— По свежему снегу далеко не уйдем. — Я помешал в котле и закрыл его крышкой. — Так что… К разговору вернемся после снегопада.

— А если нас найдут? — Вродек сжал кулаки. — Им же все-равно, кого убивать! Дети, старики, женщины… Лишь бы эмоции били через край, лишь в глазах жертвы — страх.

— Вродек! — Остановил я чеха, от продолжения. — Иди-ка ты… На охоту, что-ли… Сказано — после снега, значит после снега.

— Так ты — не против?! — Оборотень сильно удивился, когда до него дошло, что именно я сказал. — Вернешься с нами?

— Вродек… Ты, по занудству, уже Аркана переплюнул и встал вровень со мной. Иди, уже… Охоться, волчий пастырь!

Минута и трое волков выскользнули за брезентовый полог, для надежности залитый водой и превратившийся в ледяную стену, с узким лазом-входом, оставляя меня в тишине и одиночестве.

Через пару часов они вернутся, может быть, даже и с добычей, в чем я лично, сильно сомневаюсь. К этому времени их будет ждать горячий обед, теплая пещера и компания друг друга.

А что ждет меня?

Снова — готовка?

Снова — длинные сказки на ночь, разборка оружия вместе с Францем и черный сон?

Бен сделал выбор.

Вродек делает выбор в очередной раз.

А что делаю я?

"А делаю я-то, что ненавижу больше всего: плыву по течению!" — Ответил я, самому себе, громко и отчетливо.

И ничего не изменилось.

Мир не перевернулся, на меня не свалилось наследство, и я не проснулся от страшного сна, в объятьях любимой Настены. Все также кипел на угольях костра, котелок, булькая будущим обедом.

Все также, разгоняли тьму светодиодки, запитанные на кипящую в кружке, воду.

Можно сто раз признаться, тысячи раз поклясться, но без первого шага, все это — лишь слова, вибрация, сотрясающая воздух задарма.

Мир без дела, это падение в бесконечную пропасть.

Отодвинув котелок в сторону, убрал кружку с проводами и, в багровой полутьме костра, быстро оделся.

Это не побег.

Это — прогулка.

Разогнать кровь и прогнать хандру, "выходиться", выплеснуть мерзкое настроение на белый снег, устать.

Заложив камнями выход — от животных — от человека надо растяжку ставить, щелкнул креплениями лыж и побежал в сторону, противоположную волчьим следам.

В этот раз я умнее и палки из Траннуика я прихватил!

Мягкий снег проваливался под лыжами, оставляя после меня две глубоких полосы, быстро засыпаемых, но не невидимых. По ним и вернусь. А может быть и нет. Сделаю круг и вернусь к пещере, с другой стороны.

Очень большой, круг!

Работая палками, сгибаясь и разгибаясь, переставляя ноги, пробивался через валящий стеной, белый снег. Следы заваливало почти мгновенно, слепило глаза, а стоило одеть очки — их тут же начинало залеплять белыми снежинками.

Знаю, что ходить по лесу, под валящим снегом, на лыжах — маразм. Но — надоело. Словно я вернулся в те институтские годы, когда меня попросили присмотреть за соседями по комнате, типичными ботанами, сорвавшимися из дома за романтикой и морскими, просоленными ветрами.

Из-за снегопада, зевнул крутой спуск и помчался вниз, с замиранием сердца и надеждой, что там, внизу, нет реки. А если и есть, то там не очень глубоко. А еще лучше, что все замерзло и…

Ага.

Замерзло.

И я перескочил на другой берег.

Без переломов.

Не сломав лыжи.

Все, как я и мечтал, все, на что я надеялся.

Только, где я нахожусь?!

Стена оврага, высотой с полсотни метров и взбираться на нее, в лыжах, совсем не смешно.

И кустарник — совсем не канадский…

И овраг — знакомый.

Только знакомый не этим временем. Другим, совсем другим временем, знаком мне этот овраг!

Здесь я уже был. Только спустился — с другого берега. Летом.

Осторожно развернувшись, пошел вниз по течению, пока под лыжами что-то не скрежетнуло.

Если я прав, то знаю, что именно сейчас находится под полозьями.

Закругленные зубья бороны.

Опустившись на колени, в две минуты расчищаю хорошо знакомый сельхоз агрегат, ржавый, утонувший боком в русле разъехавшегося за все эти годы, ручья.

Из чувства противоречия, возвращаюсь по своим следам и приступаю к поиску того, чего здесь, может быть, никогда и не было. Или, развалилось в прах, за 40 лет зим, лет и весен.

Волчьи кости.

Массивный волчий череп, с отсутствующим клыком, нашелся очень быстро. Выбеленный временем, освобожденный муравьями от плоти, он скалился на меня, притаившись в корнях лещины.

Едва я к нему прикоснулся, череп начал рассыпаться желтоватым порошком, словно признав руку убийцы. Легкий порыв ветра раскидал желтые крупинки, обнажая оставшийся для меня в корнях, сувенир.

Белый клык, в мой палец длиной.

Белый, словно ни время, ни погода над ним были не властны.

Что же… Этот клык, такая же моя добыча, как и тот, что остался в номере, рядом с конвертом. Рядом с моими часами, кольцом и бумажником. Рядом с ней.

Стянув перчатку с руки, забрал клык и спрятал его во внутренний карман комбинезона.

Как говорил Гуим?

"Зуб носить вшитым в шов рубашки, а коготь — под рубашкой"?

"А еще он просил никогда себя не беречь!" — Напомнила мне собственная память, с издевкой. — "Помнишь? Пока ты следовал этому совету — все играло и переливалось. А теперь?"

У меня два проклятья: воображение и совесть.

Теперь, туда же лезет память, чтоб ей никогда от склероза не страдать, моей зловредине!

Память, чаще всего шутит с человеком очень скверные шутки, оставляя в себе не самые лучшие воспоминания, а затем "полируя" их, трансформируя сперва в забавные, а потом и в душещипательно-ностальгические. Хотя, если откинуть шелуху, останется именно то, что и было: упавшее на асфальт мороженое, поломанная игрушка, несправедливое наказание и насмешки одноклассников.

И не надо напоминать мне, что все дети жестоки, а память — милосердна.

Милосерден склероз, а дети честны и открыты, пока за них не берутся взрослые учителя, калеча по образу и подобию своему.

На склон горы взлетел, не чувствуя под ногой осыпающегося снега, ни разу не оступившись. Повернулся к оврагу спиной и оттолкнулся лыжами, только что распрощавшись с прошлым, поставив последнюю точку в той, закончившейся именно сейчас, жизни.

Теперь уже не важно, что за спиной — только вперед!

Новое поколение лыж, не требующее смазки, почти не царапающиеся и легкие, не смотря на ширину и длину, проминали мягкий снежок и несли меня в обратную сторону, в пещеру.

Хотя и не вариант — быть может, я уже свернул не туда и теперь стремлюсь в обратную сторону, как кит на берег, а не в спасительные и богатые планктоном, глубины океана.

Видал я такого, "самоубийцу", которого японские рыбачки со всевозможной скоростью разделывали на кровоточащие куски, пока не протух.

Длинный, черный и мертвый.

А вокруг него оранжевые, мелкие фигурки, орудующие топорами и пилами, летящие во все стороны куски мяса и гортанные крики.

И чайки, которые ждут своего времени.

В детстве-юности, страдаючи топографическим кретинизмом, никогда не мог понять, с какой стороны находится дом. Вечно показывал не туда и не той рукой.

Отчаянно боялся заблудиться в наших, совсем не маленьких лесах, прекрасных горах и бескрайних степях своей Родины, бесконечно многоликой, полной сюрпризов и богатств. Пошаливали у нас и волки, видели медведей, а пару раз наблюдали и барса, хотя, скорей всего, врали нам, школьникам, чтобы приобщить к таинствам природы родного края.

Лично мне хватило собственной встречи с волчицей, чей череп только что распрощался со вторым клыком, превратившись в желтую пыль, уже засыпанную снегом.

В институте, в голову вбили, что север сверху, юг снизу, а восток и запад, соответственно — слева и справа. Или справа и слева?

На первом же "рабочем выходе" за акваторию, едва берег стал дымкой, вся наука вылетела у меня из головы, оставляя очень важное знание — до ближайшей земли две сотни метров вниз и, если не хочешь там оказаться — слушайся старших и… Просто закрой глаза.