Задув свечу, он собрал в охапку оружие и вернулся в спальню. Воспоминания детства подняли из глубин сознания поутихшую было тревогу.

Их мать умерла при родах совсем юной. Уже став хирургом, Карл через знакомых поднял документы и проанализировал, что привело тогда к трагедии, стоившей их семье так дорого. Оказалось, что мать имела серьезный, но не диагностированный порок сердца. То, что она сумела доносить беременность почти до срока, вообще было чудом. Рожать самой ей было строго противопоказано, однако в карте значилось, что о кесаревом сечении речь даже не шла. Роды длились больше двадцати часов. Появление на свет Карла ее убило, а Кристиана достали, когда сердце матери не билось уже пару минут. Никто, кроме отца, не верил, что тот выживет. Лет до шести брат оставался слабым и болезненным, поэтому Карл, подражая отцу, старался опекать близнеца, едва научился ходить сам. И только когда появилась Лирамель, Кристиану пришлось учиться отвечать за себя самому. Карл лишь изредка направлял его в нужную сторону.

Стало заметно светлее. Низкие рваные облака ползли над лесом, задевая промокшие темные кроны.

Выложив вещи на темно-красное шелковое покрывало, Карл вдруг удивленно приподнял брови и невесело усмехнулся. На подушке, прикрытой кружевной накидкой, рядом с черными ножнами лежал меч. Из-под него, сверкая полированной острой гранью, выглядывал тонкий стилет.

— Даже так? — вслух спросил он и, наклонившись, осторожно взял клинок. Выгравированная на нем надпись в тусклом свете была почти неразличима, но он помнил ее наизусть.

Выпускать меч из рук не хотелось — слишком удобным и легким он был, — но все же Карл положил его обратно: знал, что по возвращении сестра наверняка пожалеет, что оставила подарок лорда. Лирамель была вспыльчива, но отходчива.

«Какой парадокс, — тоскливо взглянув на огромный старый гобелен, прикрывающий белую стену, подумал он, — палач от утробы матери…»

Боль, сжавшая голову тугим обручем, была такой сильной, что с минуту Карл стоял неподвижно, позволяя ей поутихнуть и забыться — она мешала ему думать.

— Что ж, значит, иначе нельзя, — сбросив с себя невидимые цепи, произнес он, заполнив сознание всепоглощающей усталостью и раздражением: эти чувства лучше всего скрывали его нетерпение.

Со стороны гостиной потянул сквозняк. Быстро взяв арбалет, Карл на всякий случай отошел к потайной двери. Открыть ее он уже не успевал, но опора за спиной давала некоторое преимущество.

Рыжие кудри, смешно топорщащиеся из-под белого чепца, и курносый профиль горничной, настороженно заглянувшей в королевскую опочивальню, заставили его тихонько рассмеяться. Нервное напряжение последних недель сделало из него параноика.

— В чем дело, Линни? — как ни в чем не бывало спросил Карл и, спрятав оружие за спину, шагнул навстречу.

Сделав неуклюжий книксен, служанка настороженно оглянулась, а затем, вновь посмотрев на него, шепнула:

— Голубь, Ваше Высочество. Из Лаусенса. Его отнесли к вам, но…

— Спасибо, Линни, — благодарно улыбнувшись, перебил он. — Идем. И, будь так любезна, прибери здесь как следует: Ее Величество вернется быстрее, чем ожидалось.

Часы, стоявшие на камине в гостиной, пробили шесть утра. Придерживая плащ, Карл обошел служанку и, на ходу кивнув отсалютовавшим стражникам, направился к своим покоям. Уже у самых дверей он чуть задержался и, перемолвившись парой ничего не значащих фраз с дежурившим пожилым офицером, попросил его, чтобы позвали дворецкого. Теперь важнее всего было узнать, что именно решил делать Параман. На кузена Карл имел особые планы.

* * *

Фалинор сидела так неподвижно, что серо-голубой мотылек, нечаянно залетевший в окно, смело опустился на черный локон, выбившийся из ее строгой прически, и сложил тоненькие крылья.

Лирамель украдкой взглянула на тетю и тут же опустила глаза. Волнение горело на щеках предательским румянцем. Сердце стучало часто и сильно. Вопрос, который еще не был задан, уже звучал в напряженной тишине так громко, что хотелось зажать уши. Вероятно, Фалинор и сама понимала, что ее просьба может повлечь за собой непредсказуемые последствия, потому и молчала.

Мотылек неожиданно сорвался с места и, хаотично покружив под потолком, как ни в чем не бывало поймал ветерок и улетел вслед за ним в пасмурную серость.

— Али-Нари занемогла, — с трудом разлепив пересохшие губы, сказала Лирамель так тихо, будто говорила сама с собой. — Придется оставить ее здесь.

Фалинор медленно кивнула. Ее лицо, бледное и напряженное, не выражало ничего, кроме застывшей, словно маска, тревоги.

— До Бартайоты в экипаже больше полутора-двух недель пути, да и то если распогодится, — продолжала Лирамель. — Верхом будет быстрее, но мне придется выделить вам положенный эскорт, а это привлечет внимание. — Взглянув на тетю, она нахмурилась: — Не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, что на Гайда было совершено покушение… Поползут слухи, Бартайота может взволноваться.

Порывисто поднявшись, Фалинор молча подошла и встала рядом. Ее сухая тонкая кисть легла на черный бархатный подлокотник.

— Если я скажу, что решила навестить город своей матери, вряд ли это истолкуют как акт неповиновения. — Глядя на ее безупречно ровные продолговатые ногти, в которых отражался пламенеющий за окном закат, Лирамель вдруг почувствовала, что волнение улеглось: решение было принято. — Однако когда Карл и Тарэм узнают, это может сыграть против вас, тетя.

— Неважно, — хрипло отозвалась герцогиня, — главное — успеть. Я… — она убрала руку и, прижав ее к груди, скривила воспаленно-красные губы. — Аармани — единственный, кому я всегда доверяла… И если он сказал, что здоровье Гайда вызывает у него опасения, значит, так оно и есть. Более определенно кузен не стал бы писать, опасаясь того же, что и мы.

— Карл наверняка уже послал в крепость кого-то из своих учеников, — как можно спокойнее заметила Лирамель. — Его лекари неплохо подготовлены.

Фалинор как-то странно улыбнулась и, покачав головой, зловеще прошептала:

— Если я потеряю Гайда, то заставлю твоего брата ответить за это. Он отослал его в Бартайоту, хотя в этом не было никакой необходимости! Подлец!

Встав, Лирамель с вызовом прищурилась.

— Гайд хороший стратег и умелый воин. Он — боевой стопник, и если Королевству понадобились его знания, вам не пристало вмешиваться. Ваш сын мог возразить Карлу и остаться, но он решил исполнить свой долг. — Сделав паузу, она перевела дыхание. — Как Посвященная вы не можете не знать, что Орден не слишком благоволит к нашему Роду. Особенно к нынешнему поколению.

Герцогиня вздрогнула.

— Только к тебе, — ответила она будто через силу. — Мой сын уже не принадлежит Ведущей линии.

— Он мог бы ее восстановить, взяв в жены ту же Али-Нари, — усмехнувшись, парировала Лирамель. — Вероятность не менее опасна, чем определенность.

В наступившей тишине было слышно только их дыхание. Ветерок, еще минуту назад шаловливо перебиравший занавески, стих и улегся на непросохший после дневного дождя подоконник.

— Хорошо, — наконец произнесла Фалинор. — Я прошу прощения за необдуманные слова — это от волнения. И благодарю за твое решение, Лирамель. Передай мою признательность Кристиану. Если я смогу замолвить за вас слово перед Тарэмом и Советом, то сделаю это с радостью. Однако…

— Я знаю. — Склонив голову на бок, Лирамель улыбнулась, а затем, подавшись вперед, осторожно поцеловала тетю в холодную щеку. — У меня еще есть время, чтобы все обдумать. Это будет славная прогулка.

Расслабившись, герцогиня вздохнула и благосклонно взглянула на нее.

— Да, пожалуй, — сказала она, стряхивая с лица маску тревоги. — Я не путешествовала верхом уже лет десять, если не больше.

— Уверены, что справитесь?

— Уверена, — кивнула Фалинор. — Станешь матерью — поймешь. Это ведь мой единственный сын… У дочерей уже свои семьи, я им не нужна.

Не ответив, Лирамель подошла к окну и закрыла створки.

— Карл вряд ли будет ожидать от меня подобного своеволия, — задумчиво произнесла она, глядя на алые капельки, расплесканные по подоконнику. — Если до Пата удастся доехать незамеченными, это послужит ему хорошим уроком.