Зачем тетке служанка, которая не заслуживает ничего, кроме брани и побоев, да вдобавок слаба здоровьем, как рожденный зимой ягненок? Халвайс была готова хорошо оплатить такую перемену в судьбе девушки — она не пожалела бы денег ни для магистрата, ни для Джакобы… Неужели дело в свадебном выкупе, о котором Уилладен узнала только сегодня?

Иногда девушке казалось, что Джакоба не отпускает ее просто из духа противоречия, злобной женщине доставляло удовольствие причинять страдания другим. Возможно, тетка посылает ее в лавку госпожи Травницы, догадываясь, что возвращение на кухню становится после этого особенно мучительным?

Однако через двадцать дней она станет совершеннолетней, и тогда Джакоба не сможет удерживать Уилладен у себя против воли. Тогда… нет, девушка не смела предлагать Халвайс, чтобы та взяла ее к себе служанкой или полноправной ученицей, но была готова работать столько, сколько нужно, просто за возможность быть в лавке, хоть чему-то учиться — если ее сочтут достойной.

Госпожа Травница обладала нравом спокойным и сдержанным, ни с кем из соседей не водила близкой дружбы, не давая повода к сплетням, общаясь с бедняками и богачами одинаково ровно и приветливо. Молчаливая, постоянно погруженная в свои мысли, она терпеливо выслушивала жалобы больных, смешивая для них укрепляющие средства.

Разумеется, Халвайс происходила не из знатной семьи, но не нашлось бы никого из надменной и задиристой знати, кто решился бы оскорбить ее — или для кого такое оскорбление сошло бы с рук.

Девушка вздрогнула — Второй Колокол! — и заторопилась вниз по улице. Вокруг слышались звуки отпираемых дверей, хозяева лавок снимали ставни, переговаривались, приветствуя друг друга.

Лавка Халвайс занимала помещение на первом этаже трехэтажного дома. Ее соседи, желая привлечь покупателей, украшали свои заведения всевозможными вывесками, а в витрине лавки госпожи стояли только коробочки — зеленые, в которых хранились травы, разноцветные — с лепестками цветов, а также всевозможные флаконы… Девушка знала, что даже на крыше дома установлены полки, на которых сушились разложенные на подносах растения, а задний дворик был превращен в сад.

Уилладен замедлила шаг. Джакоба наверняка догадается, где ее искать. Может быть, она уже сообщила начальнику стражи о побеге своей служанки? Не обернется ли это бедой для Халвайс?

Ставни лавки были закрыты; похоже, госпожа Травница еще не собиралась торговать. Внезапно Уилладен почувствовала запах… в нем таилось зло!

Она стояла перед закрытой дверью. Но щеколда не была задвинута, лавка — не заперта изнутри… тогда почему закрыты ставни? Девушка осторожно коснулась двери рукой. Что-то не так — и запах зла ощущался все сильнее, вызывая у Уилладен тошноту.

Толкнув дверь, девушка вдохнула смесь столь любимых ей ароматов — но к ним примешивался иной запах, темный и опасный, которому она не знала имени.

— Халвайс?

В лавке царил полумрак, в котором смутно угадывались очертания прилавка, шкафов и полок. Уилладен шагнула внутрь — осторожно, словно опасаясь, что ее ждет западня.

ОН ПОДНЯЛСЯ С ПОСТЕЛИ и, сбросив на пол одеяла, направился к окну. За тяжелыми шторами городские здания тонули в сером свете раннего утра. Большой Колокол еще не звонил.

Уттобрик Кроненский никогда не производил впечатления важной особы, даже надевая церемониальные богатые одежды; тем более — сейчас, когда, глядя на город, погрузился в размышления, не дававшие ему покоя всю ночь. Его жидкие волосы, когда-то каштановые, теперь изрядно припорошила седина, узкое лицо изрезали морщины, тяжелыми складками обрамляя тонкогубый рот. Близоруко щурясь, он вглядывался в предрассветный сумрак, в котором лишь первые редкие огни фонарей предвещали наступление нового дня…

Конечно, герцог сожалел о жизнях, унесенных чумой, — как любой человек; и, конечно, не его вина была в том, что он — последний потомок мужского пола в прямой линии наследования. Сейчас уже можно признаться себе в том, что его предшественник, Вубрик, был подлинным правителем, каким никогда не стать его наследнику.

На столе догорали свечи; Уттобрик прекрасно знал, что лежит там — донесения, великое множество донесений… и доносов. Будь их воля, обожаемые придворные разорвали бы в клочья своего герцога.

Кому он мог доверять? Иногда подозрительным казалось даже поведение Вазула — хотя, случись что с Уттобриком, это означало бы падение и канцлера, ведь тот не принадлежал к родовитой знати, а вышел из купеческого сословия.

И именно Вазул, человек, чей изворотливый ум и решительные действия всегда были к услугам герцога, прошлым вечером высказал эту мысль, поначалу неприятно поразившую Уттобрика. Он до сих пор считал свою дочь ребенком, девчонкой, довольствовавшейся обществом немногих подружек и совершенно бесполезной для своего властительного родителя уже потому, что она была женщиной. Однако именно это, по мысли Вазула, и должно сейчас сослужить герцогу службу.

Отпустив край занавеси, Уттобрик побрел назад, к кровати, казавшейся ему сейчас чем-то вроде убежища. На полочке у постели его внимание привлек портрет; он зажег новую свечу от одной из почти догоревших, уселся в кресло и близко поднес к глазам миниатюрное изображение дочери.

В глубине души герцог был уверен, что придворные художники всегда льстят своим моделям — в чем, собственно, нет ничего удивительного. Однако Вазул уверил его, что в данном случае это не так, — кроме того, Махарт действительно напоминала свою мать, последнюю представительницу ныне угасшего рода… Уттобрик смотрел на мягкие пышные каштановые волосы и треугольное, сужающееся к подбородку лицо (маленький подбородок девушка безусловно унаследовала от него). В уголках полных губ девушки таилась легкая улыбка. Большие, неожиданно ярко-зеленые глаза, длинные ресницы, тонкие брови… да, это уже не лицо ребенка; кроме того, если кисть живописца не лгала, его дочь можно считать красавицей.

Но красота — это еще не все; красота может на время привлечь внимание мужчины; однако умный человек — тот, кто сумеет угодить герцогу, — наверняка и сам будет хотеть большего, нежели хорошенькое личико и внимание молодой госпожи. Ему нужно другое приданое…

Уттобрик с досадой швырнул миниатюру на стол. Да, такого человека мало принять при дворе, недостаточно ему и простой герцогской милости. По-другому не получается: в день свадьбы Махарт ее жених будет объявлен законным наследником.

Маленький человечек, сидевший в кресле с высокой спинкой, вздохнул. Мыслимо ли это осуществить? Боги благословили короля Хокнера сыновьями, это верно, они даже немного перестарались. Отчего бы королю не подумать о будущем третьего или, скажем, четвертого сына: Кроненгред — весьма и весьма достойный приз! Заключив этот брак, можно будет потом кое-что спокойно изменить. Солдаты Хокнера томятся в бездействии, а это значит, что дело следует найти, — иначе, оглядевшись вокруг, они начнут сами принимать решения.

Уттобрик, нахмурившись, посмотрел на стопку донесений, угрожающе кренившуюся набок: жалобы купцов звучали все громче и настойчивее. Разумеется, он знал, как это опасно — отзывать стражников с западной границы и с горных территорий. А когда принц, отпрыск правящего дома, приведет с собой достаточное количество солдат, положение легко будет исправить.

Если только… Если только у них хватит на это времени! Сайлана, — тут его передернуло, — вечно Сайлана и ее приспешники! Даже Вазулу до сих пор не удалось ввести в ее ближайшее окружение ни одного из своих великолепных шпионов — и потому неизвестно, что предпримет госпожа Сайлана, если в один далеко не прекрасный день они встретятся лицом к лицу в открытом противостоянии. Дочь Вубрика по закону не могла предъявить права на трон, однако у нее был сын, Барбрик, — центр той паутины интриг, которую плела Сайлана…

Но когда его дочь станет супругой принца из Правящего Дома, который при необходимости призовет на помощь войска самого Хокнера, любому, даже Сайлане, придется серьезно задуматься, прежде чем допустить даже мысль о возможном предательстве. Уттобрик покосился на миниатюру. Он никогда не понимал женщин. Мать Махарт он увидел в первый раз в день их свадьбы; она была вполне честна в отношениях с ним, однако Уттобрик не мог избавиться от ощущения, что его жена ведет некую тайную жизнь, где ему нет места. Впрочем, это никогда особенно не волновало Уттобрика. А после чума положила конец всем сомнениям и подозрениям. То, что его дочь выжила, было простой случайностью, некой шуткой судьбы.