– Итак… – Она снова сосредоточилась на Фрэнке. – Нам очень понравилась сегодняшняя экскурсия и ваш рассказ. Чем вас отблагодарить? Кувшинчик рецины?[14] Или узо?[15]

Хотя Фрэнк с готовностью согласился бы на любое предложение Дотти, он все же покачал головой.

– На самом деле алкоголь я не употребляю… Не подумайте, что у меня с этим проблемы… – Он почувствовал, что необходимо объясниться. – Просто люблю быть в форме.

– Ах вот как! – (Фрэнк почувствовал, нет, физически ощутил, как взгляд Дотти прошелся по его телу.) – Понимаю. Вы качаетесь?

– Ну да. Немного. Членам экипажа в свободное время все равно нечем заняться.

Она кривовато улыбнулась:

– И все-таки. Может быть, еще кофе? Наверное, пьете без кофеина?

Дотти, как он отметил про себя, остановилась на маленькой рюмочке узо, тогда как существо по имени Уоррен ограничилось апельсиновым соком, большую часть которого ей пришлось потом вытирать с его морщинистой шеи. В ее движениях сквозила какая-то странная, нехарактерная для сиделки нежность, почти трогательная. И как бы прелестна она ни была, Фрэнку было тяжко на это смотреть.

– Вы ведь понимаете, – начала она, комкая бумажные салфетки, – что почти все ваши сегодняшние рассказы о Кноссе – чистейшей воды вымысел?

Фрэнк поперхнулся своим кофе. Но Дотти шаловливо улыбалась ему, чуть кривя губы. Затем знающая улыбка перешла в смех, и он невольно засмеялся с ней за компанию. В конце концов, почти все, что они с таким благоговением недавно осматривали – колонны, фрески, бычьи рога, – было возведено Артуром Эвансом[16] всего пару столетий назад в нелепой попытке воссоздать Кносс в том виде, в каком он должен был существовать, по мнению самого Эванса. Только Эванс почти все сделал неправильно. Он даже название города установил неверно. Обычно Фрэнк не трудился сдабривать свои экскурсии, в которых речь шла о мифах и Минотавре, даже подобием правды, но теперь, когда Уоррен задремал, а они с Дотти болтали, в нем всколыхнулись смутные воспоминания о том воодушевлении, с которым он некогда изучал историю Древнего мира.

Дотти оказалась не просто невероятна красива. Она была невероятно умна. Она даже знала о теории Вундерлиха – весь Кносс на самом деле был огромным мавзолеем, – которую он особенно любил. К тому моменту, когда настала пора возвращаться в автобус и ехать к знаменитой статуе гологрудой женщины со змеями[17], которая теперь тоже признана современной подделкой. Фрэнк был уже едва ли не влюблен. По крайней мере, серьезно увлечен. Было в ней что-то такое. Особенно в этом ее золотистом взгляде. В нем были и лукавая тьма, и неподдельная наивность, непостижимые для него. Как будто на дне глубокой прохладной реки поблескивают две золотые монеты. Дотти была не просто умна и красива. Она была неповторима.

– Что ж… – Он поднялся, и голова у него шла кругом, как будто это он пил узо. – Достопримечательности сами себя не осмотрят.

– Да, конечно. – Она, поэма золотистой плоти и мерцающего сарафана, тоже поднялась. Затем она наклонилась, чтобы помочь существу по имени Уоррен, и, несмотря на свое отвращение к происходящему, Фрэнк невольно восхитился тем, как под тканью платья всколыхнулась ее грудь. – С нетерпением жду продолжения экскурсии. То есть… – После некоторой возни Уоррен тоже стоял – по крайней мере, привалившись к ней. Рот у него раззявился. Парик снова скособочился, и кожа черепа, обнажившаяся под ним, походила на серый, наполовину сдувшийся воздушный шарик. – …мы оба ждем с нетерпением. – Дотти снова улыбнулась своей обворожительной, чуть кривоватой улыбкой. – Я и мой муж Уоррен.

Сиделки всегда производили странное впечатление, хотя и составляли большинство любовных побед Фрэнка на борту. Однако Дотти была не такая. Дотти была какая-то другая. Дотти была живой, какими никогда не бывали эти несчастные идиотки, которым просто платили за то, что они делают. Но чтобы жена? Да, конечно, иногда попадались пары, которые, как говорится, вместе пересекали финишную черту. Попадались еще золотоискательницы, грудастые блондинки, которые сверкали не слишком-то загадочными улыбками, толкая перед собой вызолоченное инвалидное кресло с каким-нибудь ископаемым. Однако в наши дни типичные нефтяные магнаты попросту принимали неизбежное, умирали и позволяли себя воскресить. После чего жили в целом точно так же, как и раньше. В этом-то и был весь смысл.

Ночью Фрэнк Онионз лежал в своем капсульном спальном модуле, особенно остро сознавая неправильность происходящего. Подумать только, на что он тратит свою жизнь: обитает на нижней палубе, предназначенной для экипажа, в самых недрах «Блистательного бродяги», ниже ватерлинии, и единственное место, какое он может назвать своим, настолько тесное, что в нем трудно пошевелиться. Может, наверху это не особенно ощущается, среди всех этих парков и торговых центров, зато здесь, внизу, не остается никаких сомнений, что ты на море. Тяжелый запах машинного масла и трюмной воды смешивается с вездесущим человеческим амбре: испорченная еда, грязные носки и блевотина. Нет, честное слово, смешно – хотя смеяться что-то не хочется, – до чего довели все эти прогрессивные современные технологии: соты для людей, в которых ты запечатан, словно куколка, готовая вылупиться. Неудивительно, что он убивает время, качаясь до одури в корабельном спортзале, а в немногие оставшиеся часы охотится за очередной легкой добычей, чтобы перепихнуться. Неудивительно, что все эти многочисленные корабельные чудеса не вызывают у него ни малейшего интереса. Неудивительно, что ему не спится.

Он мог думать только о Дотти. Дотти стоит. Дотти села. Дотти улыбается своей кривоватой улыбкой. Ее грудь вздымается под переливчатой материей. А затем Фрэнк подумал (хотя отчаянно гнал от себя эту мысль), чем она может заниматься прямо сейчас с этим своим муженьком-зомби. Обычный секс между ними представлялся маловероятным, однако утирать рот и затаскивать иссохшие мослы на подъемник для инвалидов – это только верхушка айсберга обязанностей, какие исполняли сиделки. Проблема в том, что, когда ты умер, кровь, нервные клетки и ткани, хотя и только что клонированные, продолжают разлагаться, и потому требуется постоянно их обновлять и заменять. И чтобы отработать жалование, сиделки не просто тратили на стариков годы своей жизни. Накачанные до предела иммунодепрессантами, они становились постоянными донорами телесных жидкостей и тканей для своих хозяев. Многие даже выращивали на себе целые грозди новых органов для пересадки.

Фрэнк метался. Фрэнк ворочался. Фрэнк видел пульсирующие трубки из плоти и резины, выходившие из немыслимых отверстий. А потом он ощутил движение моря под громадным килем «Блистательного бродяги», взрезающего средиземноморские воды. И увидел Дотти, блистательную и совершенную, восстающую из волн, подобно новой морской богине.

Пока «Блистательный бродяга» зигзагами бороздил Эгейское море, направляясь от средневековой родосской крепости к священному острову Патмос, Фрэнк Онионз постоянно видел Дотти Хастингс, даже когда ее не было. Промельк ее волос между витринами безделушек на задворках Скироса. Сияние ее бедер в тени золотистых дюн Эвбеи. Он чувствовал себя мартовским котом, ангелом, одурманенным наркотиками. Ему казалось, он вернулся в старые добрые времена, каких никогда не было на самом деле.

Фрэнк поискал в базе данных «Блистательного бродяги» и без труда нашел все об Уоррене Хастингсе. Свое первое состояние тот сколотил на маленьких колечках, на которые вешаются занавески для душа. Второе заработал на каком-то промышленном биохимикате, оформив авторские права на часть его ДНК. Уоррен Хастингс был солидным богачом. Богатство подобного рода сколачивается не на какой-нибудь там виртуальной поп-группе, не на изобретении лекарства от меланхолии, а на совершенно обыденной ерунде, о которой никто ничего не знает, да и знать не хочет. За те деньжищи, в какие им обходился самый шикарный супер-мега-люкс «Красные императорские покои», они запросто могли бы путешествовать по океанам на собственном лайнере, жить на собственном острове или же бороздить космическое пространство на личном звездолете. Но может, им нравится общество простых смертных? Или же они просто желают облагодетельствовать их?