САГА О СBATOBСTBЕ РАНДВЕРА

од самое утро подняли Рандвера с постели, сказали:

— Великий кёнинг зовёт тебя!..

Собрался Рандвер и с посланными готами прошёл в зал. При входе он содрогнулся, прижался к стене: за руки, за ноги выволокли из зала мёртвого раба, живот у которого был вспорот и набит овощами.

Рандвера стошнило остатками вечерней трапезы. От этого во рту было кисло и горько, из глаз катились слёзы, кружилась голова. Так, бледный и злой, он вошёл в зал, и увидел пьяных кёнингов, и услышал их смех.

Советник Бикки нарезал для Германариха нежную телятину. Сам Германарих складывал ломти мяса в вино и придавливал гнетом. Пьяные готы лежали рядом и, смеясь, ждали лакомства.

Гуннимунд увидел Рандвера, крикнул:

— Эй, брат! Довольно спать, повеселись с нами.

— Не выспался, бледен, — бросил оценивающий взгляд Бикки.

— Рандвер, ты не видел, — смеялся Гуннимунд, — как мы накормили раба. Он был голоден и крал овощи. Мы накормили его досыта!

— До смерти, — подсказал кёнинг.

— Он теперь никогда не будет мучиться голодом! — смеялись из свиты.

Рандвер не отвечал и не садился рядом со всеми на пиршественный ковёр. Ждал, что скажет ему отец.

Сказал Германарих:

— Надумал я ещё раз жениться, сын. Кого посоветуешь взять?

Рандвер пожал плечами, не знал, что ответить, не мог понять, что потребуется от него. Смолкли готы, слушали слова Германариха:

— Бикки советует дочь Сигурда взять, дочь женщины Гудрун, рождённой Гьюки. Говорит, что девица давно уже заневестилась — сучит ножками.

Советник с едва приметной ухмылкой кивнул, добавил:

— Теперь Гудрун жена Йонакра, кёнинга фиордов. Йонакр и дочь её, Сванхильд, к себе принял, удочерил. Хорошо ли имя у неё? «Лебединая Битва»!..

И вновь заговорил Германарих:

— Поедешь в фиорды, сын. И Йонакру от меня скажешь, что хочу дочь славного Сигурда взять в жёны. И Гудрун скажешь то же самое. А Сванхильд скажешь что-нибудь сам. Ты много знаешь, ты умеешь читать. Написано же о чём-то мудром в свитках твоих, что усладит слух прекрасной девы... И всем отвезёшь подарки.

— Почему посылаешь меня, а не Гуннимунда? — спросил Рандвер.

Кёнинг полуобнял любимого сына; рукой, мокрой от вина, потрепал его по щеке:

— Гуннимунд слишком дерзок. Он слишком воин, чтобы доехать живым. К тому же не доставит мне Сванхильд девственницей. Я знаю своего сына. Поедешь ты, Рандвер! Коней и людей сам подбери.

— Хорошо, — согласился Рандвер. — Со мной пусть вризилик Гиттоф едет, и Волчья Дорога с нами, и везегот Генерих пусть готовит коня. На них остановлю свой выбор. Когда ехать?

— А теперь и поедете, сын. Если исполнишь всё, тогда епископа Ульфилу у Малых готов отвоюю и тебе, как раба, подарю. В том клянусь: не ступить мне больше в стремя!

Лицо советника Бикки сделалось добрым, его позабавил такой поворот. И в мыслях воздал Бикки должное скрытой издёвке кёнинга. Советник с нетерпением ждал, что скажет Рандвер.

Ответил сын кёнинга:

— Даже если поднимутся все готы, то у них не хватит сил, чтобы причинить вред этому епископу. Потому напрасно ты клянёшься, отец.

Лицо советника вновь сделалось злым. Бикки предвидел подобный ответ. Предвиденное не доставляло удовольствия.

Германарих же не слышал ответа. Он снял с телятины гнёт и разбрасывал в руки мужей куски пропитавшегося вином мяса.

«Так бросают цепным псам!» — с пренебрежением подумал Рандвер и вышел из зала. Поднялся, пошёл вслед за ним вризилик Гиттоф. И славный везегот Генерих пробился к выходу, расталкивая жующую свиту. А пьяного Волчью Дорогу слуги вынесли на руках и в конюшне долго отливали холодной водой.

С восходом солнца выехали.

Кончилась зима, удалились на север злые снежные вьюги. Пригрело солнце, стаяли сугробы. С бурными паводками стекла в полноводные реки, в синие моря весна. Так незаметно настало лето. Но всё ехали готы, всё отдалялись от берегов родного Данна. И не встретили они реки более широкой, чем Данп.

Миновали словен и венетов, тайком переправились через многие их реки, держались безлюдных троп, обходили жильё. Часто слышали людской говор и только по этому говору узнавали, чьи проходили земли.

Однажды увидели каких-то людей издали. Также издали разглядели их длинные нестриженые бороды, услышали громкую отрывистую речь. Тогда поняли, что вошли они в земли лангобардов. Гиттоф сказал: «Скоро конец пути, близится страна фиордов». Везегот Генерих подтвердил. У всех четверых просветлели радостью лица. Но рано просветлели.

Леса вокруг них были полны людей, по всем дорогам сновали вестовые всадники, по горным склонам шли, бряцая доспехами, тысячи ратников. То спереди, то сзади доносились отзвуки близких битв. И опытному слуху было ясно, какая битва только начиналась, а какая близилась к завершению. И даже вдали от дорог попадались обнажённые, кем-то в спешке обобранные, трупы. Волки отлёживались в кустах, собирались в тёмных логах. Отбившиеся кони табунами паслись на полянах, сторонились людей.

И поднимая с лёжек ленивые волчьи стаи, распугивая одичавших лошадей, сами опасаясь шума, крались готы через леса, преодолевали горные кручи. Так, крадучись, и с десятком ромеев столкнулись. Но не ввязывались в схватку, хотели от погони уйти. Здесь пал с коня славный воин Волчья Дорога. Красивое ромейское копьё ударило его в спину и вышло из груди. Тогда развернул коня вризилик Гиттоф и в одиночку схватился с десятком ромеев. Пока подоспели Рандвер с Генерихом, Гиттоф убил троих. И Рандвер метко метнул копьё и вовремя обнажил свой меч, забыл сгоряча про учение епископа. Так и Генерих двоих ромеев с коней сбросил и их, лежащих на земле, добил копьём. Не прочны оказались панцири у ромеев: золочены, красиво отчеканены, взор любой девы прельстили бы, но ударов тяжёлого готского копья не выдержали. Лишь четверым удалось уйти.

Тогда повернулся к Рандверу Гиттоф и сказал:

— Я знал, что ты владеешь оружием сильных. Но не думал увидеть твоего умения. Теперь верю: ты — сын Германариха.

Опомнился Рандвер, побледнел и не нашёлся, что ответить. Ведь ромея-то он убил. Тогда отбросил сын кёнинга свой меч и оплакал убитого им ромея. Сказал:

— Отныне никогда моя рука не поднимет клинка!..

Осторожный Генерих покачал головой:

— Не спеши, добрый Рандвер, клясться. Приходят иные времена, и начинаешь сожалеть о клятвах, данных второпях.

И вышли готы к морю, и увидели фиорды. Поразились, сказали друг другу: «Не похоже это море на Эвксинский Понт. И берега не похожи на берега Понта. Словно изрезаны они зазубренным ножом, словно великаны из Ётунхейма пришли и раскидали эти скалы. И вода холодна, и цвета она другого; как на солнце лёд, бледна, с высоты же кажется ядовитой.

Так готы помянули добрым словом свою землю и принялись искать фиорд Йонакра. Уже не прятались, напротив: у воды, у широкой низкобортной ладьи увидели рыбака с сыновьями, сами спустились к нему со скал, улов похвалили, подивились на скользкого ската. Лишь после этого спросили про замок Йонакра-кёнинга, и как разыскать этот замок, спросили.

— Откуда вы, люди, если не знаете про самого Йонакра-конунга? — спросил удачливый рыбак, а его сыновья между тем в ладье вынимали из-под рыбы мечи и присматривались к пришлым.

Ответил Рандвер:

— Пришли мы с берегов Данпа. Я, сын кёнинга Германариха, также острогот Гиттоф, именуемый вризиликом, со мною. И везегот Генерих, славный побратим, с нами!

— Ты Рандвер, сын Ёрмунрекка? — вскинул брови рыбак.

Рандвер кивнул, подтвердили готы. Тогда вышли из ладьи сыновья рыбака, оружие оставили под рыбой. А сам рыбак сказал:

— Я и есть Йонакр-конунг! — и сыновей назвал: — Сёрли, Эри, Хамдир... Славные они воины и славные рыбаки. Но были бы сильней втрое, будь они дружны. Всегда в раздорах и синяках. Друг на друга ежами смотрят и колючками бросают с языка.