Необязательно читать новости, чтобы узнавать новости.

Где-то вдалеке на два голоса воют сирены, каждая в погоне за собственными неприятностями. С выбоинами и колдобинами на этой улице не соскучишься, из половины фонарей выкручены лампочки: и городскому бюджету экономия, и пару-тройку кусков угля можно сберечь. В спящих домах темно и тихо, каждый из них под завязку забит изоляционными материалами и оборудован дровяной печью. В большинстве дворов имеется свой огород с компостной кучей и бочкой дождевой воды. Половина крыш обшита солнечными панелями. Когда Лукас въехал в свой дом, вдоль улицы росли огромные робинии и болотные дубы. Однако большинство этих деревьев срубили на дрова – и потому что их кроны заслоняли от солнца дома и огороды. Потом те же самые дровосеки высадили молодые деревца – угольные патриоты повелись на налоговые заманухи; вот только к тому времени самые могучие деревья уже были принесены в жертву ради нескольких ночей дымного тепла.

Необязательно путешествовать по свету, чтобы знать, что где происходит.

Последний дом в этом квартале являет собой территорию Флориды. Переселенцы оттуда поселились в доме пару лет назад. Они хвастали своими тучными накоплениями и гениальными детишками – звездами спорта. Но рабочих мест, кроме Интернета да тяжкого труда на полях с ветряными мельницами, здесь нет, а сбережения всегда кончаются раньше, чем хотелось бы. Их большие автомобили оказались на федеральных свалках во время программы оптимизации. Лишняя мебель и драгоценности были распроданы в счет уплаты аренды. Катер и трейлер украсились табличками «Продается»: так они и торчат за гаражами, где их припарковали навечно. А потом к соседям приехали родственнички из Майами, уговорили впустить к себе пожить – именно тогда в полицию стали регулярно поступать жалобы на пьянки и драки, а затем парочку звезд спорта арестовали за контрабанду. С тех самых пор соседи из привилегированных эмигрантов официально превратились в простых беженцев.

Когда Лукас бежит против ветра, у него болят только щеки, а больше ничего. Поворачивает на запад – здесь уже теплее градусов на десять. В темноте лучше держаться середины улицы и следить за всем, что может ходить или бегать. Люди скорее бросят собственных детей и свои дома на затопленных берегах, но только не питомцев – питбулей и волкодавов. Конечно, разумнее бежать с выключенным телефоном, но Лукасу приятнее иметь дело сразу с двумя мирами. Его отдельный маленький мирок – это славное устройство, оно питается движением, жизнью. Крошечная проекция висит перед правым глазом Лукаса. Сейчас, пробегая по улице вместе с воображаемыми собаками, он не обращает внимания на экран. Тут-то и приходит звонок.

– Да?

– Ты еще не убежал? – спрашивает Уэйд.

– Нет, все еще сижу, – говорит Лукас. – Пью кофе, смотрю на умерших людей по телевизору.

В ответ звучит смешок.

– Согласно показаниям GPS, ты бежишь. Темп – миля за восемь минут: для тебя это все равно что пешком, нога за ногу.

– А копы знают? – спрашивает Лукас.

– Знают что?

– Что ты позаимствовал у них систему слежения?

– Ну и? Собираешься сдать меня им?

Нет, но на этом Лукас отключает телефон. К нему возвращается прежняя злость, и следующие несколько кварталов его ноги буквально летят над землей.

На улице возле здания клуба «Игрек», что в деловой части города, стоят люди. Пловцы и тяжелоатлеты кутаются в теплые шубы; закаленные бегуны одеты легче, в нейлон и полипропилен. Тротуар завален спортивными сумками. Люди стараются держаться спиной к ветру. При каждом выдохе или сказанном слове над их головами поднимаются струйки пара, подсвеченные голубоватым сиянием из-за стеклянной двери «Игрека».

Лукас замедляет бег.

Чей-то ворчливый голос произносит:

– Кто-то тут вскочил спозаранок.

Перейдя с бега трусцой на целеустремленный шаг, Лукас всматривается в лица и улыбается – сперва Одри, а потом уже всем остальным.

– Где же твой велосипед? – вопрошает голос.

– Пит, – произносит Одри. – Прекрати.

Но искушение слишком велико. С добродушной угрозой в голосе Пит Кадзян интересуется:

– Неужели копы и велосипед твой забрали?

– Да, – говорит Лукас. – Мой велосипед, и мои коньки, и мои лыжи. У меня и лошадка-пони была, но они ее застрелили. Так, на всякий случай.

Все, включая Пита, дружно смеются над остроумным ответом.

Лукас сбрасывает рюкзак и встряхивает руками. Пальцы затекли от ремней.

– Семь часов, – произносит Пит, дергая одну из запертых дверей. – А что важные птицы намерены делать сегодня?

– Сидеть на крылечке и каркать, – откликается Лукас.

Бегуны смеются.

– Какая сегодня дистанция? – спрашивает Одри.

– Миль двенадцать, а может, и четырнадцать, – отвечает Пит.

– Четырнадцать – это правильно, – говорит Даг Гатлин. Быстрый Даг. Он старше всех остальных, но тело у него поджарое, как у гончей.

Даг Крауз – самый младший из всех и самый крупный.

– Десять миль звучит куда как лучше, – говорит он.

– Сара и Мастерс тоже собираются, – сообщает Быстрый Даг.

– Да, мечтать не вредно, – говорит Пит, смеясь.

Закатив от досады глаза, Гатлин поясняет Краузу:

– Они встретят нас здесь и пораньше вернутся назад. И ты сможешь закончить вместе с ними.

– А Варнер где? – интересуется Крауз.

– Наверняка опоздает минут на пять и захочет посрать, – фыркает Пит. Бегуны смеются.

И тогда широкоплечая пловчиха начинает колотить в запертую дверь. Крауз смотрит на Лукаса.

– Он тебе звонил?

– Да.

– Мне он звонил дважды, – говорит Гатлин.

– Всем звонил с утра пораньше, хотя бы по разу, – произносит Пит. Бегуны вглядываются в пустой сверкающий вестибюль.

– Меня он обычно не беспокоит, – замечает Крауз.

– Должно быть, плохая ночка выдалась на небесах, – говорит Лукас. Бегуны сдержанно смеются – скорее для того, чтобы показать, что шутка была смешной, чем потому, что им действительно весело.

Тем временем пловчиха отходит от двери.

– Здесь Дин, – говорит она.

Дин – это высокий рыхлый парень, он все делает неспешно. Дин неторопливо идет через вестибюль. Вставляет ключ в замок, будто обезвреживает бомбу. Судя по тому, как медленно открывается дверь, весит она полтонны, не меньше.

– Что, холодно? – писклявым голоском интересуется Дин.

Неразборчивые ответы поднимаются в воздух тонкими струйками пара.

В вестибюле выстраивается очередь. Одри занимает место рядом с Лукасом:

– Думаешь, в этом все дело? Плохая ночка ему выдалась?

– Я вообще ни о чем не думаю, – говорит Лукас. – Если с утра я надеваю кроссовки, значит, день будет удачным.

На стойке регистрации нужно предъявить большие и указательные пальцы – для подтверждения членства. Красная табличка предписывает посетителям брать только по одному полотенцу, но такими полотенцами, как в «Игреке», даже котенка не высушишь. Лукас хватает два, Пит – три. Оба Дата спешат первыми подняться по узкой зигзагообразной лестнице. Плакаты предупреждают: «Окрашено!», хотя краска высохла неделю назад, и запрещают мальчикам без сопровождения взрослых находиться в мужской раздевалке. На верхней площадке объявление, наклеенное на стальную дверь, извещает о том, что из-за проблем с бойлером горячей воды нет. Гатлин щелкает выключателями. Лампы освещают длинное узкое помещение, загроможденное бетонными столбами, выкрашенными в желтый цвет, и серыми шкафчиками. Ковер на полу серо-зеленый, вытертый. Воздух пропах дезинфекцией для туалетов и лосьоном после бритья. Доски для объявлений пестрят листовками с информацией о занятиях йогой, о программах поддержки физической формы в зимний период, а также о том, как достичь успеха в жизни. О случаях сомнительного поведения необходимо сообщать на стойку регистрации. Использованные полотенца следует выбрасывать только в специально предназначенные для этого корзины. Шкафчики необходимо запирать на ключ. «Игрек» не несет ответственности за украденные вещи. Но если оставите висячий замок на дневном шкафчике на ночь, то его срежут, а ваше имущество конфискуют.