеймс подошел к нему ближе, качнул головой на ступеньку, молчаливо спрашивая разрешения присесть. Майкл чуть подвинулся, приглашая. Подобрал камешек из-под ног, бросил в сторону обрыва.

— Не спится? — спросил он.

Джеймс покачал головой.

— Луна слишком яркая.

Майкл покосился на него, улыбнулся. Ну, надо же. Луна!.. Он посмотрел вверх. Луна висела высоко над горизонтом — не полная, на три четверти. Невидимый черный серп можно было угадать, если прищуриться. Над ней, мигая зеленым огоньком, пролетел самолет. Майкл проводил его взглядом. Эрик, наверное, тоже часто сидел здесь вот так. Смотрел на луну, курил… Или он не курит? Только самолетов тогда не было, и он просто смотрел на звезды.

Майкл сжал руку в кулак. Ему отчетливо чего-то не хватало в ней. Он растер эту нехватку между пальцами, пытаясь понять ее.

— Я думаю, Эрик любил сюда приходить, — сказал он, хмурясь, будто пытаясь вспомнить своего далекого предка, забывая, что Эрика никогда не существовало. Придумывая его, как живого, реального человека. — Это место для него много значило. Он думал… о разном. В основном — о несбывшихся надеждах. Маяк ведь так ни разу и не зажгли, и гавань в Баллингари не построили. Я думаю, Эрик приходил сюда и пытался понять, чего же здесь больше — наивных иллюзий, которые никогда и не могли бы стать реальностью — или надежды?.. Мне кажется, он боялся надеяться.

— Почему? — с любопытством спросил Джеймс, склоняя голову, чтобы видеть его лицо.

— Потому что слишком больно надеяться на что-то, а потом утратить надежду, — сказал Майкл, глядя на невидимый горизонт. Там, на рейде, медленно тянулись огни грузовых кораблей и туристических лайнеров, идущих в Норвегию. — Он надеялся, когда был мальчишкой. Прибегал сюда, смотрел на море. Вряд ли он тогда многое понимал. Но он должен был чувствовать. Для него не было в море никакой романтики: то же самое поле, только с него снимают рыбу, а не зерно. Я думаю, он часто пропадал на берегу, помогал рыбакам… выходил с ними в океан. Ловил рыбу, крабов, бил тюленей. Возвращался со своей долей мяса или рыбы, весь покрытый кровью с головы до ног. Мойрин просто ненавидела его за это — ей же приходилось отстирывать его одежду. А Эрик был горд собой. Он не боялся моря, оно всех кормило — и его семью, и многие другие даже в самые тяжелые времена. И он прекрасно плавал. И если на скалах разбивался корабль, и из него вымывало груз, он вместе со всеми плыл собирать его — доски, бочонки… Иногда он бродил по берегу и выглядывал, что принесет.

Майкл обратил внимание на то, что Джеймс слушает его, чуть приоткрыв рот — и смутился.

— Я знаю, в книге этого нет… — начал он, но Джеймс остановил его:

— Нет, нет, продолжай, пожалуйста!.. Он настолько же твой, насколько и мой. Мне очень интересно, что ты о нем думаешь!

Майкл задумчиво покусал и облизал губы.

— Ладно, слушай. Мне кажется, ему чего-то не хватает. У него должна быть привычка вертеть в руках… я не знаю что, — признался он. — Я думал, это трубка, но он не курит трубку. И не часы, не платок. Какой-то предмет, я всю голову сломал.

— Может, молитвенник? — спросил Джеймс.

— Нет, не книга, что-то проще, что он может всегда носить с собой.

— Лента?..

Майкл помотал головой.

— Монета?

Майкл задумался, представив себе Эрика, который постоянно крутит в пальцах монету.

— Шиллинг? — спросил он. — Или соверен.

— Соверен — это большие деньги, это фунт стерлингов, — возразил Джеймс.

— Фальшивый соверен?.. — предположил Майкл и запустил пальцы в волосы, помогая себе думать. — Но откуда у него фальшивый соверен, что это значит?.. Презрение к британской власти? Слишком заумно.

— Может, розарий? — предложил Джеймс. — Он же католик.

Майкл резко выпрямился, развернулся к нему с горящим взглядом.

— Розарий! Точно! Он должен носить его на руке, на запястье, под одеждой, он же не может открыто демонстрировать всем свою веру.

— Да! — подхватил Джеймс. — Ведь протестанты не читают розарий, а Эрик выбрал католичество. И он наверняка достался ему от матери…

— Нет, — горячо перебил Майкл. — Нет! От Дэвина, не от матери. От матери у него должен остаться портрет в его комнате, фотографию тогда еще не изобрели, а они были достаточно богаты, чтобы заказать портрет у местного художника…

Майкл сунул в рот ноготь, прикусил зубами. Он почти видел перед глазами этот портрет. Небольшой, овальный, в простой бронзовой раме.

— Здесь поблизости наверняка должны быть блошиные рынки, — сказал он. — Магазины антиквариата и всякой херни. Надо съездить! Я просто думаю, Эрик — он аскетично живет. В его комнате мало вещей, значит, это должны быть значимые вещи. Какие-то книги, которые он привез с собой из Дублина. Надо понять, какие, что он читает. Может, у него где-то даже валяется та бечевка, которой он их перевязывал. Какая-то мелочь, которую подарила ему невеста, должна стоять на окне… Еще другой подсвечник. Проще, не вычурный. Наедине с собой он стремится жить скупо, не тратить лишнего.

— Мы можем съездить в Корк, — с энтузиазмом предложил Джеймс. — Я знаю там несколько рынков.

— Да… Да! — подхватил Майкл, едва глянув на него. — Точно. Погода не позволит нам снимать еще дня три, у нас есть время. Надо поездить по округе.

Он хотел добавить что-то еще — но передумал. Посмотрел на Джеймса, почти сквозь него. Он зря думал, что это будет обычная роль. Та, которую ты просто играешь, держа в голове, что все это — понарошку, прилагая усилие, чтобы абстрагироваться от камер, режиссера, других людей на площадке. Нет. Нет! Чтобы все получилось по-настоящему, нужно делать все настоящим. Ему нужно было не прикинуться Эриком, а стать им. Быть им. Жить так, как он живет. Думать, как он. Молчать, как он. Дышать. Стоять. Ненавидеть и любить Терренса, как и он.

Майкл ощутил, насколько поверхностным было все то, что он делал раньше. Но сейчас он мог уйти в глубину, погрузиться в персонажа и в его жизнь настолько полно, чтобы их было не отличить. Он знал, что мог это. Наверное, просто… боялся. Эрик был куда честнее и резче. Он не гнулся ни перед кем. Даже с Богом он разговаривал стоя. Даже с петлей на шее он стоял и смотрел в небеса, будто спрашивал: «А ты готов ко встрече со мной, Господи?»

Майкл поднялся на ноги. Джеймс проводил его одновременно испуганным и воодушевленным взглядом.

— Доброй ночи, — сказал Майкл. Голос со стороны показался ему строже и спокойнее. Ему показалось, он услышал в ответ шепотом «хороших снов, Эрик» — но, может быть, ему показалось.

Он не вернулся в трейлер — он ушел в дом управляющего, в темноте, не зажигая света, нашел комнату Эрика. Встал на пороге, оглядывая ее. Он не сказал бы, что здесь все было не так… Не все. Но кое-чего не хватало. А что-то было совсем лишним. Ваза для цветов, например. И красивый подсвечник.