Накада пригубила чай. У него был вкус горелого риса.

– А в первый год Сейшо, – сказал Кавабата, глядя в папку, – спасли жизнь султану Маджапахита, которого отравил его личный врач.

– Он съел не того моллюска.

– Когда-нибудь работали с христианами?

– В Аксуме, – сказала Накада. – Во время голода. И, естественно, во время учебы в Константинополе.

– Но не с франками и не с антильцами? – спросил иностранец.

По-японски он говорил хорошо, с еле заметным акцентом.

– Нет, сэр, с ними не работала.

Иностранец переглянулся с Араки.

– Сколько времени вы находитесь в Ксарагуа?

– Три недели, мадам.

– В таком случае вам уже наверняка хочется вернуться к работе.

– Да, мадам. Безусловно.

Майор фармакологической службы открыл другую папку.

– Шесть дней назад, доктор, – сказал Кавабата, – антильским повстанцам удалось провезти в Эспирито-Санто – это город в низовьях Акуамагны – экспериментальную бомбу. Провезли через закрытую зону, установленную нашим Министерством для того… – Он прокашлялся. – Для того, чтобы разделить территории антильских епископов и владения аль-андалусцев. Нам до сих пор не известно ни что это за бомба, ни как она действует, ни сколько таких бомб у повстанцев. В Министерстве промышленности считают, что это, возможно, малая ядерная бомба, но наверняка мы этого не знаем.

Звякнула чашка, которую поставила на поднос Араки.

– Зато нам известно, что от взрыва бомбы сгорело полгорода и погибло тридцать тысяч человек, – продолжал Кавабата. – Двадцать из них – антильские христиане. Если бы я не был лично знаком с аббатом, доктором Шингеном, я не поверил бы отчетам, которые он нам шлет. Тысячи обгоревших. Тысячи пострадавших, которые оказались вне зоны пожаров, но тоже показывают ожоговые симптомы. Другие симптомы сходны с брюшным тифом – тошнота, выпадение волос, повреждения кожи. А так как начался сезон дождей, можно в любой момент ждать вспышки настоящего тифа. А также холеры, желтой лихорадки и малярии. Кроме того, судя по полученным данным, городу грозят проказа и бубонная чума. Еще немного, и мы получим самую крупную гуманитарную катастрофу за последние десять лет. В Заливе наступил сезон ураганов, и это тоже затрудняет наши действия. Но, когда все это произошло, в Ксарагуа находилась Одиннадцатая аэромобильная группа, которая должна была заниматься последствиями ураганов. Теперь мы перенаправили ее в Эспирито-Санто.

Наступило молчание. Накада смотрела то на Кавабату, то на Араки.

– Слушаю, сэр, – сказала она наконец.

– Скажите, доктор, – заговорил иностранец, – как вы относитесь к войне?

– Я против войны, сэр.

– Естественное отношение человека вашей профессии, доктор. Достойное восхищения. Как дипломат я тоже противник войн. В частности, войн религиозных.

Наступила выжидательная пауза, и Накада сказала:

– Да, сэр.

Кавабата достал еще одну папку.

– Разведка андалусцев считает, что антильские повстанцы вышли из-под контроля и больше не подчиняются Семи епископам. Ими командует женщина, бывшая монахиня, по имени Клара Дос-Орсос.

Он взял из папки сложенный лист бумаги и протянул Накаде. Это была теплокопия, выцветшая, чересчур резкая, будто сделанная с плохой фотографии. Тем не менее лицо на ней притягивало взгляд своей необычностью. Женщина, около тридцати или немного за тридцать, с темными, широко поставленными глазами; ее скулы говорили, что в ее жилах течет антильская либо мексиканская кровь, и ее происхождение не имеет отношения к иберийско-готскому высшему классу.

– Мессианская проповедница, – произнес Кавабата. – Харизматичная провидица. Последователи зовут ее Апалаксийской Девой.

– Психопатка, свихнувшаяся на Апокалипсисе, вот кто она такая, – сказала Араки. – Галлюциногены, бредовые идеи, параноидальное воображение, мистическое мышление – классическая шизофрения, если не психоз. Не подчиняется никому, кроме ангельских голосов в голове.

Накада смотрела, как иностранец загасил сигарку и прикурил новую, щелкнув зажигалкой, отделанной слоновой костью.

– Вот уже несколько лет, доктор, – сказал он, – как моему народу объявили войну Семь епископов Антилии. Во славу религии им служат сумасшедшие, франки и римляне, и епископы наделяют их властью. Они творят ужасные вещи, убивая не только мусульман, но и евреев, савеев и – да, да – множество христиан.

Он затянулся поглубже и медленно выдохнул дым.

– Теперь эта женщина, – продолжал он. – И эта страшная бомба, разрушившая город. Таких бомб нет ни в Калифате, ни в Персии, ни в Индии, ни в Китае, ни в Японии. Они создали это сатанинское оружие во славу религии и ради того, чтобы прогнать со своей земли армию калифа, а эта безумная обрушила его на своих же людей.

– Тридцать тысяч погибших, доктор, – сказала Араки. – Безумию нужно положить конец.

Кавабата прокашлялся.

– Вы получите несколько доз экспериментального препарата, который снимает приступы психоза, – сказал он. – Гепатокардиальный нейролептик, производное от «Ти-Джей-пятьдесят четыре». Наш санитарный катер доставит вас в Эспирито-Санто. Потом подниметесь вверх по реке, пересечете закрытую зону, северней Ла Витории вступите в контакт с кем-нибудь из епископов, тех, кто еще останется в живых, и получите одобрение, чтобы… излечить Дос-Орсос.

Накада перевела взгляд с Кавабаты на Араки. Та кивнула.

– Есть, сэр, – ответила Накада.

– Вылечите ее, – сказал иностранец. – Любой ценой.

Когда Накада проснулась, садилось солнце. Едва поднявшись на борт, она велела одной из медсестер экипажа сделать ей снотворную микстуру.

Санитарный катер – десять метров в длину, пять в ширину – был с реактивным двигателем, но на воздушной подушке. Большая его часть представляла собой цельный кусок желтого литого пластика с пятнами протекторной противоюзовой пленки. Со стороны он выглядел как детская игрушка.

Та самая медсестра, которая приготовила ей снотворное, стояла, перегнувшись, у борта и держала в руках сетку на двухметровом бамбуковом удилище. Круглолицей загорелой девушке в веснушках на вид можно было дать лет пятнадцать. Заметив, что Накада на нее смотрит, она улыбнулась.

– Откуда ты? – спросила Накада.

– Новый Йезо, – ответила девушка и отвернулась к своей сетке.

Накада вспомнила имя: Хаяши. Наверняка тут встретятся знакомые.

Новый Йезо. Японская колония. Группа островов километров на триста или четыреста севернее Эспирито-Санто. Земля медведей, лосося, поселков лесорубов и рыбообрабатывающих заводов. Накада подумала, что шестилетний контракт с Министерством – это заманчиво, когда альтернатива ему – койка на промысловом китобое.

Накада села. Она смотрела на пологий берег, проплывавший мимо, наверное, в километре. Выглядел он таким же чужим, как побережье Калимантана, но Хаяши родилась именно здесь. Ей стало любопытно, какими эти места видит Хаяши.

– Вы и раньше служили в Антилии, доктор?

Возле румпеля стоял командир экипажа, сержант, хирург по имени Шираока. Без диплома выше сержанта подняться невозможно, а по виду Шираоки нельзя было предположить, что диплом лежит у него дома на полке. Ему было за сорок, вокруг глаз на загорелой коже залегли морщинки от солнца, а еще у него были густые черные усы, которые подошли бы больше казахскому конокраду.

– Нет, – ответила ему Накада. – Один раз была в Перу. В основном – в Восточной Ифрикии и в Индии. А вы?

– Я здесь три года. – Он покачал головой. – Ифрикия. Ну да. Бывал. На западе. Паршивая страна. Антильцам тоже там не везло. Но они в основном все ненормальные.

Ненормальные. У меня в планшете вместе с приказами лежала фотография Дос-Орсос с черными глазами и застывшим взглядом. Я смотрела на нее и пыталась понять, в самом ли деле эта женщина ненормальная, или же у Араки и Кавабаты это были лишь что-то вроде профессиональных эвфемизмов: шизофрения, паранойя, психоз. Или – более изощренно – безумие. Не то чтобы я не сталкивалась с этим раньше. В лагере беженцев в Южном Сиаме я видела девушку, ростом мне до плеча и в два раза легче, которая в приступе ярости схватила штык и заколола шестерых малайских солдат. В Аксуме я знала врача из Шизуоки, который, где бы ни ложился спать, всегда рисовал мелом на полу черту вокруг своего татами и не мог уснуть, если вдруг край коврика наезжал на черту. Но когда я увидела теплокопию взгляда Дос-Орсос, я разглядела в нем другое. Такой взгляд я встречала у волонтеров, которые продолжали раскапывать завалы, когда уже не оставалось надежды найти выживших, у медсестер, которые со всей заботой и нежностью ухаживали за теми, кого уже нельзя спасти. Похожий взгляд, сказала я себе, я иногда видела в зеркале. Тут я была права, но кое в чем ошиблась.