Время большой стирки было настоящим праздником. Все женщины поднимались в горы, таща огромные бадьи с зимним бельем, и собирались на берегу. Под песню Помнящей они стирали, стирали, стирали… И смеялись. Далеко от города, где остались мужчины, их матери, жены и дочери смеялись так, что звенел воздух — за весь год, за все невыплаканные слезы. А слез было пролито немало, и каждое новолуние их становилось все больше. Плакала даже княгиня — тайком, ночью, когда думала, что девочки уже спят. Но они не спали. И Дэру, и Дарита знали, почему плачет мать. Им было страшно, но наутро страх исчезал, и новый день заставлял душу смеяться, а ноги — бегать.

Голубое небо, утреннее ласковое солнце, упоительная свежесть ветра, сбежавшего с гор, и хрустальные струи между гладких блестящих камней… Дэру немного боялась воды, поэтому предпочитала любоваться всей этой красотой с берега, помогая матери своим присутствием. А неистовая и веселая Дарита, казалось, сливалась с рекой. Это была ее стихия, такая же жизнерадостная и стремительная, как и она сама. Они с сестрой были очень разными, но не мыслили себя друг без друга, как две половинки дикого яблока. У них были свои мечты, свои секреты — весь мир они делили пополам.

Тишина, опустившаяся на реку, была такой внезапной и полной, что все мгновенно застыли. Проплыли мимо берега несколько выроненных простыней, глухо вскрикнула над упавшей замертво Помнящей ее дочь — высокая зеленоглазая Таитар.

— Разве забыли вы мой запрет, дочери севера? — Высокий светловолосый мужчина медленно подошел к ней и опустил лук. — Посмотри на свою старуху, новая Старейшая. Запомни и знай: отныне я буду следить и за тобой, и за всеми, кто осмелится повторять то, что выжег мой огонь.

Не в силах ответить, женщина поклонилась да так и застыла, будто сломанное дерево.

Мать мелко задрожала и отодвинула Дэру за спину.

— Я пришел за тем, что принадлежит мне. — Отвернувшись от Таитар, князь взглянул в их сторону: — Достопочтенная Дарима, близится новолуние. Вот, я дал тебе вдвое больше дней, чем прочим. Где твой первенец?

Молча вытянув руку, мать указала на реку. Стоя на большом камне, Дарита смотрела на Князя с любопытством и без страха. Ветер шевелил ее короткие рыжие кудри и бился в намокший подол желтой туники.

— Иди ко мне, дитя, — протянув к ней руку, позвал Миэль.

Спрыгнув с камня в холодную, искрящуюся на солнце воду, та ловко вскарабкалась на берег и подошла к князю.

— Ты похожа на мою сестру, дитя… — сказал он и, подхватив ее на руки, улыбнулся. — Я заберу тебя с собой.

Вздрогнув, княгиня сделала было шаг, но остановилась и покорно опустила голову. Дернув ее за подол, Дэру хотела было крикнуть, чтобы человек отпустил Дариту, но мать больно ущипнула ее за руку и жестом приказала молчать.

— За тобой он придет позже, — шепнула она и беззвучно заплакала, провожая взглядом удаляющегося Миэля, над плечом которого рыжели кудри Дариты. Никто не пытался его остановить, никто не посмел возвысить голос. Их Князь и владыка поступал так столетие за столетием каждое новолуние, и только женщины Княжеского рода, потомки Дэйн, знали, почему. Они хранили это знание как величайшую драгоценность, передавая второй дочери, когда той исполнялось шесть лет, и учили защищать свой разум, чтобы тайна осталась тайной навсегда. Дэру знала ее, а сестра узнать не успела.

[1] представляет собой лекарственное вещество, которое называют дыхательным аналептиком. Препарат обладает центральным действием, он активирует сосудодвигательный и дыхательный центры продолговатого мозга; способен резко и сильно повышать давление, а также увеличивать количество дыхательных движений, и их глубину.

[2] Пустырник (лат.)

17-18 сентября 3133 года по исчислению Королевства; Черная Крепость

Открыв глаза, Лирамель удивленно моргнула и сосредоточено нахмурила брови, пытаясь вспомнить, когда и как оказалась в маленькой душной комнате с низким полукруглым потолком. Последнее воспоминание было очень смутным — ей казалось, что кто-то звал ее, но голос был чужим и незнакомым, поэтому она не захотела просыпаться. Сколько времени прошло с тех пор, понять было сложно.

Собравшись с силами, Лирамель решительно откинула толстое шерстяное одеяло, затем встала, закрутила спутанные волосы в пучок, и, подойдя к окну, взобралась на широкий подоконник. С головокружительной высоты степь казалась огромным пестрым ковром.

«Разве отсюда можно убежать?» — с искренним недоумением подумала Лирамель, разглядывая толстые прутья с пятнами ржавчины. Протянув руку сквозь решетку, она толкнула незапертый ставень, подставила ладонь ветру и глубоко вдохнула прохладный сухой воздух.

Над крепостью, нарезая огромные круги, тоскливо кричал ястреб. Он то снижался, то поднимался под самые облака, превращаясь в крохотную черную точку, словно никак не мог совладать с пленившим его ветром.

Комната, судя по солнцу, находилась в западной стене, и хотя отсюда было очень далеко до моря, Лирамель едва заметно улыбнулась, подумав, что Кристиан со своим войском уже наверняка ступил на земли Княжества. Она не знала, имел ли теперь смысл их хитроумный маневр, если Миэль мог напасть на Тир раньше, чем брат поспеет на помощь южным гарнизонам, но понимала, что победа в развязанной войне зависела отныне только от времени.

Громкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Спрыгнув с подоконника, Лирамель прислонилась спиной к холодной стене и до крови закусила губу. Вдох, выдох, вдох… Боль всегда помогала прийти в себя.

«Господи! Помоги мне забыть! Уничтожь даже память о нем! — мысленно закричав, она сцепила руки и с трудом подавила желание спрятаться под кровать. Сосредоточившись, Лирамель представила брата на фоне Бартайотской крепости — в белом мундире, на коне… Таким, каким видела его последний раз, когда он покидал замок. — Я никогда его больше не увижу, никогда! Никогда не обниму, не скажу ни единого слова, не взгляну в глаза… Никогда!»

Образ брата стал расплываться и искажаться, словно его сдувало ветром. Следом, стирая память и отголоски мыслей, наползла на сознание темная пелена. Тревога и страх сменились опустошенностью и грустью.

Благодарно вздохнув, Лирамель закрыла глаза и, задержав дыхание, заставила сердце биться ровнее и медленнее.

— Войдите, князь, — ее голос слегка дрогнул, выдавая волнение, но прозвучал громко и ясно.

Выждав пару мгновений, Миэль отворил дверь и переступил порог.

— Приветствую тебя, Лирамель-дочь-Лирдана, — скороговоркой произнес он и, вежливо кивнув, подошел к ней почти вплотную. — Карл сказал, что ты приболела. Неужели моя речь произвела такое впечатление?

Не в силах отвести взгляд от его черных глаз, Лирамель вжалась в стену и прошептала:

— Не стоило беспокоиться, князь. Я всего лишь утомилась после долгой дороги.

— Ты не ответила на вопрос, — мягко заметил он, заложив руки за спину.

— Вы были очень убедительны… — помедлив, кивнула она. — Более чем.

Миэль снисходительно улыбнулся.

— Думал, ты поддержишь меня. Толпа требует зрелищ.

— Понимаю.

— Искренне рад, — чуть прищурившись, проговорил он и, подняв руку, поправил упавшую на ее лоб прядь: — Ты ведь не передумала, не так ли?

Содрогнувшись от отвращения, Лирамель молча отступила.

— Ничуть не удивлен. Валлоры всегда были упрямы. Я помню своего отца… — Склонив голову на бок, он почти ласково спросил: — Боишься меня?

Пересилив себя, Лирамель тихо ответила:

— Боюсь. Но не настолько, чтобы сделать то, что вы от меня хотите.

— Карл был уверен, что ты так и ответишь, — растягивая слова, произнес Миэль. — Очень жаль, это осложняет задачу. Однако я рад: мне давно не бросали такого вызова. Нас ждет поистине увлекательное путешествие.

Устав бояться, Лирамель безразлично пожала плечами. Минуту-другую они оба молчали.