– Шитое белыми нитками, – фыркнул я.

Мириам пожала плечами.

– Овчинка стоит выделки, если мы сможем выиграть немного времени.

– И даже не думай что-либо замышлять, бюрократишка. – Билл Дзик сурово взглянул на меня. – Я глаз с тебя не спущу ни по дороге туда, ни обратно.

– И вот еще что, – сказал Гарри, подавшись вперед. – Если все удастся, Джовик, ты получишь награду. Мы обо всем позаботимся. Нам это вполне по карману, в конце концов. – Он усмехнулся своей юношеской ухмылкой. – Ты только подумай: ведь ты станешь одним из первых людей на Титане! Как видишь, у тебя множество причин сотрудничать с нами, правда? – Он проверил часы на своем планшете. – Мы приближаемся к чек-поинту. Все вниз, команда.

Никому не понравились ни последнее слово, ни радостный тон человека, который сам-то оставался на корабле. Но все же мы послушно спустились через люк в компьютеризированную пещеру: сперва Мириам, потом я, а следом Билл Дзик. Майкл присоединился к нам последним – я увидел, как он довольно скованно обнял отца. Очевидно, такие проявления чувств были для них непривычны. В гондоле стояли в ряд четыре кресла, причем настолько близко, что я касался коленями Мириам и Дзика, когда мы втиснулись туда в костюмах. До корпуса было буквально рукой подать, так что я в любом направлении мог его коснуться. Скорлупка была явно тесновата. Пул закрыл люк, и я услышал гудение и жужжание: ожили независимые системы гондолы. Потом лязгнули защелки, началась такая болтанка, что у меня свело желудок. Мы уже отделились от «Краба» и, вращаясь, начали свободное падение.

Пул коснулся панели над головой, и корпус стал прозрачным. Наша четверка словно зависла в креслах, окруженная подсвеченными приборами и разными блоками – скорее всего, ВЕТ-двигателем, системой жизнеобеспечения и припасами. «Краб» над нами скользнул в сторону на фоне Сатурна, подсвеченный выхлопом из двигателя, а внизу расползался в ширину оранжевый диск Титана.

Я испуганно ахнул. Впрочем, я никогда не изображал из себя храбреца.

Мириам протянула мне прозрачный круглый шлем.

– Лета, да надень же его, пока тебя не стошнило.

Я нахлобучил шлем, он вошел в шейное кольцо костюма и автоматически защелкнулся.

Билл Дзик явно наслаждался моими страданиями.

– Думаешь, в костюме безопаснее? Что ж, вход в атмосферу – самый опасный момент. Молись, Эмри, чтобы мы прошли верхние слои атмосферы быстрее, чем закончится запас прочности у костюмов. Они не предназначены для работы в космосе, в отличие от скафандров под давлением.

– А для чего они тогда вообще нужны?

– Для термоизоляции, – чуть более сочувственно пояснил Майкл. – Давление воздуха у поверхности Титана на пятьдесят процентов выше, чем на Земле. Но этот холодный и плотный воздух буквально высасывает из тела тепло. Слушай внимательно, Эмри. Гондола маленькая, но у нее есть очень мощный источник энергии – фактически это ВЕТ-двигатель. Его энергия нам будет нужна для сохранения тепла. Вне гондолы костюм тебя защитит, потому что в его ткань встроены батареи. Но вдали от корабля ты не протянешь и пары часов. Все понял?

Его слова меня отнюдь не ободрили.

– А как насчет самой посадки? Твой отец сказал, что мы станем имитировать траекторию автоматического зонда. Похоже, садиться мы будем жестковато.

Дзик хохотнул.

– Все будет в порядке, – заверил Пул. – У нас нет полного контроля инерции, нет и тормозного двигателя, но кресла защитят нас от самых мощных перегрузок. Просто сиди и не дергайся.

Тут Пул замолчал, и они начали предпосадочную проверку всех систем. Гарри прошептал мне на ухо, что с каждого из нас только что сняли свеженькие резервные копии и сохранили их в компьютерах гондолы. Но и эта новость меня не вдохновила. Я лежал совершенно беспомощный, упакованный в костюм и пристегнутый к креслу, а гондола падала в самый центр освещенной поверхности Титана.

Через пятнадцать минут после отделения от «Краба» гондола вошла в верхние слои атмосферы Титана, разреженные и холодные. Нас окутала бледная голубизна. Уже на высоте примерно тысячи километров я ощутил первое снижение скорости. Атмосфера Титана густая и глубокая, и я падал прямо в нее спиной вперед.

Первые три минуты посадки оказались худшими из всех. Мы врезались в атмосферу с межпланетной скоростью, но она стала резко падать. На высоте трехсот километров перегрузки из-за торможения достигли максимума – шестнадцать «же». Окутанный инерционным полем Пула, я ощущал лишь легкую тряску, но гондола трещала и гремела, все ее стыки и структурные элементы боролись с предельной нагрузкой. Перед нами шла ударная волна, корабль окутала раскаленная газовая шапка: рассеивающаяся кинетическая энергия гондолы превращала воздух Титана в плазму.

К счастью, этот жесткий этап посадки был милосердно коротким. Но мы все еще беспомощно падали. Черед три минуты мы оказались на высоте полутора сотен километров и вошли в густеющую оранжевую дымку – органические продукты распада атмосферного метана под действием солнечных лучей. Пул набрал какую-то команду на панели. Над головой хлопнул вышибной заряд, запустив вытяжной парашют диаметром около двух метров. Он стабилизировал нас в густеющем воздухе, развернув спинами к Титану, лицом к небу. Затем развернулся основной парашют, ободряюще раскрываясь надо мной.

Минут пятнадцать мы дрейфовали, медленно погружаясь в глубокий океан холодного застойного воздуха. Пул и его коллеги собирали информацию с датчиков, измерявших физические и химические свойства атмосферы. Я молча лежал. Мне было любопытно, но страх за свою жизнь все не отпускал.

По мере погружения в углеводородный смог температура возрастала. Парниковый эффект, создаваемый производными метана, нагревает атмосферу Титана сильнее, чем следовало бы. На высоте шестидесяти километров мы пробили слой углеводородных облаков и опустились в более прозрачный воздух, а затем, на сорока километрах, прошли тонкий слой метановых облаков. Здесь температура была близка к минимуму – всего лишь градусов на семьдесят выше абсолютного нуля. Вскоре она снова начнет подниматься, потому что водород, образующийся в ходе других реакций метана, создает иной парниковый эффект, согревающий тропосферу. Загадочный метан, которого здесь не должно быть, согревает атмосферу Титана до самой поверхности.

Через пятнадцать минут спуска основной парашют был сброшен, а взамен раскрылся маленький стабилизирующий парашютик. Очень маленький. Мы начали падать куда быстрее в этот глубокий воздушный океан.

– Лета! – воскликнул я. – Высота еще сорок километров!

Дзик рассмеялся.

– Ты хоть что-нибудь знаешь о планете, которую якобы охраняешь, куратор? Воздух здесь плотный, а сила тяжести низкая, всего лишь одна седьмая от земной. Под тем большим парашютом мы болтались бы в воздухе целый день…

Гондолу дернуло в сторону порывом ветра. Ну, зато хоть Дзик заткнулся. Но по мере нашего падения ветер ослабевал, пока воздух не стал неподвижным, как глубокая вода. Теперь мы были погружены в оранжевый нефтехимический туман. Тем не менее солнце было ясно видно отсюда – яркая светящаяся точка, окруженная желтовато-коричневым гало. Ученые начали получать информацию о спектре солнечного гало, собирая данные об аэрозолях – взвешенных в воздухе твердых или жидких частицах.

Постепенно внизу стала видна и поверхность Титана. Я развернулся, чтобы получше ее разглядеть. Кучевые облака паров этана зависли над континентами из водяного льда. На поверхности я увидел крапчатый узор, состоявший из темных и белых пятен – они раскинулись на огромных площадях. Повсюду виднелись ударные кратеры и узкие извилистые долины, оставшиеся после потоков жидкого этана или метана. Команда продолжала собирать данные. Акустический излучатель посылал вниз сложные звуковые импульсы. Мириам показала, как некоторые эхо отражаются дважды – от поверхностей и от дна кратерных озер вроде того, куда спускался один из моих зондов.