Я здесь уже несколько месяцев, но мне до сих пор не верится: неужели все до единого покинули город в поисках лучших мест? Когда-то он был громадным. Я целыми днями хожу по старым улицам, с опаской перебираюсь через ржавые мостки, перепрыгиваю через провалившиеся тоннели канализации. Ничто здесь не предусматривало связи с природой. Чисто человеческий мир, только опустевший.

Многое здесь обрушилось, оставив гребни обломков высотой двадцать-тридцать футов. Их понемногу затягивает лес. Выше по реке есть маленький современный город, но в нем своя экология, и я туда животных не заношу.

Сейчас я живу среди сорняков: остролистого бурьяна, быстрорастущих пород деревьев, а также грязелюбивых карпов и голубей. Я охочусь среди стад низкорослых оленей, выщипывающих траву между упавшими сучьями рожковых деревьев и серебристых кленов. Иногда участок пересекает задиристая стая койотопсов. Гибрид между койотами и домашними собаками неромантичен, нефотогеничен и неопрятен. Ни один путник не замрет, любуясь их дикой красотой. По ночам, слыша их вопли, я накрываю голову подушкой.

За окнами орет ворона – пора вставать. Все животные меня видят, но замечает, кажется, только эта ворона. Она питает ко мне примитивную привязанность. Наш союз держится на мелкой дичи, которую я вспугиваю, охотясь. Иногда я ловлю неподвижный взгляд вороны: склонив голову набок, она смотрит невыразительными глазами, обведенными желтой каймой. Я стараюсь не приписывать ей человеческих эмоций, но мне это не удается. Возможно, я не гожусь для своей теперешней работы.

По крайней мере, я не стал давать ей имени. Дать имя – самый простой способ притвориться, что животное принадлежит нам больше, чем на самом деле. Я предполагаю, что ворона питает ко мне почтение, но не понимает этого. Сейчас мы ведем очень похожий образ жизни, потому и ладим. Птица более или менее способна предсказать, что я буду делать дальше, а это – фундамент пристойных взаимоотношений.

Здесь не «естественная среда». Если раньше этот термин что-то и значил, то теперь утратил смысл. Страшилка о природе, объединившейся и восставшей против человека, – детские сказки. У природы нет побуждений, нет желаний, нет единой цели.

Кроме той, которую мы для нее установили. Я наконец скатываю спальник, умываюсь в тазике, который всегда наполняю перед сном, и выхожу наружу. Сегодня пасмурно и холодно, изо рта идет пар. Мне нравится всем телом ощущать погоду, почти не иметь против нее обороны. Мне приходится реагировать на нее, как всему живому. Я слушаю ветер, принюхиваюсь – какие запахи он принес сегодня. Я здесь. Меня видно. Меня можно обходить стороной. Мне можно противостоять, меня можно убить. Я начеку.

Я замечаю кое-что на земле и встаю на колени, чтобы лучше рассмотреть. Протягиваю руку, но сразу отдергиваю, чтобы не стереть.

Частичный отпечаток: крупная подушечка пятки и два пальца. Когти следа не оставили. След крупный. Кошачий. Большая кошка.

Я пригибаюсь, почти утыкаюсь в след носом, вглядываюсь и принюхиваюсь, используя все доступные мне каналы информации. Пахнет тоже кошкой.

Возможно, рысь. Я видел и другие невнятные следы. Рысь – это неплохо. Я встаю, готовясь к дневным делам. Если где-то здесь кугуар, я его не увижу. Когда мы на равных, мне надеяться не на что. Но я все же буду посматривать.

Найти меня здесь нетрудно, было бы желание. Береника наверняка знает, где я. Она могла бы приехать и наблюдать меня в естественной среде. Если бы захотела.

Смешно. Здесь, среди сухого бурьяна, могла бы выжить домашняя кошка – если бы не попалась койотопсам, но у рыси шансов меньше, а у кугуара вовсе нет. Кугуару, чтобы прокормиться, нужно больше десяти квадратных миль территории. А в нынешней обедненной среде – еще больше. Здесь столько нет даже близко. Пока. Убей одного оленя – остальные разбегутся. Они не обучены забывать, описывать круг и возвращаться на прежнее место. Опять же – пока.

Так что здесь еще предстоит поработать. Связать в сознании животных различные клочки леса. Этим мы и занимаемся. Берем архипелаг мелких экосистем и собираем из них континент – в сознании животных. Мы учим их выживать в мире, который создали мы.

Вот я и живу. Работаю, надеюсь.

Я представляю, как Береника в какой-то заброшенной комнатке кирпичного дома стоит одна среди деревьев, будто одинокая книга на пустой полке. Раз уж взялся воображать, представляю в подробностях. Она в старой спальне, где каждый год переклеивали обои. От тепла и влаги, принесенных ею в комнату, клей размяк, и бумага отходит слоями, обнажая разные цвета. По утрам она просыпается под шепот падающих лепестков и звон охотничьего рога.

На самом деле я не верю, что она здесь. У нее есть занятия поважнее.

Марк из тех, кто удерживает жену, давая ей силу. С такими трудно конкурировать. Но я с ним работал и знаю, как он бывает утомителен. Настоящий псих. И пусть я – жалкий чокнутый вуайерист, но я знаю, что делаю. Это может получиться привлекательно. Это оставляет место надежде.

И, по крайней мере, мне есть чем заняться.

Альетт де Бодар – специалист по разработке программного обеспечения. Родилась в Соединенных Штатах, но выросла во Франции, где живет по сей день. В литературе она не так давно, но ее произведения уже появлялись на страницах таких изданий, как «Interzone», «Asimov’s», «Realms of Fantasy», «Orson Scott Card’s Intergalactic Medicine Show», «Writers of the Future», «Coyote Wild», «Electric Velocipede», «The Immersion Book of SF», «Fictitious Force», «Shimmer» и других. Первый роман Алъетт де Бодар, «Слуга подземного мира» («Servant of the Underworld»), вышел в 2010 году.

Ниже представлен рассказ, который переносит читателя в далекое будущее, в альтернативный мир, где Новый Свет открыли китайцы и Мексика стала китайской колонией. От героини, от ее успеха или поражения зависит не только ее собственное будущее, но и жизнь разумного космического корабля.

Корабли были живые, они дышали. Дак Кьен знала это еще до того, как прибыла в инженерный сектор, и даже раньше – до того, как увидела на орбите огромную тушу корабля, по которой медленно ползали роботы-сборщики.

Предки ее на Старой Земле, в давно ушедшие дни династии Лин, занимались тем, что вырезали из нефрита фигурки. Не навязывая камню форму, они убирали лишнее, пока не проявляла себя его настоящая природа. С кораблями все так же, как с нефритом. Его части не соединить насильно. Они должны слиться сами в безупречном единстве – чтобы в конечном итоге стать носителем Разума, который будет деталью корабля в той же мере, что и любая заклепка, любой предохранитель.

Инженеры из Мексики и с Восточного побережья этого не понимали. Говорили о ре-обороте, о рациональности конструкции, знали каждый только свою задачу и брали вычисления из старых расчетов, от других кораблей, считая, что экономят время и деньги. Они не понимали, почему работа Дак Кьен важнее всех остальных. Дак Кьен была Мастером Гармонии Образа: готовый корабль станет единым организмом, а не набором из десяти тысяч отдельных частей. Ей, Дак Кьен, и той, кто скоро появится, Носительнице Разума, предоставлялась честь помочь кораблю ожить, после чего все его конструкции, кабели, солнечные батареи сольются в одно целое, и он поплывет среди звезд.

Дверь скользнула в сторону. Дак Кьен едва взглянула туда. По легким шагам она поняла, что вошел кто-то из ведущих проектировщиков, Миахуа или Фенг. Ни та, ни другой не стали бы беспокоить ее без причины. Вздохнув, Дак Кьен коротким движением отключилась от системы и закрыла глаза, ожидая, пока погаснет образ.

– Ваша милость, – голос у Миахуа звучал ровно, держалась она прямо, а лицо было светлым, как желтоватый воск. – Шаттл вернулся. Вас кое-кто ждет.

Дак Кьен ожидала увидеть кого угодно: бывшего соученика, который решил нанести визит вежливости, императорского посланника из Шанхая, который привез ей новое назначение, куда-нибудь еще дальше от столицы, сестру, или маму, или, может быть, даже дядину жену, которая непременно еще раз напомнит о ее неправильном жизненном выборе.