Барон снова схватил меня за руку. За руку с кольцом.

— Я не знаю, — ответила я честно. — Я не смотрела в окно. Я смотрела на вас.

Барон поднял мою руку и поднес к губам. Но поцелуя не последовало.

— Простите меня, Вера. Я должен был очнуться до того, как вы сказали "да". Но я не мог. Это была бездна. Черная. Бесконечная. Удушающая. Пустота. Будто я заглянул себе в душу. В ней пусто. Эта пуля забрала из нее последнее, что в ней было живого — вас, Вера.

Барон разжал пальцы, и моя рука камнем упала на смятую кровать. Пахло корицей и кардамоном. Тошнотворная смесь. У меня закружилась голова, и я поспешила сжать виски.

— Вера, что с вами?

Тьма. Кромешная, а потом яркий свет. Он лился из глаз барона. Петер приподнимался на одном локте. Сама я лежала на краю кровати. Барон сумел переползти на середину, и на груди его теперь алело красное пятно. Он растревожил рану. Ради меня…

— Кровь, — я едва разлепила пересохшие губы.

— Пустяки, — едва шевелил своими барон. — Вы ничего не ели, правда? Сколько уже часов? Вы сумасшедшая, Вера. Так нельзя…

— Я не хочу есть.

— А падать в голодные обмороки хотите?

Я прикрыла глаза и тут же почувствовала на лбу губы барона.

— У вас жар, милая вы моя. Что же нам теперь делать? Я не могу встать. Вы не должны вставать. И все нас бросили.

В ушах звенело, и эхо повторяло слова барона, а потом все вокруг загудело.

— Вера, стучат, — губы барона почти коснулись моих губ. — Я должен сказать "войдите"?

Вместо ответа я выскользнула из-под его руки и, пошатываясь, дошла до двери. Пани Дарина прижимала к груди поднос. Ароматный до жути. До очередной тошноты и головокружения.

— Как ваш муж? — спросила она, спрятав глаза в чайничек, чтобы не поддаться искушению заглянуть через мое плечо в комнату.

— Лучше. Намного лучше, — Меня качнуло и пришлось ухватиться за дверной косяк. — А я вот что-то неважно себя чувствую. Не могли бы вы найти мой рюкзак? Там таблетки. У меня, кажется, есть небольшая температура.

— Я принесу для вас лекарство, не волнуйтесь, — тут же выдала хозяйка.

— И все же найдите мой рюкзак, — повторила я просьбу довольно зло и схватила поднос. — И пусть ваш муж принесет из Шкоды чемодан. Мои вещи тоже упакуйте.

— Зачем?

— Я так хочу.

На подносе все зазвенело, когда я, захлопнув дверь ногой прямо перед носом хозяйки, заковыляла к столику.

— Вера, вы знаете, что это за пирог? — спросил барон без тени улыбки.

— Мне уже рассказали, — я смотрела прямо ему в глаза. — И мы будем его есть. Вместе! — добавила я, отворачиваясь к подносу.

Жажда только сейчас дала о себе знать, хотя я не пила уже много часов. Мозг занимался куда более важными делами, чем какое-то там обеспечение жизнедеятельности организма. Первый глоток пошел на ура, а вот от второго меня снова начало мутить, и я опустилась на стул.

— Вера, если вы сейчас же не съедите хотя бы маковинку с пирога, мне придется встать.

— Не вздумайте! — чуть не подскочила я на ноги. Вернее, подскочила мысленно. Ноги-то не слушались. — Я сейчас. Дайте мне минуту…

— Да хоть целый час! Только поешьте уже наконец! Невыносимая вы женщина!

Это барон добавил уже со смешком. И смешок был добрым. Наверное, самым добрым за все наше знакомство, которому я даже не могла сейчас сосчитать число дней.

Мак, присыпанный сахарной пудрой, скрипел на зубах, а сладчайший корж таял во рту. Я проглотила свой кусок меньше, чем за минуту и стала по новой обжигаться чаем.

— Вера, подуйте!

Я скосила глаза: барон не полулежал, а уже полностью сидел в подушках.

— А-ну-ка ложитесь! Вы ранены, а у меня всего лишь простуда.

— А пирог вы положите мне под подушку? Как себе в детстве?

Я сжала губы, а потом стряхнула с них мак. Языком, хотя лучше бы, за неимением салфетки, сделала это пальцем. Ах, пани Дарина, о главном-то и не подумала!

— Вы помните каждое мое слово? — голос, увы, не сумел передать охватившей меня злости на эту супер-довольную улыбку. Чему барон так радуется? Чему?

— А вы не так уж много слов мне сказали. В детстве мы зубрили целые страницы, так что память у меня отличная.

Я сделала еще глоток. Чай успел остыть.

— А я думала, что это у вас такие сверхъестественные способности.

Барон перестал улыбаться.

— Нет у меня никаких способностей. Совершенно. Единственное мое отличие от вас, Вера, что я живу сто двадцать второй год. За это время, думаю, я набрался немного жизненного опыта, но в отношениях с вами он бесполезен. Вы дитя какого- то странного времени. Стремитесь сделать все наперекор…

Он вновь улыбнулся.

— Наперекор здравому смыслу, моя дорогая.

— Последнюю неделю, — цедила я сквозь зубы, — здравый смысл лишь мешал мне жить. Если бы я сразу поняла, что не сплю наяву, всего бы этого не было…

Улыбка исчезла с лица барона. Оно окаменело.

— Чего именно не было? — отчеканил он в своем вопросе каждое слово.

Я выгнула спину и гордо вскинула тяжелую от жара голову.

— Вашего ранения и смерти Яна.

— Бог любит троицу. Договаривайте уж, Вера.

— И нашей свадьбы бы не было, — выдохнула я и опустила глаза.

— А ее и не было, — прорычал барон. — Я не давал своего согласия на то, чтобы взять вас в жены. Надеюсь, против свадьбы с покойным Миланом вы ничего не имеете, так ведь? Жалеть меня и Яна не имеет смысла. Я жив и рано или поздно поднимусь с этой кровати, а Ян… Ну вы пару раз сами пытались его убить. Думаю, с третьей попытки вам бы это удалось, вы настырная. Но вам помогли. Сняли грех с души.

Я все еще держала спину, но голова уже упала на грудь, и барон сейчас, небось, буравил взглядом мою макушку.

— Почему вы бросились защищать пана Ондржея? — спросила я, и даже не потому, что меня это интересовало, а так как это было закономерным продолжением или завершением данного разговора.

— Я защищал старика. Его отец не для того оставил здесь немецкую винтовку, чтобы сын стал убийцей. Ян не в счет. Ян волк. Его человеческая сущность в момент убийства полностью отсутствовала. И сейчас старик верит, что убил обыкновенного волка. Его убедили. Пан Ондржей — другое. Он даже не колдун. Он игрок. Причем плохой. Впрочем, я рад, что оба живы-здоровы. Не нужно нам тут лишних смертей, верно?

Я покачала головой, потому что кивнуть не могла. Подбородок будто прилип к шее, или на макушку кирпичом лег взгляд барона. К счастью, в этот момент в дверь постучали. Я вскочила и, уже не шатаясь, дошла до двери. Это был пан Лукаш. В одной руке он держал чемодан барона, в другой — блюдечко со стаканом воды и какой-то таблеткой. Я поблагодарила, забрала все, не позволив хозяину даже одним глазком заглянуть в комнату, и снова закрыла дверь ногой.

— Не смейте пить то, что они вам дали, — прошипел барон.

— Думаете, отравят? — без всякой иронии спросила я.

Тот поджал губы и хмыкнул.

— Не хочу наговаривать на людей, но этим дурацким выстрелом и кольцом, которое я зачем-то нацепил вам на палец, я полностью развязал руки этому проходимцу. К черту особняк, к черту деньги, пусть всем этим подавится, но вы лично пострадать не должны. Ясно?

На этот раз я кивнула. Подошла к окну, открыла его и выкинула таблетку в снег.

— Закрывайте скорее! — почти взмолился барон. — Допивайте чай и ложитесь спать, — и добавил, почти сразу: — Только не в кресло, пожалуйста. Вы как-никак дали свое согласие на супружескую постель. А я постараюсь дать вам в ней как можно больше места.

Он поймал мой взгляд и не отпускал, пока я шла от окна к столику. Не глядя, я взяла новый кусок пирога и чашку с остывшим чаем.

— Возьмите хотя бы блюдце! — прошептал барон, растягивая губы в добрейшей улыбке. — На крошках будете спать вы, учтите. Я ранен, а у вас всего-навсего простуда.

Я пыталась превратить лицо в маску. Напрасно! Губы сами растянулись в улыбке.

— Я буду кормить вас с руки. Мне кажется, этот пирог нарочно крошится, как вы думаете?