На Анагаста смотрел Бож: «Этот чрезмерно кроток и мягок. От своих же вельможных, от многих завистников примет тяжкую участь, себя не защитит. Не совладает с людьми по доброте своей. А там — раздор, делёж, и гибель, и позор рода Веселинова. Пусть Анагаст при Сампсе остаётся. В деле песнопевца большего достигнет, нежели на поприще власти».

Здесь и меньшего риксича наставал черёд. И к нему присматривался Бож: «Влах! Настойчив он, ценно это. Даже битый не слезлив. И среди нарочитых своим признан, с таких-то лет поддержкой верной заручен. Зла не простит, добро ценит. И то и другое долго помнит. Возле льстивых речей колюч, среди шумных нарочитых необуздан. И верно, волчонку подобен. Также дик, но беспомощен».

И решил однажды Бож отослать Влаха-риксича на Каповую Горку под опеку Вещего. Там людей самых разных увидит Влах, там узнает, чем живут они, о чём думают и в чём нуждаются. Где ошибётся, там подскажет Вещий, кого осудит при нем, кого похвалит. Тем науку разума преподнесёт. Искоренив делами праздность, наставит на путь стремления. А это всему основа! Ибо стремящийся к высокому не знает лени и легкомыслия. А случись узнать — страдает, видит себя слабым и ничтожным. Зная, что безделием вредит себе, болен этим. Пусть узнает и Влах, что праздность, невинная с виду, влечёт ко всему, что именуется пороком. Стремящийся — непорочен!..

Бож сам взнуздал коня для риксича, сам проверил копыта — не сбиты ли, не хром ли оттого конь.

И сказал Нечволоду рикс:

— Из младшей чади для риксича нарочитого подбери. Если не ошибёшься, если верен будет тот нарочитый, то станет он Влаху братом.

Без раздумий ответил Нечволод:

— Младитура дам ему, сына Охнатьева.

Согласился Бож с выбором десятника и узду вложил в малую руку Влаха.

Глава 24

еред тем, как поле засевать, поклонись полю; перед тем, как жать рожь, поклонись ржи. И знай: не полю плодородному, не ржи спелой ты кланяешься, а Житной деве. Скажи для неё, не забудь, такие слова... при засеве скажи:

— Дева-краса, соломенная коса! Не скаредна будь, дай полю молочную грудь. Всходы вскорми, дай всходам взойти. Как заколосятся, стебли в косу не вплетай. А подставь солнцу своё золотое лицо!

Так скажи и в четырёх углах поля зарой по малому хлебцу. Это будет Житной деве подношение.

А перед жатвой любит Житная дева слушать такие слова:

— Дева-краса, соломенная коса! С поля уходи, косу береги. Коса твоя золотая, коса твоя дорогая, соломенная. Серп мой востёр, всем косам враг. А рука, ох, тяжела, мозолистая!

Так Житной деве скажи, а в начале и в конце поля ещё по хлебцу положи. Это будет для неё угощение. За ним она и выйдет из жита. Тогда смело жни...

Прибежали в Веселинов смерды. Кто с поля сразу, в чём был, грязен, потен, лохмат; кто из веси своей припустил верхами. Лошадиные крупы в полосах от плетей, на железных удилах пена.

Ко граду рвутся, в ворота смерды стучат:

— Войско! — кричат. — Войско идёт! Отворяй!..

Перегнулись градчие через стены, над перепуганными смердами насмехаются:

— Огневица напала на вас? Откуда войску быть? Мы о таком за три дня знаем...

— Отворяй! — кричат, оглядываются. — От Глумова войско. Тьма тьмой! Мчат без удержу, без счёту. Зовите рикса, дурни в шапках железных!

Но теперь и сами убедились градчие. И с остоев увидели, и со стен, и даже от реки можно было видеть, что вышли из-за дальнего леса чёрные дружины. И верно — тьма!.. Постояли, осмотрелись... Огнём полыхнули поля. Густые дымы с хлопьями пепла застелились низом. Понесло их ветром ко граду.

И с другой стороны подошли. Несколько всадников поднялись на Змеёву Горку. Осматривали оттуда подступы к Веселинову. А бесчисленные конницы пустились вброд по островкам. И были изрублены оставленные там челны, запылали брошенные у берега ладьи.

Заметались тогда на стенах градчие, впустили смердов.

Стучали засовами, створы ворот подпирали кольями и тяжёлыми каменьями на полозьях. Подняли тревожный перезвон, разжигали костры, а стены обливали колодезной водой.

Чужие дружины, не торопясь, уверенные в собственной великой силе, полноводной рекой обтекали Веселинов-град, со всех сторон его обкладывали. Пестрели рыжие, зелёные, серые плащи на плечах у всадников, мелькали овчины и волчьи шкуры. Воды Ствати с трудом пробивались среди множества конских тел. Пешие кольчужники, выходя наберёт, блестели мокрыми кольчугами, как будто были покрыты рыбьей чешуёй. И сознавая мощь своего воинства, улыбались кольчужники, не сомневались в предстоящем успехе.

Риксовы нарочитые высыпали на стены. Гудели у них под ногами, прогибались деревянные ступени. Доспехи надевали на ходу, друг другу затягивали ремни. Их торопили, бранились злые десятники.

Бож-рикс поднялся вместе с нарочитыми. Среди других прост. Рубаха его бела, голова не покрыта. Глянул вниз.

Столпившиеся за спиной у рикса ждали, что скажет он.

Кто-то спросил:

— Словены?

— Словены, — кивнул Бож. — Князь Будимир с братьями на Змеёвой Горке стоит. За прежнее поражение мстить пришёл, — тут повернулся рикс к нарочитым. — Где тот смерд?.. Эй, говоришь, от Глумова войско?

Пробился к риксу тот человек из пришлых. Испуг его уже прошёл, но дрожали в возбуждении тёмные мозолистые руки.

— От Глумова идут! — он риксу поклонился. — Это и другие, кто со мной бежал, подтвердят.

Бож указал рукой в гущу словенского войска:

— Гляди-ка, не Домыслав ли среди них?

— Он!.. — признали нарочитые, стоящие рядом. — Переметнулся пёс!

И смерд узнал Глумова-рикса, оглянулся в растерянности и сказал:

— Дружина его также с ним!..

Он выхватил из кучи камней один, что потяжелее, но нарочитые остановили:

— Далеко ещё, не добросишь. Успеет, попадётся...

Невидимые, пронеслись над головами первые стрелы. Теряя на излёте силу, они круто клонились к земле и застревали в соломенных кровлях. Опасаясь пожаров, всё обливали водой, присыпали землёй и песком.

Издалека, с островков, посыпались на стены тяжёлые камни. Но стенам не причинили вреда, зато внутри града они, падая во множестве, крушили и дробили лёгкие строения. Так впервые столкнулись жители Веселинова с хитроумным ромейским камнемётом. И не знали, как ему противостоять.

Лучшие лучники без спешки отстреливались со стен. Целились тщательно, попадали часто. И лёгкие сулицы метали вниз. Их, изготовленные ранее, подносили на стены целыми связками.

У ворот словенские щитоносцы, прикрываясь широкими гнутыми щитами, забрасывали ров кулями с землёй и охапками хвороста. Бросит куль и — бегом назад. За щитом и не видно его. И целили нарочитые словенам в ноги. Ловки в этом лесные охотники, славны меткой стрельбой.

Но вот перестали падать камни, прекратили полёт стрелы, стих шум. Ждали градчие да нарочитые, пытались разгадать, что затевают словены, почему затишье.

Видели градцевы люди, как спустился с Горки Змеёвой всадник, за ним — другой, третий. Выехали к войску. По стати, по дорогим одеждам и доспехам узнали в них Будимира и братьев его. Словенские князья долго совещались о чём-то со своими дружинами, указывали руками на высокие стены, кивали на лес.

Верига-бортник через риксово плечо глянул вниз. Божу сказал:

— Что-то плохо я видеть стал. Не Домыслав ли там от кольчужников отделился и к нам коня правит?

— Домыслав.

— Что с людьми зависть делает! — покачал головой Верига. — Так унизился сын Глумов. Верно сказали: он как пёс теперь для словена. А силён был и горд именем.

Бож внимательно следил за происходящим под стенами:

— Он и теперь силён. Слишком силён для своего права. Моя вина!.. Просмотрел Глумов, укрепляя рикса его. Но всегда поздно приходит раскаяние. Оно теперь ничего не изменит.

— Что скажет он?

Подъезжая, Домыслав-рикс взмахнул рукой.