— Скучную, серую жизнь обычного писца? Я не хочу!

— Хочешь другой жизни? — Мужчина замер, прожигая своим взглядом юнца. — Хочешь повелевать стихиями, вести за собой верных соратников, взмахом руки повергать оземь сильнейших из своих врагов?

— Почему же только своих. — Юнец смутился. — Есть враги родины и народа. Защита границ, в конце-концов!

— Ух ты… И совесть еще не потерял! — Старец рассмеялся. — Это радует. И, знаешь что… Есть у меня идейка… Давай телами махнемся, но годик-другой. Попробуешь, каково это, на самом деле, быть магом. А через год, на этом же месте разменяемся. Рискнешь?

Парень задрожал, поняв, что только что повстречал либо одного из тех сумасшедших, о которых никто и ничего не говорит, либо одного из тех мудрецов, о которых ходит столько слухов, что если всему верить, так и жить расхочется! Остается только решить для себя — соглашаться или нет. Можно ведь не в теле единородца оказаться, а, например, в теле быка или змея ездового. А можно и вовсе тела лишиться, оставшись бледной тенью, что девять дней неприкаянно бродит по земле, выглядывая из зеркал, а потом долго шатается меж людей, мечтая о тепле прикосновения и лишь на сороковой день, с рассветом, становится легким облачком, уносясь в небесные дали, где светило принимает всех одинаково, облекает в свет свой и держит лучами, освещая землю. И, чем больше светит людей, тем теплее и светлее на душе у каждой твари, тем меньше тьмы в душах и зла на сердце.

Только решить.

— Не обманешь?

Только тут старец понял, что разговаривает даже не с молодым человеком, а скорее, с пацаном, лишь выглядящим старше своих лет из-за того, что работать приучен с измальства, руками, а не магией. Да и головой своей жить уже привык: если присмотреться по-лучше, то заметно, что одежда новая, свежевычищенная; чернильница у парнишки совсем не дешевая и богато украшенная мелкими драгоценными камнями, эмалью, да и заговоры от воровства наложены не впопыхах, на рынке, а Мастером, неторопливо и вдумчиво, не за пять минут и даже не за десять, в серьезной мастерской.

— Опасаешься, стало быть… — Старик распахнул ворот своего одеяния и продемонстрировал любопытно придвинувшемуся ближе юноше, тяжелую цепь, на которой каждое звено украшал неповторимый узор из сплетенных ветвей, распустившихся цветов и молодых листьев. Вот только шипов на рисунке не было, демонстрируя, что принадлежит украшение хоть и магу могущественному, но далеко не боевому.

— Пятнадцать, шестнадцать… — Юноша считал звенья, не веря своим глазам.

— 25 звеньев. — Подсказал старик, широко улыбаясь. — Думаешь, смогу обмануть?

Блестящие глаза и быстрое мотание головы в ответ.

— Договор на год? — Мужчина протянул руку, предлагая сделку.

— Договор на год! — Согласился юноша, благоговейно сжимая руку мага.

— Тогда, повторяй за мной, только вместо моего имени — Танотилэниэлен — везде говори свое! — Предупредил эльф и дождавшись ответного, торопливого кивка, неторопливо начал читать первые строки "договора" — Я, Танотилэниэлен…

— Я, Джаэллинэлин…

****

— … Панки любят грязь, хиппи — цветы. И тех, и других — берут менты. Можешь жить любя, можешь жить, терпя, но если ты не мент — возьмут и тебя! — Настроение катилось ко всем чертям. Лаба обрыдла уже на второй месяц, а сейчас, когда за окном вовсю цвели яблони, наполняя комнаты своим медвяным ароматом через распахнутые настежь окна, настроение быстро укатилось под плинтус. Подумало, помахало оттуда ручкой и, отыскав мышиную норку, провалилось еще ниже.

— Олег?

— Не помогают ни девки, ни водка — с водки похмелье, а с девок — что взять… Лечь бы на дно, как подводная лодка и позывных — не передавать!

— Тьфу на тебя… — Расстроенная Хельги Свэссон, махнула на меня рукой и отошла в сторону, понимая, что сейчас лишь нарвется на неприятности — в таком состоянии я непроходимо туп, ограничен лишь собственными проблемами и гоняюсь лишь за собственными тараканами. Или не гоняюсь, позволяя им расползаться по коллективу, повергая народ в меланхолию и прострацию. Через денек-другой хандра устанет от пустоцвета и покатится в дальние дали, получив очередного пинка под зад. А пока…

— Играй моя шарманка, играй!

Подоконник, добротный, каменный, нагретый лучами весеннего солнца приятно согревал мою пятую точку, горячий парок от кружки — согревал нос, горячая кружка — грела руки. А на душе было холодно и пусто. И не грело ничего. И не взрывалось, принуждая поднять жопу с подоконника и пойти работать, отрабатывая свое содержание и хорошее отношение местного "начлаба" и всего коллектива, терпящего мои закидоны, по непонятной мне, причине.

Окна нашего корпуса связанного с основным, из красного кирпича, легкими стеклянными переходами на уровне третьего этажа, выходили на север — северо-запад, собирая тепло и свет ближе к окончанию рабочего дня, заставляя лаборанток и лаборантов тянуться к свету, широко улыбаться и радоваться тому факту, что уже через час рабочее время станет личным и можно будет покинуть опостылевшие комнаты со стерильно-белыми стенами и коричневыми полами, и пойти по широким улицам Траннуика, наслаждаясь весной, теплом и молодостью.

— Олег! В 304 все повисло. И сеть отвалилась. Совсем. — Хельги вернулась, ступая неслышно, как ангел мщения. — Посмотришь?

— Гым. — Ответил я, поставил чашку на подоконник и пошел исполнять свои трудовые обязанности, надоевшие мне хуже горькой редьки.

"Решено! В первых числах я отсюда отваливаю!" — С этими мыслями я взялся за ручку двери и решительно на нее нажал. С таким же успехом я мог попытаться повернуть кусок металлического прутка, на котором, под самым потолком, проходили многочисленные кабели, спрятанные в огне- и кислото- упорную, броню, весом в десяток килограмм на каждые два метра длины.

Медленно вдохнув и выдохнув, еще раз нажал на ручку.

Тот же результат, что означает… Что означает, либо над нами с Хельги, кто-то подшутил, заперев кабинет снаружи, либо этот кто-то, запер кабинет изнутри. Учитывая, что в кабинете нас двое, а этот странный звук тихого шипения и рычание…

"Вот она, приближается! Она самая, волосатая, грозная и разделенная напополам. Та самая, от которой нет спасения. И "Коготь" от нее может и не успеть спасти, даром что, при уменьшенном магазине является оружием скрытого ношения. От *опы не спрячешься, она всегда не вовремя!" — Я резко обернулся, ожидая самого страшного.

И сполз вниз по двери, трясясь от хохота.

Хельги стояла против света, не осознавая, что халатик — тоненький, и тихохонько изображала из себя старый чайник, отчаянно борясь с заклинившей дверцей нашего лабораторского термостата, издававшей те самые, рычащие, звуки.

— Что смешного? — Девушка, раскрасневшаяся от борьбы с электроприбором, повернулась ко мне, посасывая поцарапанный до крови, безымянный палец, пылая праведным гневом.

Еще бы солнышко не просвечивало сквозь халатик, обрисовывая ее прелести, затянутые в миленькое нижнее белье снизу и отсутствующее сверху, по причине мне не ведомой, я бы, может быть, даже и промолчал…

— Хороша… — Вздохнул я, чувствуя, знакомый огонек и опасаясь за самого себя. — Замечательна!

— И только? — Хельги, сделала шаг ко мне, берясь за поясок. — Всего-лишь?

— Знойно хороша. — Признался я, понимая, что попадаю по полной программе и готовясь как можно дороже продать свою шкуру. — До расплавления…

— Продолжай… — Потребовала девушка, делая еще шаг и чуть облизнув алые губки. — Мне нравится…

Слов, как назло, уже не было.

Принимая происходящее, широко улыбнулся, сожалея, что утром не побрился, хотя и смотрел на себя в ванне, но махнул рукой на внезапно проснувшуюся интуицию, поленившись встряхивать баллон с пеной и бриться, елозя станком по своей, не самой симпатичной, морде.