Роуз приехала в Стендинг-Рок и сидела у постели умирающей. Правда, только под самый конец: пока Клара оставалась в сознании, она запрещала Роуз и близко к ней подходить. Ситуация складывалась не лучшим образом – родственники были недовольны, ведь это не лучший способ уйти из жизни. Но Ктара никого не слушала.

Когда Клары не стало и ее похоронили, Роуз забрала меня в Сент-Пол. Наконец-то я отправилась в путешествие, о котором мечтала годами. И как мы проделали этот путь! Я сидела в стареньком „Крайслере Нью-Йоркер“ рядом с Роуз, все еще объятая горем. Мимо проносились поля Южной Дакоты – ровные, зеленые и чужие. Все чаще среди золотисто-коричневых холмов встречались деревья, которых не увидишь на моей родине. Они росли не вдоль рек и не на берегу заводей, а возвышались стройными рядами между полей и вокруг ферм. Когда мы добрались до Миннесоты, нам попадались уже целые леса из таких деревьев, покрывавшие вершины холмов.

Нам встречались лишь белые люди со светлыми и каштановыми волосами, загоревшие на солнце. Все они смотрели на нас недружелюбно.

– Не волнуйся, – успокаивала меня Роуз. – Они могут пялиться на нас сколько угодно, но больше ничего плохого они не сделают. Люди в Миннесоте редко говорят, что у них на уме.

Меня это не сильно успокоило. Однако в Сент-Пол мы прибыли без приключений. Мы ехали по улицам, где росли высокие вязы и стояли огромные дома, – таких больших я еще не видела. Газоны были такими зелеными, что могли сравниться с Изумрудным городом. В солнечных лучах оросительные установки блестели, подобно бриллиантам. Я чувствовала себя совершенно потерянной. И я расплакалась. Причем плакала я не из-за смерти Клары – мне стало жалко себя.

– Все будет хорошо, – сказала Роуз.

Я продолжала реветь, когда мы подъехали к ее дому. Однако стоило мне войти внутрь, как я умолкла, настолько меня поразили его размеры. Аж два этажа и три спальни! Мне достанется целая комната, пообещала Роуз. Дому было более пятидесяти лет, но Роуз оборудовала ванную по последнему слову техники и провела в кухню электричество. Дом меня и завораживал, и пугал. Как я буду пользоваться всеми этими чистыми и сверкающими вещами? Клара обходилась туалетом во дворе да колодцем – обстоятельства вынуждали.

В гостиной стоял телевизор, а на нем – вырезанное из кости цвета меда семейство мамонтов. Роуз рассказала мне, что мамонтовую кость она привезла из Сибири и что той было несколько тысяч лет. Над камином висел великолепный загнутый бивень мамонта. Он принадлежал зверю, умершему в двадцатом веке.

– Они столько продержались, – печально заметила Роуз. – Если бы мы только сумели сохранить их вид, уверена, через какое-то время современной науке удалось бы найти вакцину от их болезни и сделать так, чтобы род мамонтов никогда не прервался. По крайней мере, у нас имеются образцы тканей. Я обязана следить за тем, чтобы они оставались в целости и сохранности в морозильных камерах института.

Бывают времена, Эмма, когда лучшее, что мы можем сделать, – это беречь.

В сорок восьмом году скончался Луис Хилл, хотя я узнала об этом много позже. По завещанию институту Хилла отходила значительная сумма, но только в том случае, если они продолжат держать останки мамонтов Роуз в помещениях института в замороженном состоянии, а Роуз останется в штате в качестве смотрителя. Естественно, в институте нашлись ученые, которые сочли все это безумием. Им нужны были деньги Хилла, но не мамонты и не Роуз. Вся ее дальнейшая карьера заключалась в том, чтобы не лишиться работы и рефрижераторов, полных эмбрионов и образцов тканей мамонтов. Дело это оказалось непростым – все равно что следить за соблюдением прав, которыми индейцы обладали после подписания договоров[36]. Но, как я уже сказала, я обо всем этом узнала много позже.

В столовой у Роуз висели две потрясающие фотографии мамонтов, сделанные Анселем Адамсом[37]. Луис Хилл нанял его запечатлеть последние дни стада в парке „Глейшер“. Вообще, Адамс не занимался фотографированием животных, но мамонты являлись частью того Дикого Запада, который Адамс так любил, а теперь они вымирали. Он согласился на этот проект. На снимках, доставшихся Роуз, вдалеке на лугу, под высокими соснами, на фоне снежных горных вершин, пасутся мамонты. Ящичный фотоаппарат запечатлел животных такими, как их видел Адамс: они кажутся незыблемыми, извечными, как и сам пейзаж, как те территории, что они населяли.

Я переехала в дом Роуз летом пятьдесят восьмого года, когда мне было девять. К середине августа я обустроилась в своей новой комнате. Из окон открывался вид на зеленые своды из листьев – для человека, который привык к пустым безлесым просторам на западе Южной Дакоты, это довольно волнующее зрелище. Солнечные лучи здесь приобретали зеленоватый оттенок, а на полу и стенах плясали зеленые тени. Днем было жарко и влажно, а ночами очень шумно: шелестели листья, стрекотали жуки, играло радио, на соседних террасах разговаривали люди. На небе, обрамленном листвой и крышами домов, светило непривычно мало звезд.

Пришлось непросто, но я пережила то первое лето. Дети очень выносливы! Осенью я пошла в школу. Роуз удалось устроить меня в начальную школу-лабораторию при университете Миннесоты, хотя в такой короткий срок это было нелегко сделать. Она сказала, что там я смогу получить образование получше, да и не столкнусь с предубеждением в таком масштабе.

– Здесь предрассудки по отношению к индейцам глубоко укоренились. Однако мир меняется. Державы, потерпевшие поражение в ходе последней мировой войны, продемонстрировали нам. как низко может пасть общество. Возможно, мы сумеем извлечь из этого урок и сделать мир лучше.

В отличие от Клары, Роуз была оптимисткой. Может, то и менее рациональный взгляд, но жизнь так становится счастливее.

Роуз была права насчет образования в школе при университете. Оно оказалось качественным. До сих пор не могу сказать, насколько я столкнулась с предрассудками относительно индейцев. Я была застенчивой и одинокой – единственный индейский ребенок среди белых детей, если не считать семью афроамериканцев и одного азиата. По большей части ко мне относились вежливо и не трогали. Пару раз кто-то поступил жестоко, но подобное поведение характерно для всех подростков. Кроме того, остальные ребята пресекли выходку. Мне не суждено было стать ни объектом для насмешек, ни другом.

Не забывай, что сходу меня не примешь за индианку. Фамилия у меня была Иванофф. Судя по всему, единственное, что досталось Кларе от Сергея, помимо русской меланхолии. Роуз решила, что лучше использовать фамилию дедушки, чем Два Ворона.

– Белые люди серьезнее отнесутся к тебе, услышав привычную для них фамилию, – сказала мне Роуз.

Я могла бы воспользоваться ее белой фамилией – Стивенс, – но, полагаю, Роуз хотелось сохранить что-то на память о Сергее.

У меня были голубые глаза, вьющиеся каштановые волосы, да и кожа гораздо светлее, чем сейчас, поскольку я постоянно сидела за книгами – либо в помещении, либо в тени под деревом. Я редко выходила на солнце.

Не думаю, что я держалась обособленно только из-за предрассудков, хотя с уверенностью сказать не могу. Скорее, причина крылась в моей любви к книгам и неспособности понять других ребят. Что двигало ими? Для меня их жизни, состоящие из дат и оценок, казались узкими и ограниченными, словно окрестные районы в тисках домов и деревьев. Да и планы на жизнь, как я считала, у них тоже незначительные: получить образование в колледже, найти хорошую работу, выйти замуж. В жизни должно происходить нечто большее. Я жаждала чего-то грандиозного – такого же необъятного, как небо над Стендинг-Рок. Правда, я не могла сказать, чего именно. Поэтому я зачитывалась научной фантастикой и мечтала.

Моим единственным другом стад азиат Хирам Фан. Его сестра отставала в развитии – так мы выражались в тот период, – поэтому семья все надежды возлагала на Хирама. Как говаривала Роуз, они поставили на победителя.