Гарвис закрыл лицо руками.

— Я не буду продолжать, пусть остаётся как есть, — произнёс он. — Пусть эти жизни идут сами по себе, я не стану вмешиваться.

— Ты и не вмешивался, — тихо возразил Гиффорд.

— Я увидел сон и попытался изобразить его, хотя мне не было разрешения.

— Все решает Свет, брат, — ответил архивариус. — Если тебе приоткрылась завеса будущего, не отворачивайся. — Он вздохнул. — Не ты ли предвидел падение Великих Весов? Чаши опустились, и любой теперь может нарушить их равновесие.

Гиффорд указал на юношу.

— Фогар с рождения окажется на воспитании у зла и познает силу соблазна. Однако не поддастся искушению Тьмы.

Гарвис будто не слышал обнадёживающих слов. Художник взял доску, отошёл в дальний угол студии и решительно поставил её рисунком к стене.

В руках Сулерны мелькали костяные спицы, такие тонкие, что годились для лучшей пряжи. Их вырезал Эли, который давно не подходил к Сулерне. Теперь брат, стоило к нему подойти, вечно куда-то торопился. Вот и сейчас он не поднимал глаз, хотя сидел с другой стороны очага.

Сулерна вязала из обрывков распущенной пряжи, пытаясь залатать ту одежду, которую не на что было заменить. Брат её по той же причине возился с ветхой лошадиной сбруей.

Эразм до сих пор не обращал на них внимания. Страх давно стал полноправным членом дана.

Сулерна бросила вязание и опустила руки на большой живот — неестественно большой, как шептались женщины. Несмотря ни на что, Сулерна продолжала выходить с ними в поле, а в те ночи, когда стояла полная луна, в лунное святилище с дарами Белой госпоже — молиться, чтобы дан оставался в безопасности.

Какими бы отварами ни поила её госпожа Ларларна, ноги все равно отекали, а спина болела. Сулерна решительно выкинула из головы то, что так изменило её жизнь. Бывшие товарищи по играм чурались её, как будто она стала чужой. Страшнее голода оказалось уныние. Она, всегда переполненная жизнью, горбилась теперь у очага, вечно мёрзла и пыталась соединить лоскуты из закромов Хараски в немудрёную одежду. Больше Сулерна не танцевала.

Совсем иначе обстояли дела у Этеры. Она тоже была на сносях, но предчувствие материнства переполняло её гордостью. При взгляде на родственницу Сулерна гадала, что за судьба могла так развести их жизни.

Огромные ткацкие станки, льночесалки и прялки разобрали и унесли подальше — ведь, как ни старались мужчины, весь лён пожрала чёрная гниль.

В их бедах виноват Эразм — в этом никто не сомневался. Чего он ждёт? Или ему доставляет какое-то извращённое удовольствие наблюдать их тщетные попытки выжить?

Дан Фирта умирал медленно и мучительно, и с ним умирала надежда на то, что придёт помощь. Неужели, думала Сулерна, кто-то ещё верит, что Ветер вернётся?

ЗАСУШЛИВАЯ ВЕСНА сменилась невыносимо жарким летом. Животные давно перевелись; правда, на полях созрел какой-никакой урожай. Выросло там не то, что было посеяно, а странные безвкусные корнеплоды, жёсткие как дерево, однако съедобные. Их ели — и становились всё более худыми, согбенными и безразличными к тому, что происходит вокруг. Малочисленные дети с раздутыми от голода животами ненасытно копались в земле в поисках червей, пока и те не исчезли.

Дан Фирта стоял нетронутым. Первое время врагом здесь считался тот, из башни. Теперь, несмотря на ночную стражу, больше боялись не гоббов и их кровожадного повелителя, а тех полуживых существ, которые когда-то были друзьями и соседями.

Поначалу данцы пытались делиться едой, но быстро поняли, что этим только озлобляют людей, которые в конце концов окажутся не менее безжалостными, чем демоны их повелителя.

— Может, он считает, что так нас проще извести, — сказал старейшина однажды вечером. Кухня, которая когда-то была центром их счастливой жизни, стала теперь последним укрытием перед лицом страшного врага.

Эли с другими мужчинами закивал; все были истощены до того, что утратили даже способность злиться. Говорить ни о чём не хотелось. Чаще всего, собираясь по вечерам, все молчали. Женщины держали детей на руках или сидели так, потому что другой работы, кроме тщетных попыток возродить иссушенные поля, не осталось.

В тот день нашли новую дыру в живой изгороди, очевидно, сделанную не человеческими руками. В тени кустарника вылез незамеченный сорняк, его мощные корни расползлись под оградой — и отравили её так, что кусты засохли.

Сорняк был до того силён, что мужчины сражались с ним не один час и долго не могли вытянуть. Теперь их руки покрылись волдырями от ядовитого сока.

Да, думала Сулерна, Эразму незачем уничтожать их своими руками. Ему осталось лишь дождаться, когда начатое довершат люди, с которыми прежде дан Фирта жил в мире. В любую ночь бывшие друзья могут прийти и спалить дом.

Сулерну не оставляла усталость. Она видела, что ей в тарелку подкладывают лучшие куски, но была уже не в силах отказываться. Руки её всегда поддерживали огромный живот, который тянул вниз; Этера носила свой немаленький живот куда легче, может, потому, что от природы была более крепкого сложения.

Обе пили отвары Хараски и госпожи Ларларны. Отвары помогали от боли в спине, которая докучала обеим, и тошноты, доводившей до изнеможения.

Больше всего Сулерну терзало то, что, когда она работала на поле или бралась за работу, которая требовала усилий не одного человека, все держались в стороне.

Жэклин старался не попадаться ей на глаза. Куда только подевалась его ребячливая беспечность! За несколько месяцев мальчик успел вытянуться, его лицо избороздили линии, которых не должно появляться на лице ребёнка. Сулерну это удручало, и она попробовала поговорить с бабушкой.

— Он чувствует, что виноват перед тобой, но по младости не знает, как искупить вину. Ему стыдно поговорить с отцом или старейшиной, а тем более с женщинами — он считает, что потерял право подходить к женщинам.

— Он не виноват! — встревожилась Сулерна за племянника. — Как мог маленький Жэклин помешать… когда уже лежал без сознания? Он ни в чём не виноват…

— Только в том, — напомнила Хараска, — что полез куда не следовало, а ты пошла за ним. И не думай спорить, девочка. Жэклин ещё мал; только мужская гордость помогает ему держаться. Надеюсь, ему ещё уготована другая, более благородная роль.

Так тянулись серые дни. Сулерна пыталась шить вместе с Этерой из тех последних лоскутков, которые можно было на что-то использовать. Однако между ними стояла стена: жена брата была свободной и счастливой, а Сулерна — повязана Тьмой. В довершение всего каждую ночь её терзали кошмары.

Однажды, проснувшись, она по непонятному зову спустилась к лунному святилищу. Там, под светом молодого месяца, ей приснился сон.

Кругом был огонь — огонь и тьма. Изнутри пожирала боль, и оттуда же раздалось приказание Ветра: «Беги! Беги! » Сулерна знала, куда бежать: к лесу, в лес. Она была уверена, что не добежит без помощи Ветра, но всё-таки бросилась вперёд и упала возле первых деревьев. Впереди колыхались языки зелёного пламени. Сулерна поднялась на колени и поползла — трава хлестала её по голому телу, гнала вперёд.

Когда она наконец опустилась на землю, рядом был кто-то из слуг Лунной госпожи. Всё будет хорошо, Сулерна никогда больше не почувствует усталости.

В Стирмире ещё один человек тяготился своей ношей. Терпение его иссякало, но пути, которыми он пробовал идти, пока вели не к нужной двери.

Он часто листал книгу в щетинистом переплёте, ибо прочие знания, украденные из Цитадели, не помогали.

В эти дни Эразм особенно ждал гроз, когда гремел гром и молнии — живые руки света — тянулись из леса в долину. Удивительное дело — едва дотягиваясь до иссушенной земли, молнии истончались и исчезали.

Эразма мало волновали эти явления. Гоббов же в такие ночи было не выманить на улицу. Сейчас магу не хотелось выяснять, насколько сильна его власть над демонами. Терзала мысль о том, что они не так уж беспрекословно ему подчинены.