Это ничем не объяснимое "чувство дома", запрятано в каждом человеке. Только пробуждается оно, у каждого по-разному. И в разное время.

Капитан Краев на полном серьезе ругался с Федоровым, призывая меня утопить, как абсолютно не способного к навигации.

Они помирились на берегу, после "Шален-Гра".

Но Краев старался никогда не подпускать меня к мостику, особенно на вахту старпома.

Снег все валил и валил, лыжи скользили, а я шевелил руками-ногами, уже не наблюдая за дорогой и не разыскивая глазами припорошенные, точнее — заваленные — следы лыжни.

До паники еще далеко — пока идет снег — тепло, а моя туша, хоть и лишившаяся большей части сала, все еще обладает запасом подкожного жира. Вот когда облака уронят последнюю свою снежинку на белую простыню расстилающуюся под моими ногами, вот тогда дело станет плохо: за снегом идет мороз, трескучий и кусачий, которому мой комбез, хоть он трижды армейский — на пару укусов.

Лыжник и ныряльщик, на мой взгляд, братья-близнецы. Оба знают, что такое холод, и каково это, рассчитывать силы, просчитывать каждое свое действие и движение. Ныряльщика-аквалангиста поджидает эйфория глубинного опьянения, лыжника — предательское тепло медленного замерзания. Переохлаждение и там, и там. И, вместо барокамеры — отдельная палата для тех, кто обморозился или просто простыл, "поймав" воспаление легких или еще какую другую, прелесть. Волки сойдут за акул, а крапива — ну чем не стрекательные щупальца медуз!

Нашу скалу заметил случайно, почти пролетев мимо, так я задумался над своими сравнениями и ощущениями. Снег почти завалил вход, пришлось изображать из себя собачку, разыскивающую косточку там, где она ее не закапывала.

Пещера встретила меня прогоревшим очагом, холодом и пустотой — прогулка моя явно подзатянулась, как бы эти "человекоподобные", не кинулись на мои поиски, с них станется.

Главное, чтобы они сами куда не вляпались. У меня их нюха и внимательности нет, так что даже пройдя в шаге, я просто пройду мимо и не надо кивать на интуицию и телепатию. И то и другое прекрасно работает ровно до того момента, когда становится жизненно необходимо!

Через полчаса пещера засверкала светом, наполнилась теплом и запахами пищи.

Корабельный кок Олег Петрович, чуть полноватый, но не потерявший ловкости, с желтыми, прокуренными усами и острым взглядом серо-голубых глаз, всегда твердил одну фразу, простую в своей сути: "Море не любит голодных!" И заставлял меня в очередной раз чистить картошку, да не новомодными "чистилками", а здоровенным тесаком, весом в добрый килограмм, отточенным до бритвенной остроты. Под его руководством я освоил готовку "макарон по-флотски" и возненавидел картофельное пюре — самое печальное на свете блюдо! Та же картошка, только подавленная-подавленная. Обменялись мы с ним рецептами бесбармака, рыбных пирогов и лагмана.

Экипаж лопал, расстегивал ремни и поминал кока добрым словом, запираясь в курилках и сыто цыкая зубом.

Уже по первым теням, предвестникам скорой ночи, вернулись оборотни, молчком спитонили все, что было в котелке, вылизали тарелки и замерли тремя серыми, мохнатыми кучами, подергивая во сне ушами и лапами.

Через пару часов они проснуться и отправятся мыть посуду — договор был еще на берегу: я готовлю. Они — моют! Ну и бегают на охоту, им все едино надо тренироваться!

Мне бы тоже не помешало, но вот не хочу. Весь мой организм сопротивляется, сжимая мышцы в пучок и заставляя с отвращением думать о том, что надо выйти на чистый воздух, размяться, устроить себе неспешную пробежку по снежной целине, а затем… Тьфу, по снегу глубиной в метр, очень неспешная пробежка!

— Олег! — Рядом со мной стоял Франц, слегка опухший со сна и зевающий. — Мы следы видели. Лыжник, один. Старший сказал, что это твои…

— Да, Франц, я выбирался размяться. — Не стал отпираться, я.

— А куда ты пропал? — Пацан уселся рядом со мной. — Я прошел по следам, и они обрывались у ствола дерева, словно ты вошел в него. И не вышел.

— Знаешь, Франц… — Я полез во внутренний карман и достал оттуда клык. — О дереве я тебе ничего не скажу, а вот пропал я за этим… Нырнул в самую круговерть снега и…

— Я слышал о таком, там… — Франц мотнул головой в сторону оставшегося за километры и километры, Траннуика, а может быть и еще дальше. — Хозяева рассказывали, что… Снег — это граница между временами. Можно попасть в прошлое или будущее, только надо знать снег и чувствовать его власть над временем. Оттого и боятся они снега и холода, что снег сильнее самого времени, ведь даже растаяв и испарившись — он остается снегом.

— Думаю, что они не просто так рассказали эту историю в присутствии вас. — Я скривился. — Непонятное внушает страх, Франц. А тем, кто напуган, легко управлять.

— Они нам лгали? — Изумился ребенок, за какой-то месяц привыкший к совершенно другому поведению взрослых. — Лгали, только ради того, чтобы — управлять? Но ведь проще объяснить, научить…

Я помотал головой, не соглашаясь.

Учить это безумно тяжело, это адская работа, при которой на себя не остается сил. Именно потому самые лучшие за всю историю учителя, своих семей словно бы и не имели. Не имели и собственных детей.

Честно рассказав все пацану, "загрузил" его на добрый час. Да еще и оправил посуду мыть — под монотонное движение легче думается.

Минут через десять к нему присоединился волчонок, норовя облизать тарелку, вместо того, чтобы ее вымыть.

Пискнула рация, которую я, больше из принципа, чем от надежды, держал включенной.

В радиусе десяти километров появился некто…

Догадываюсь я, кто этот некто, под снегопадом шарохается.

— "Толстый" — "Тонкому", не нас ищешь? — Поинтересовался я, не надеясь на ответ.

Мало ли… Может уже успел выйти из радиуса, а может и вовсе не он.

Не дождавшись ответа, со вздохом, вновь вернул рацию на "ожидание".

Жаль.

Очередная возня двух молодых волков, играющих в старую, как мир игру — догонялки, развлекла и отвлекла меня от невеселых мыслей.

Как ни крути, а по Бену я скучал. Много пройдено, много сказано и много пережито.

Завернувшись в свой спальный мешок, пожелал всем спокойной ночи и уткнулся носом в согретую собственным дыханием, ткань.

Здравствуй, сон!

Во сне Менделеев увидел таблицу.

А я хочу увидеть сон… Не затейливый, обычный сон, каких мне не снится уже давно. Не хочу ни "порнухи", ни дикого и бессмысленного боевика. Хочу теплой, солнечной поляны. Нежного солнца хочу. И легкого ветра, что овевает, а не выстуживает насмерть. Я хочу того, что мне противопоказано.

Утро подарило чистое небо и звенящий от мороза, воздух.

Волки честно выполнили утренний моцион, вернувшись с добычей — заледеневшими тушками трех зайцев и десятком птичьего племени, от мороза закопавшегося не слишком глубоко.

Я даже представить себе не могу, как эта троица смогла дотащить все это богатство, видимо занимались "челночным бегом".

Пришлось расстараться, соображая, что повкуснее и сытнее, приготовить.

После обеда, оставив серую братию отмывать посуду, выбрался по дрова. Запас еще был, но маловат, маловат запасец!

Из принципа, срубил два небольших деревца и по очереди, волоком, дотащил до пещеры, демаскируя ее, ко всем, не к ночи будь помянутыми. Мороз уже прихватил верхний слой снега так, что тот вполне спокойно держал мой вес, лишь слегка проминаясь под ногой.

У самой пещеры, принялся обрубать ветви, засыпая снег пахучими, желтыми щепками, отлетающими от топора во все стороны.

Вродек и Франц сперва таскали сучья, а когда замерзли, отжали у меня топор и сами увлеклись этим не сложным, на первый взгляд, действием.

Волчонок бегал вокруг, то ныряя в сугробы, а то, замирая и принюхиваясь, словно штиль донес до его чуткого носа неведомый запах и теперь он решал, опасен ли этот запах или можно его игнорировать с чистой душой.