Почесав ухо, Бен дал себе обещание допытаться до истины, распахнул решетку и высунулся в окно, вдыхая воздух города полной грудью.

Обычный воздух, без уникальных "ноток".

Не городской воздух, правда. Деревенский.

Разобрав вещи, Бен спустился вниз, сразу уперевшись носом в женщину, ширину которой можно было описать одним, конкретным словом: "необъятная"!

— Ну что, "гость"… — Женщина выпрямилась и, сдвинув очки на кончик носа, уставилась в глаза Бена. — Меня зовут Иоанна Витт, я мама Джулии и очень хорошо разбираюсь в ядах. Если Ты причинишь моей девочке боль — будешь молить, чтобы тебя добили. И… Закрой рот — глупо выглядишь!

— Мама! — Джулия, умытая, причесанная, свеженькая и слегка подкрашенная, вывернулась из-за закрытой двери, от которой напахнуло густым и наваристым супом, на мясном бульоне, с острыми приправами. — Лучше бы показала Бену, где у нас ванна и дала полотенце! Человек с дороги, а ты уже берешь его в оборот!

Насколько Бен разбирался в людях, происходящее сейчас вовсе не случайность! И пикировка мамы с дочкой длится уже не один год, настолько все было обычно и привычно, обыденно и просто.

"Есть такое ощущение, что все происходящее происходит совсем не просто так. И надо лишь вовремя увидеть, где и когда надо начать двигаться в сторону аварийного выхода! Иначе, в сторону выхода вас понесут!"

****

Если, открыв глаза, вы видите за окном ночь, слышите странный писк и тихий плачь, хотя еще пять минут назад вы были на работе, был жаркий полдень и вы были довольны собой… То, Вам здорово повезло и вы остались живы!

Судя по головной боли, тяжелым рукам и мерзкому чувству голода в желудке, досталось мне капитально. Первая попытка пошевелиться привела к тому, что враз покрылся омерзительным холодным потом, а и без того противный писк превратился в не менее противный зуммер, способный поднять с того света любого, кто еще не развалился на запчасти.

Плачь сменился подозрительным всхлипом, и в поле зрения появилась заплаканная мордашка Насти, недоверчиво уставившаяся мне в глаза.

— Привет, "Богатая наследница"! — Попытался сказать я, но язык меня впервые, за всю мою жизнь, предал, отказываясь шевелиться.

— Олежек…

Вот ведь знает же моя единственная и неповторимая, как я "люблю" уменьшительно-ласкательные "сокращения" своего имени!

Пришлось недовольно промычать и отчаянно захлопать глазами, выражая свое недовольство.

Настя мое настроение уловила. Недовольство осознала. И рывком метнулась к стене, включая свет.

Можно подумать, освещения от экрана системы контроля жизнедеятельности, совсем мало. Особенно ей, видящей в темноте не хуже кошки!

Веки я успел закрыть, но даже через них, по глазам резанула вспышка включившегося света.

Объясните мне, идиоту набитому, на кой большой и жирный Х, в больницах так любят лампы "холодного света"? Синюшные, ворующие оттенки с лиц живых и придавая лицам больных цвета приближающегося апокалипсиса? И, самое главное, неужели нельзя положить больного так, чтобы долбанная лампочка не висела прямо у него над головой, мучая зрение?!

— Плохо? Где болит? — Судя по голосу, Настя уже вполне взяла себя в руки и сейчас собирается взять в руки меня!

Дудки, Марь Иванна! Сам все выскажу, вот только губы оближу и соберусь силами, купаясь в холодном поту.

— Пить хочешь? Сейчас, потерпи! — Моих губ коснулась тонкая соломинка — Пей, если не можешь — открой и закрой глаза!

Женщина-аналитик — это просто смерть на взлете! Угораздило же меня так подставиться! Все-то она мгновенно просчитывает, ставит граничные условия и договаривается. Убил бы, вот не любил бы так сильно — убил бы и прыгал от счастья, что избавил мир от такой зануды!

Собравшись силами, сделал пару глотков, тут же, впрочем, вышедших потом.

— Врачи говорили, что разговаривать сразу ты не сможешь. — Настя присела на краешек кровати и взяла меня за руку. — Так что, ты не пугайся, пожалуйста… Если что-то захочешь, только подумай, я догадаюсь, я такая!

— Свет выключи. Глазам больно. Такая! — Мне удалось совладать с собственным языком, горлом и голосовыми связками, призвав их к ответу и потребовав подчинения.

Устал я от этого неимоверно, но и результат превзошел все ожидания: Настена расплакалась, уткнувшись мне в плечо.

Такая родная, вкусно пахнущая, моя!

— Всё, Настенька, я вернулся! — Прошептал я, настойчиво пытаясь повернуть голову в сторону сопящей и всхлипывающей на моем плече, жены. — И, пока, больше никуда не собираюсь!

Через пару минут Настю с меня стащили врачи, громко потребовав вытереть сопли и пойти умыться, а еще лучше — катиться домой и не отсвечивать до самого утра, спокойно выспавшись самой и дав людям спокойно отработать.

Приоткрыв глаза, разглядел седого врача, которого в этом месте быть не должно. Да и Настене, по сути дела, в больнице за "тридевять земель" тоже появиться было не откуда.

Или я уже не за "тридевять земель", а очень даже в родных краях? В госпитале? Но, если все так, то валяюсь я уже давненько!

— 34 дня. — Ответил на мой вопрос полковник медицинской службы с простой и незатейливой фамилией Петров. — Шевелиться можешь?

Для затравки пошевелил пальцами на руках и ногах. Устал и снова покрылся потом.

— И то масленица… — Полковник откинул одеяло, отстучал на моих ребрах затейливый ритмичный мотивчик и потребовал открыть рот и сказать "а-а-а-а-а"!

Издевается, товарищ старший по званию, офицер…

Но рот пришлось открывать.

— Везунчик. — Петров с хрустом выпрямился. — Ты, случайно, не в рубашке родился? С серебряной ложечкой во рту?

— Нормальный я родился… Без мутаций! — Прохрипел я. — Жить буду?

— Теперь — однозначно — Да! Но пока — спать! — Подлый полковник взял из рук подошедшего медбрата инъектор и ткнул мне в шею. — Набирайся сил, моряк. Тебе еще жену радовать!

Утро действительно получилось утомительно-радостным. Если бы ни полковник, порвали бы меня обе семьи, вот к бабке не ходи — порвали бы!

Это он спас положение, честно дав семьям полчаса, а потом выгнав всех, кроме Анастасии, запакованной в белый халат, накрашенной и выспавшейся.

Потом зашел еще дядя Рома, принесший ворох фотографий нашего нового авто творения, уже ждущего меня в гараже.

Вот когда он ушел, я не выдержал.

— Настенька… Сколько я уже в больнице валяюсь? Только без вранья. — Предупредил я сразу, увидев, как сверкнули ее хитрые глазоньки. — И?

— Три месяца! — Выпалила Настя и мне пришлось укоризненно качать головой и закатывать глазки.

— Супруга моя дорогая… Собрать машину с нуля, за три месяца, конечно возможно. Можно даже пробить регистрацию у наших доблестных гайцов. Обкатать ее, облизать и вылизать до состояния идеала. Но, чудо мое, в тонированных окнах отображаются Зеленые ветви деревьев! И стоит машина — на чистом асфальте!

— Почти год. — Сдалась Настя. — Десять месяцев.

— Охренеть!

Весь июль мы положили на обучение меня, любимого. Я снова учился ходить, держать ручку и ругался, ругался, ругался. Ругался с Настей, упорно меня опекавшей, с обеими семьями, требовавшими моего отъезда "за бугор", в лучшие клиники, ругался с Федоровым и Семеном, с какого-то дуба считавшими, что в случившемся со мной, есть их вина.

Особенно хотелось стукнуть Семена, вытащившего меня с глубины, в нарушении всяческих правил и инструкций.

Самое плохое, что со мной могло произойти — уже произошло: инсульт. Правая сторона и левая сторона, две таких больших разницы… Первое время, пока Настя упорно пыталась покормить меня с ложечки, от злости и собственной слабости хотелось плакать, орать и биться в истерике.

А теперь…