Поскольку я вылетела в последнюю минуту, мой маршрут проходил через Денвер, а затем Феникс. Мне пришлось бежать через аэропорт Феникса, чтобы успеть долететь до Сан-Диего. Они придержали для меня двери, и я нашла свое место как раз в тот момент, когда суровая, полная стюардесса демонстрировала правильную процедуру пристегивания ремней безопасности. Когда самолет вырулил на взлетную полосу, у меня, наконец, перехватило дыхание. Я доберусь до дома, — подумала я, закрывая глаза, когда мое сердце, наконец, стало успокаиваться.

Затем я сильно задрожала на сиденье, все мое тело внезапно окутало холодом, мне стало не хватать воздуха…

И я открыла глаза в лесу.

Под нависшими молчаливыми деревьями стало темнее. Сердце бешено колотилось в груди, холодный влажный воздух обжигал легкие. Я услышала звук текущей воды и пошла к нему, пока не дошла до ручья. Светлячки танцевали над рябью, кружась и мерцая. Я шагнула в воду, она была такой холодной, что у меня свело ноги.

Светлячки полетели дальше по течению, и я последовала за ними, скользя по камням и погружая руки в воду. Наконец, поток замедлился, и я оказалась в глубоком пруду, промокшая и замерзшая, от чего началась сильная дрожь.

Локи стоял на дальнем берегу, лицом к дереву. На дереве сидела белка.

Нет, не белка — это была Белка, точно такая же черная белка, которая всю четверть часа сидела на моем уроке «Мифы и легенды скандинавской мифологии».

— …все в порядке, учитывая все обстоятельства, — сказала Белка. — Она все еще оплакивает тебя. Больше никого нет.

— Кто-то был, — ответил Локи низким и опасным голосом. — Там был кто-то еще. В…

Его голос затих, и слова были поглощены шипением и журчанием реки. Но мне не нужно было слышать его, чтобы понять, что он сказал.

В Исландии.

— Послушай, я не понимаю, почему ты так с собой поступаешь, — сказала Белка. — Если тебе нужен мой совет…

— Не нужен, — прорычал Локи.

— Ты должен двигаться дальше, — сказала Белка. — Забудь о…

Я проснулась, дрожа. Кто-то тряс меня за плечо.

— Мэм, вы должны вернуть свое кресло в вертикальное положение, — настаивала стюардесса. — Мы приземляемся.

Я кивнула, не доверяя себе говорить. Я вытерла щеки рукавом, понимая, что они мокрые. Должно быть, я плакала, подумала я.

Когда я наклонилась, чтобы засунуть сумку под сиденье передо мной, я поняла, что мои ботинки тоже мокрые. Холодные и мокрые. 

Я взяла такси из аэропорта до больницы. Глубоко беременная Ди встретила меня в вестибюле. Она выглядела усталой и испуганной. Я смутно осознавала, что мои мокрые носки в мокрых кроссовках шлепают по больничному полу, когда я шла ей навстречу.

— Он в операционной, — сказала она, беря меня за руки. — Это, гм, коронарное шунтирование.

Она нажала на кнопку лифта.

— Они в основном восстанавливают кровоток, путем обхода места сужения с помощью сосудистых протезов, — сказала мне Ди, когда лифт плавно и тихо поднимался.

У меня замерзли ноги. Операция на сердце, подумала я. Папа. Операция на сердце. Двери лифта открылись, и Ди повела меня через несколько поворотов в маленькую приемную без окон. Джефф сидел на диване, держа маму за руку.

Она постарела, подумала я, шокировано. Моя мать, с ее вспыльчивым характером, стильной одеждой и платиновыми волосами, выглядела такой маленькой, сидя на больничной койке. Такой ранимой.

Мама и Джефф встали и бросились ко мне, а потом вдруг мы все заплакали, прижавшись друг к другу. Как уцелевшие после какой-то трагедии, потерпевшие кораблекрушение вместе в приемном покое больницы Scripps Mercy.

Папина операция, казалось, заняла очень много времени. Возможно, это было несколько часов, а может, и целая жизнь. Я ходила по коридорам, сидела с мамой и смотрела, как тикают секунды на огромных круглых часах, не замечая времени.

Наконец, в приемную вошел врач в зеленом хирургическом халате и сообщил, что Фрэнк Капелло поправится.

— Он пробудет в больнице как минимум семь дней, — сказал нам доктор. — Большинство пациентов могут снова сесть за руль через четыре-шесть недель, но, честно говоря, — и тут он серьезно посмотрел на нас, — он полностью не восстановится, по крайней мере, в течение целых двух месяцев.

Мы все молчали. Я видела, как дико расширились глаза моего брата.

Был конец мая. Самое начало самого напряженного сезона в работе компании Капелло. Там будут выпускные вечера, свадьбы, семейные встречи, сотни причин для того, чтобы кто-то нанял профессионала, чтобы украсить свой двор. Мой отец управлял бизнесом, мама, Джефф и Ди все работали там.

А Ди была на девятом месяце беременности.

Я поймала взгляд брата.

— Ты не должна, — сказал он, зная, о чем я думаю, прежде чем я заговорила.

— Я останусь, — сказала я. — Останусь. 

Через полчаса вежливая пожилая медсестра отвела нас в послеоперационную палату. Я держала маму за руку, когда мы шли по коридору, будто я была ребенком. Когда мы открыли дверь в его комнату, мой отец выглядел очень маленьким на фоне белой больничной койки. Странно, когда всю мою жизнь он казался таким высоким, таким сильным.

Его грудь была покрыта множеством проводов и трубок. У него были трубки, которые входили и выходили из носа, капельница в руке, монитор, привязанный к ноге. Ты здесь, папа? — подумала я, и мое сердце болезненно сжалось.

— Привет, тыковка, — сказал он, слабо улыбнувшись мне. — Тебе не нужно было проделывать весь этот путь сюда.

— Ни за что на свете не пропустила бы, — сказала я, быстро и нежно сжимая его руку, а затем отошла в сторону, чтобы мама могла сесть рядом с ним.

Джефф обнял меня за плечи, и я прижалась к нему. Вместе мы наблюдали за нашими родителями под флуоресцентным светом больничных ламп.

— Спасибо, — прошептал он.

Я просто кивнула.

Мы с мамой поехали домой вместе, через несколько часов, когда медсестры, наконец, заставили нас уйти, настаивая, что папа действительно нуждается в отдыхе. Мы обе молчали на дороге, пока темные улицы Сан-Диего проносились мимо нас. Когда мы вышли из гаража, в доме было тихо и спокойно.

Мама откашлялась.

— У меня не было времени постелить тебе простыни, — сказала она. — И твоя комната может быть немного пыльной.

— Мам, все в порядке. Я приехала не из-за простыней. — Я повернулась, чтобы обнять ее в гостиной. Она чувствовалась маленькой и хрупкой в моих руках.

— Спасибо, — сказала она, поглаживая меня по щеке.

Я, молча, кивнула.

— Отдохни немного, — сказал я, затем взяла чемодан, который так тщательно упаковала для Исландии, и направилась в свою комнату. 

Утром я первым делом позвонила в авиакомпанию. Смена билета на самолет не была проблемой: десять минут по телефону, и теперь я уезжала из Сан-Диего через два месяца вместо двух дней. Да и женщина в отделе обслуживания клиентов заверила меня, что я получу непогашенный кредит в United Airlines на рейс в Рейкьявик, который мне надо будет больше брать. Да, я могла бы использовать этот кредит, чтобы купить билеты на другой рейс в Рейкьявик, когда-нибудь в будущем.

А потом все, что мне нужно было сделать, это позвонить Хемиру.

Я нажала его имя на телефоне. Было довольно раннее утро, и я сидела в родительском саду, подтянув колени к груди.

— Кэрол? Как поживает твой отец?

Я начала плакать. Его обеспокоенный, сочувственный голос звучал так чертовски далеко. Целая планета разделяла его и меня.

— С ним все будет хорошо, — всхлипнула я. — Мне очень жаль, но я не могу… то есть, мне нужно…

— О, Кэрол, Кэрол, — сказал он. — Кэрол, все в порядке! Да ладно, обещаю, что я не сделаю никаких прорывных открытий до следующего лета. До тех пор, пока ты сможешь присоединиться ко мне.

А потом я одновременно засмеялась и заплакала.

— Хорошо, — сказала я, вытирая глаза рукавом. — Следующим летом. Я могу сделать это следующим летом.