Проливной дождь пришел со стороны Мексиканского залива, и его потоки обрушились на горящий город, словно когтистые лапы тех самых ягуаров, которые, как говорят майя, должны прийти с неба, когда наступит конец света. Они хлестали по раскаленной плитке Празы-душ-Бишпос, били по смальтам Старого города, гасили пожары, смывали пепел в древнем гетто идолопоклонников. Неслись по зеленому ковру оставленных андалусцами позиций, громыхали желтой пластмассой палаток в японских передвижных госпиталях. Роняли капли за шиворот усталым врачам Министерства по чрезвычайным ситуациям, отмерявшим себе в этот час дозу опия, пугали в Министерстве промышленности лаборантов, смотревших на счетчик радиоактивности. От этого ливня вода в каналах и городских стоках поднялась, пробила дамбу и понеслась по улицам в пятнах белой пены. Вместе с пеной в ней плыли обгоревшие трупы.

– Доктор Накада?

Субалтерн[73] Министерства по чрезвычайным ситуациям побарабанил костяшками пальцев по пустотелой двери. На стук никто не отозвался. Он толкнул дверь, и та отползла в сторону на ладонь и застряла. При свете яркого карибского солнца субалтерн увидел завернувшийся угол синего синтетического ковра, ребристого, как татами, и откинутую загорелую женскую руку.

Он приподнял дверь в пазах, отодвинул до конца, и крохотное бунгало заполнилось светом. Обитательница жилища застонала. Субалтерн снял сандалии, вошел, обежав взглядом комнату: от женщины, распростертой на полу, – босые ноги, черные, коротко стриженные волосы спутаны, ярко-синие куртка и брюки полевой формы Министерства смяты, ремня нет, – к низкому столику, где рядом с пустой чайной чашкой лежали открытая аптечка, пачка тонких турецких опиумных сигарок и стоял на электрической конфорке выкипевший чайник. Субалтерн присел на корточки, обнюхал чашку, принюхался к дыханию; взял женщину за запястье, проверил пульс; осмотрел лицо, уши, а потом, несмотря на ее сонное протестующее мычанье, открыл ей рот и маленьким карманным фонариком посветил на язык.

Когда субалтерн отпустил ее челюсть, женщина спросила:

– Где я?

По ее тону субалтерн догадался, что она уже задавала этот вопрос, и ответ ей не нравился.

– Вы в Ксарагуа, доктор, – сказал субалтерн. – На Карибах.

Он ждал следующего вопроса, но женщина только прикрыла рукой глаза и снова захрапела.

Субалтерн вздохнул, открыл аптечку, проверил отделение с надписью «Лекарственные препараты (нижний класс)» и пошел заниматься делами.

Через некоторое время лейтенант медицинского корпуса Чие Накада, выспавшаяся, в сандалиях, умытая, в разглаженной форме, причесанная, с завязанными, чтобы не лезли в глаза, волосами, застегивала пристяжной ремень на откидном сиденье колеоптера.

Голова у нее раскалывалась.

В металлическом брюхе колеоптера было жарко, пахло дезинфекцией и засохшей кровью. Накада закрыла глаза, вдохнула поглубже. Это был запах ее дома.

До сих пор не понимаю, почему выбрали меня. Тогда я была не лучшей кандидатурой. Незадолго до этого я вернулась из поездки в Индокитай, в лагерь беженцев в Южном Сиаме, уезжавших оттуда после гражданской войны. За три года, что я там проработала, через этот лагерь прошло полмиллиона человек. Их отправляли на Мадагаскар, в Синьцзян – по всему миру, где власти готовы были принять новую рабочую силу. Трудная жизнь. Тяжелые воспоминания. В жизни беженца нет никакой романтики. Хорошо хоть война закончилась. Во мне после этой поездки что-то сломалось. Я вернулась в Японию и жила будто лунатик. Занималась любовью с мужем, водила сына в школу, а по ночам мне снились дети, умирающие от голода, женщины, изнасилованные, искалеченные, мужчины, изуродованные напалмом, или мачете, или разорвавшейся гранатой, или блуждающей миной. Я стояла на главном вокзале Кокуры, смотрела на поток спешивших на работу людей – мужчин и женщин, удачливых, ничем, кроме себя, не интересующихся, – и не понимала, что я там делаю. Я представляла себе землетрясение, взрыв зажигательной бомбы. Руины вокзала, горящие балки, а под ними – льготников с проездными билетами, которые просят о помощи. Просят меня. Через какое-то время я стала хотеть, чтобы так и случилось.

Из записной книжки лейтенанта медицинского корпуса Чие Накады

Накада шла за субалтерном по застекленной прогулочной палубе госпитального корабля «Маппо Мару». Шторм переместился на север и двигался дальше вдоль пологих зеленых берегов океана, но в небе еще бродили тяжелые серые облака, а вода за широкой кормой «Маппо Мару», который, как и все корабли их флота, стоял на якоре, была похожа на зеленый сланец. Там же, растянувшись, на сколько видел глаз, на восток и на запад, стояли в ряд сухогрузы, и у всех на борту была вода, продовольствие, палатки, мешки с цементом. Накада насчитала еще три судна, похожих на «Маппо Мару», – больших, желтых, на воздушной подушке. Кроме них там стояли суда поменьше и катера, в воздухе гудели колеоптеры.

Японская гуманитарная помощь, пусть и запоздалая. Неадекватный отклик на последствия одного урагана. Накада решила, что, наверное, кого-то упрекнули в бездействии, и теперь этот кто-то наверстывал упущенное, развив бешеную активность.

На корме, под хвостом «Маппо Мару», похожим на сплющенный хвост кита, находилась каюта генерала медицинского корпуса, занимавшая всю ширину палубы от борта до борта. Строгой обстановкой она напоминала все официальные приемные на Островах – настоящие татами, расписные бумажные экраны, лакированные шкафчики, цветущие ветки в узких вазах, изысканно асимметрично расставленных в разных местах, портрет регента на фоне горы Иошино. Общее впечатление несколько портили лишь резкое флуоресцентное освещение и голый алюминий стен. Несмотря на работавший вентилятор на потолке, в каюте было душно, жарко и влажно. В воздухе висел застоявшийся запах табака.

Субалтерн поклонился и вышел, прикрыв за собой дверь. Заднюю часть каюты, где, как предположила Накада, должны быть иллюминаторы, загораживали ширмы. Перед ними стоял низкий черный столик с подносом и чайными чашками, а возле него на красных подушках сидели мужчина и женщина.

Женщину Накада знала: это была Нобуко Араки, генерал медицинского корпуса. Японка с продолговатым лицом, с седыми прядями в длинных черных волосах, в хлопчатобумажной куртке цвета индиго поверх формы, такой же, как у Накады, но из ткани получше качеством. Араки, командующая ликвидацией чрезвычайных ситуаций всей Антильской миссии. Мужчина был иностранец. В искандарийском шелке, с рыжеватой, тронутой сединой бородкой, со светлой веснушчатой кожей – из варягов или с севера Аль-Андалуса. На голове у него был малиновый тюрбан, из-за которого кожа казалась еще светлее. Глаза, обращенные к Накаде, вошедшей, когда он стряхивал пепел с тонкой сигарки, показались ей почти бесцветными.

– Спасибо, что пришли, доктор Накада. – Этот голос раздался справа от нее. Человек, который произнес эти слова и которого она не заметила, был высокий очкастый майор-фармаколог, примерно одних с ней лет или немного моложе. Вышитая метка на форме сообщала, что его зовут Кавабата.

Араки сказала:

– Садитесь, пожалуйста, Накада. Выпейте чаю.

Слева от Араки была еще одна подушка. Накада сняла сандалии, села на колени на эту подушку, и ей налили в фарфоровую чашку крепкого холодного темного чая.

– В такую жару, доктор, я пью только холодный ячменный чай, – сказала Араки. – Надеюсь, вы ничего не имеете против.

Накада прочистила горло.

– Нет, мадам, я и сама его люблю.

Кавабата, продолжавший стоять, подошел к шкафчику и взял оттуда алюминиевый футляр. Щелчком открыл его и достал пластиковую папку.

– Доктор Накада, вы возглавили команду врачей, которая первой прибыла в Пачакамак после землетрясения, это верно?

– Верно, сэр.