Раньше я была свободна! Я могла уходить из дома, когда хотела. Не представляю, как вы собираетесь привить мне здесь какое-то чувство земли! Я тут оторвана от земли больше, чем только можно вообразить. Вы даже не позволяете мне выйти во двор, не говоря уже о Топях, Дайлексе и любом другом районе нашей страны, где хоть одна травинка может вырасти!

Пускай дома обо мне не сильно заботились, но по крайней мере не досаждали. Там никто не стоял каждую минуту у меня над душой, вечно повторяя: «Ты должна сделать то-то, и ты не должна поступать так-то». Прежде чем очутиться здесь, я была Майкайлой; теперь я просто «будущая Харамис». Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь! Мою собственную жизнь! Я ненавижу это место! Лучше бы я вообще умерла.

Каждый раз, когда я нахожу какой-нибудь прибор Исчезнувших, который по-настоящему вызывает интерес, или что-нибудь, из чего я могла бы выудить новые знания, вы его отбираете, заявляя, что он только отвлекает от изучения настоящей магии. А она, магия, якобы единственная достойная цель Великой Волшебницы — лицемерие с вашей стороны невообразимое, если учесть, что вы уже сотни лет живете в башне, которую Орогастус снабдил всей техникой Исчезнувших, какую только смог сюда понатащить! Как же, ведь волшебнице не подобает пользоваться чем-нибудь нормальным: Великая Волшебница должна быть единым целым с землей. Вот что, лично я не желаю соединяться в одно целое с землей! Я хочу остаться самой собой! Хочу получить назад свою собственную неповторимость! Я не желаю превращаться в такую, как вы!

К концу этого словесного извержения Харамис смотрела на Майкайлу, широко раскрыв рот и лишившись дара речи. Девочка ускользнула в свою комнату и заперлась изнутри, прежде чем Белая Дама сообразила, что предпринять, и не выходила оттуда до конца дня. К обеду ее никто не позвал.

На следующий день, спустившись к завтраку, Харамис вела себя так, будто ничего не произошло. Она просто изложила план дневных занятий, как если бы никогда не слышала от Майкайлы ни слова возражений по поводу перспективы сделаться волшебницей. Майкайла вдруг представила себе картину долгих лет подобного существования — сидеть напротив Харамис во время еды, слушать ее бесконечные лекции… Казалось, она обречена. Ей захотелось просто забраться куда-нибудь подальше, свернуться в клубок и умереть. Но она была молодой и здоровой, да, кроме того, и не хотела на самом деле умирать. У нее просто не было желания жить именно такой жизнью.

Харамис поглядела через стол на сидящую напротив Майкайлу, с безразличным видом помешивающую свою кашу, и подавила очередной вздох. После отъезда Файолона прошел почти год; в Майкайле по-прежнему отчетливо виден талант волшебницы, хотя магические способности ее и не возросли в той мере, на какую надеялась Харамис, полагавшая, что все уладится, как только мальчишка перестанет путаться под ногами. Однако Майкайла оставалась все такой же мрачной. Неужели этой угрюмой и замкнутой девочке суждено стать Великой Волшебницей?

Правда, теперь от нее уже не услышишь грубости, припомнила Харамис. В этом отношении поведение ее подопечной после отъезда Файолона заметно улучшилось. Она сделалась спокойной, говорила только тогда, когда к ней обращались, была послушна и в точности исполняла то, что ей говорят. Но едва успев выполнить очередное задание, она тут же погружалась в ближайшее кресло и упиралась глазами в пол. В ней нельзя было заметить никакого интереса к магии, несмотря на несомненные способности к ней. И что гораздо хуже, она, казалось, потеряла вообще всякий интерес к жизни. Харамис, конечно, понимала, что и сама мало чем интересуется, кроме магии, но это ведь отнюдь не дает ей повода впадать в депрессию. Сейчас даже Узун кажется более живым, чем эта девочка.

— Майкайла…

Та равнодушно приподняла голову, отрываясь от пищи, и встретилась глазами с Харамис. Волшебница попыталась выдумать какую-нибудь фразу, чтобы разбудить девочку, но, увы, ей ничего не приходило на ум.

— Ты упражнялась сегодня с шариками?

— Да, госпожа. — Выражение лица девочки не изменилось. Вернее, лицо это вообще ничего не выражало.

— Как ты с ними справляешься?

— Очень хорошо, госпожа.

— Ешь свой завтрак, — велела Харамис, отбросив бесплодные попытки расшевелить ее. Складывалось впечатление, что, не получив прямой команды, Майкайла продолжала бы сидеть так все утро. Надо бы сказать Энье, чтобы та разузнала о любимых блюдах Майкайлы и приготовила их; Харамис не хотелось, чтобы девочка и дальше продолжала терять в весе.

«Что бы такое придумать, чтобы заинтересовать ее? — Харамис мысленно вернулась к своему первому впечатлению от Майкайлы, когда та предлагала Файолону разобрать музыкальный ящик на части и посмотреть, как он работает. — Если ей нравятся музыкальные ящички, — думала Харамис, — ее должны интересовать и другие приборы Исчезнувших. А одним лишь Владыкам Воздуха известно, как много этих приборов Орогастус здесь собрал. Придя сюда, я рассовала их по кладовкам в самом нижнем, подвальном, этаже, но кое-какие из них, может быть, действуют до сих пор. Однако мне лучше сперва самой взглянуть на них: кое-что может оказаться и смертоносным». Для Харамис, которая вовсе не интересовалась техникой и терпеть не могла правил, которые приходится понимать умом, а не душой и сердцем, это занятие было как нож острый.

«Она б, наверное, просто влюбилась в „магическое зеркало“ Орогастуса, — подумала Харамис. — Но я подожду ей это показывать, пока она не научится смотреть в воду так хорошо, что эта процедура сделается для нее абсолютно привычной. Не хотелось бы наводить девочку на мысль, что приспособления Исчезнувших могут заменить наши собственные способности».

Оставив Майкайлу доедать завтрак, Харамис вернулась в кабинет, села, прислонив Узуна к своему плечу, как будто он был на самом деле обычной арфой, и прижалась щекой к отполированной древесине — фамильярность, которую Узун терпел, понимая, что его старшую подругу что-то очень сильно беспокоит.

— Скажу тебе честно, Узун, я не знаю, что делать с этой девочкой.

— Она выполняет все, что вы ей говорите, — заметил Узун.

— Верно, — вздохнула Харамис, — но дело в том, как она это делает. Если б такое было возможно, я решила бы, что взяла не того ребенка. Однако ведь в качестве будущей Великой Волшебницы я увидела именно ее.

— Вы уверены, что от вас требуется обучить ее? — спросил Узун. — Волшебница Бина вас не обучала, а вы справились прекрасно.

— Ты сам обучил меня, Узун, — ответила Харамис. — Я не оказалась полным профаном, заняв свое место, Майкайлу же никто и никогда не обучал магии, пока она не оказалась здесь.

— У нее, несомненно, есть способности к волшебству, — успокаивающе сказал музыкант, — за последние два года она многому научилась. Она имела обыкновение приходить сюда по вечерам и рассказывать мне о том, что изучает. И Файолон приходил с нею — с тех пор, как встал на ноги после болезни, и до самого своего отъезда.

— Да? — с удивлением спросила Харамис.

— О, они, наверное, ждали, пока вы уснете, — предположил Узун. — Я все время удивлялся, почему они выбирают столь позднее время.

— У нее есть талант, но явно нет желания им воспользоваться, — продолжала Харамис. — Я никогда такой не была. Я следовала за тобой как тень, требуя обучить меня, — даже раньше, чем научилась как следует ходить!

Она откинулась в кресле, резко и неожиданно отпустив Узуна. Он закачался, вновь опираясь только на свою подставку. Арфа издала звук, напоминающий нечто среднее между бренчанием струн и человеческим восклицанием.

— Харамис… — позвал Узун. — Что случилось?

Но та не отвечала. Она чувствовала себя очень странно. Всю левую половину тела как бы покалывало мелкими иголочками, как если бы она отлежала ее во сне. А попытавшись ею пошевелить, Харамис обнаружила, что не может этого сделать. Она пришла в замешательство. У нее было впечатление, будто что-то не так, что-то очень важное, но она не понимала, что именно. Не случилось ли со страной какого-нибудь бедствия, которое она не заметила? «А может, я умираю? — подумала волшебница. — Но как же так? Ведь Майкайла еще не обучена!»