— Ну и мэр! — произнес Вася, просыпаясь. — Заморил вас голодом.

— И тебя тоже.

— Я привычный. — Васе не терпелось узнать о судьбе Жени 3a6yдского. — Видел, я, Иван Григорьевич, что приезжал Витя Кувалда.

— Да, мэр его подключил к поиску.

— Тогда найдут.

Дома чувствовалась торжественность. Первое, что заметил Иван Григорьевич, хозяйка раскупорила и вымыла окна. На фоне темной ночи они четко отражали все предметы, которые были в комнатах.

В зале на столе в хрустальной вазочке красовались голубые подснежники. Иx сочный свежий залах напоминал дубовую рощу, что за послевоенные годы выросла на крутом берегу Днепра. В закладке этой рощи участвовали и они с Настей, тогда еще школьники.

В тот год — он хорошо помнил — их принимали в комсомол. До сих пор он не забыл номера комсомольских билетов, у нее был З0531106, у него — на единичку больше.

— С весной тебя, Настенька!

— И тебя, Ванечка.

Она его поцеловала в губы. Он заметил, что к весне она приободрилась и помолодела. На ее овальном чернобровом лице цвел румянец, и карие глаза блестели, как вымытый дождем спелый крыжовник. Если бы не предательские морщинки у глаз и не седые под косынкой волосы, не рискнул бы утверждать, что она уже пенсионерка и что ее внук на берегу далекого Тихого океана, как теперь говорят, в ближнем зарубежье, заканчивает одиннадцатый класс, мечтает о военно-морском училище. Обидно, что доведется ему защищать не колыбель своих предков, а землю соседней некогда великой державы.

Внук уже который год не видит своей бабушки, а дочка пишет редко — нынче переписка даже для семьи российского офицера не по карману.

Но жизнь, как бы враги ни дробили и ни топтали Отечество, не прекращается. Анастасия Карловна встретила свою шестьдесят третью весну, как и большинство других весен, в родном городе, но никогда раньше не была так счастлива, как теперь.

Опоздало счастье на сорок лет. Когда-то она писала сочинение, тщательно выводя известные каждому школьнику слова: «Лучше поздно, чем никогда». Шестнадцатилетняя девчонка даже в мыслях не держала, что эти слова будут иметь к ней непосредственное отношение.

Нынешнюю весну она встретила с любимым человеком. На ее жизненном пути были мужчины, был муж, но с кем бы она ни сходилась близко, крепко зажмурив глаза, старалась представить, что это — ее Иван. Корила себя, что не с ним стала женщиной. И вот на склоне лет улыбнулось счастье. Да какое!..

Поужинали. Иван Григорьевич рассказал о встрече с мэром, о том, что к поиску Жени Забудского подключили Витю Кувалду и что Вася-шофер заверил: коль Витя Кувалда взялся помочь, значит, Женя отыщется.

— А может, его уже убили?

— Тогда — за что?

— Может, кому-то задолжал, а отдавать нечем. Раньше за такое били, теперь — убивают. А он хлопец из тех, кто сам на смерть напрашивается. Помню по школе, где драка, там и он.

От Забудского вернулись к изувеченному микроскопу: нет ли тут связи?

Иван Григорьевич ждал телефонного звонка: Витя Кувалда обещал сообщить сразу же, как найдется пропавший. Не позвонил.

Не работал и телевизор. В одиннадцать — по графику — был обесточен микрорайон. Сидели при лампе, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. Редкие автомашины, не останавливаясь, на повороте освещали фарами вымытые после зимы окна.

— Что-то Миша давно не наведывался, — обронила Анастасия Карповна.

— Наведается.

— Ты ему рассказал о ЧП?

— Расскажу… У него своих забот…

Опять помолчали.

— Ты сегодня какая-то не такая… Все о ком-то да о чем-то… Коль сели рядком, так поговорим ладком, — предложил Иван Григорьевич, обнимая подругу.

— А разве у нас не лад? Все наговориться не можем: ты мне — о лаборатории, я тебе — о своей дурацкой конторе.

— Но молчишь, что у нас будет наследник.

Щеки Анастасии Карповны полыхнули жаром. Несколько мгновений она молча глядела на Ивана Григорьевича, ожидая реакцию на случившееся.

— Представь себе, будет! — решительно сказала. И уже без паузы: — Только я тебя никогда не стесню. Это будет мой ребенок.

— А не поздно?

— Здоровой женщине рожать никогда не поздно. — На ее губах теплилась улыбка, как в юности, когда у нее что-то получалось и это радовало всех.

— Ваня, еще древние заметили, что ребенок, зачатый в любви, никогда не бывает опоздавшим.

— А молва?

— Надеюсь, она не дойдет до Америки. А если и дойдет, то там вряд ли поверят: у русских этого не может быть, потому что быть не может.

— Но… впереди роды…

— Ну и что? Рожать буду я. А я за себя ручаюсь. И вообще ты тут помалкивай. Не ты меня, а я тебя затащила в свою постель. У тебя смелости не хватило.

— При чем тут смелость? Возраст.

— Незабвенный Александр Сергеевич утверждал: любви все возрасты покорны. А порывы…

— Благотворны, — поддержал Иван Григорьевич. И вдруг вспомнил событие двадцатилетней давности. Вроде бы шутя он намекнул Мэри: «Скоро сыновья уйдут в самостоятельную жизнь, дом опустеет, а была бы дочка…» Мэри встрепенулась, бросила рассерженно: «Рожать в сорок? Да ты в своем ли уме, Джон?»

Тогда он был в своем, а сейчас ему диктовала Настя. Но Мэри… Мэри была на этот счет строга. Все у нее было разложено по полочкам: как-никак она была лэди из высшего света, на званых обедах обменивалась улыбками с женами президентов.

Он жене так и не открылся: кто он? Были случаи, когда разведчиков выдавали их жены: у многих американок любовь к Америке была выше любви к мужчине. Мэри тоже была патриоткой, и это для нее похвально. Ее искренняя любовь к своей стране была ему надежным прикрытием. Он понимал, скольких усилий стоило его ведомству внедрить его в Пентагон. И потому он никогда не расслаблялся. Осторожность спасала его не однажды от казалось бы неминуемого провала. Но и осторожных выдают и продают. Все зависит от того, кто в государстве определяет политику…

Давно нет полковника Джона Смита. Но остался чекист Коваль, которому из разведки уходить было нельзя.

В эту ночь он так и не уснул. Рядом безмятежно спала его любимая женщина. Во сне она улыбалась. Ей, может быть, снился малыш, согретый ярко вспыхнувшей любовью. Так в осенней степи под порывами шквального ветра вспыхивает уже почти потухший костер, озаряя вокруг огромное пространство.

Телефон зазвонил только перед рассветом. Иван Григорьевич взглянул на часы: было без пяти пять. В потемках нашел трубку.

— Слушаю.

— Вас беспокоит вторая горбольница. К нам поступил пострадавший. Просят вас срочно приехать. — Голос женский, спокойный, деловой.

— Кто просит?

— Они уехали.

— А кто пострадавший?

— Молодой мужчина.

— Он себя назвал?

— Он опять без сознания.

«Никак Женя? Конечно, он!» По привычке Иван Григорьевич щелкнул выключателем. Лампочка не зажглась. Вспомнил: электричество подают после пяти.

«“Срочно приехать”… На чем?» У шофера Васи нет телефона, он стопроцентный пролетарий. Да и «газель» в заводском автопарке. А до второй городской добрых четыре километра. Если рискнуть пойти напрямик — через Молодежный сад, мимо Дворца культурного досуга — разденут, а то и прирежут. Тогда, осенью, когда он спешил к Забудским, ему повезло — остался цел. Но везет не каждый раз. Нынче грабитель предусмотрительный: не оставляет свидетелей. А главный свидетель, как известно, потерпевший.

Проснулась Анастасия Карповна.

— Нашелся? — спросила сонно.

— Вроде да. Звонили из второй городской. Просили срочно проехать.

— Через час будет светло, — сказала Анастасия Карловна. — В шесть первый трамвай. Пока позавтракаешь…

«Какой завтрак?» — подумал Иван Григорьевич, спешно собираясь. Бывало и за океаном, вот так, среди ночи, спешно собирался. Однажды при подобных обстоятельствах удалось спасти своего связника, уберечь от провала.

… Был ноябрь, самый слякотный месяц на Восточном побережье. Небо, казалось, опустилось до самой земли. На скоростном шоссе в тумане, как в дыму, столкнулись сразу несколько десятков машин. В этой свалке очутилась и машина связника. Двигаться он не мог: ему перебило ключицу и правую нoгy. При нем была микропленка, которую ждали в Москве. И были ненадежные документы.