— Вы уже действуете как церэушники, — с упреком заметил Иван Григорьевич. — Те неистощимы на подобную изобретательность.

Дубогрыз сдержанно засмеялся: он воспринял сравнение как похвалу в свой адрес.

— Наш великий кобзарь для такого случая сказал: свого не цурайтесь и чужому навчайтесь.

Толковать с Дубогрызом о дальнейшей судьбе майора Пинта смысла не было. Его судьбу будет решать батько.

После допроса пентагоновского майора многое становилось ясным. Многое, но не все. Раньше угнетала неизвестность. Теперь кое-что уже просматривалось. И это «кое-что» можно было представить, как солнце в тучах летучей пыли. Иван Григорьевич крепко думал. Размышлял. Пока для него одного был виден и желанный исход борьбы: если народ взглянет на себя абсолютно трезвыми глазами, ужаснется случившемуся, этот народ — выживет. Выживет при одном непременном условии, если будет располагать хотя бы десятком трезвенников, стоящих у руля государства. Будут они знать, откуда и когда враг нанесет удар по нации, — будет и победа.

Только бы не опоздать…

Вечером, по возвращении в город, Иван Григорьевич узнал страшную новость. Он ее прочел по глазам хозяйки.

— Ты… живой! Слава богу… — прошептала она, как верующие шепчут слова молитвы.

— А почему я не должен быть живой?

— Ходит слух, что тебя убили, как и…

Она не договорила. Сердце Ивана Григорьевича приостановилось.

— Как и кого?

— Льва Георгиевича.

— Как?! — глупей не спросишь.

— Набросили на шею удавку…

— Он был дома? Один?

— Только от него ушел Анатолий Зосимович. Успел разминуться с этими, как их, с бандитами. Если б минут на десять задержался. То, может быть, и его…

— Откуда тебе все это известно?

— Соседи Льва Георгиевича… Они слышали. У них там через розетку дырка. Бандит спрашивал: где Забудский? Соседи не растерялись — дали знать в Союз офицеров. И пока бандюги перерывали квартиру, Мишины ребята их и схватили…

— А кто они, убийцы?

— Ты не поверишь… Хлопчики Вити Кувалды.

— А где Миша сейчас?

— У мэра.

— Тогда я — в мэрию.

— Ваня, ты хоть обедал?

— Перекусил.

Иван Григорьевич принялся названивать соседям своего шофера. У Васи телефона не было. При той власти установить не успел, а при этой нужно три года вкалывать, чтоб оплатить установку. Пока дозвонился, время приблизилось к полночи. Хорошо, что Вася был дома, смотрел по телевизору торжества по случаю годовщины переноса на украинскую землю праха великого кобзаря. В Киеве пели и плясали. В Прикордонном было не до плясок. Здесь разворачивались события, которые приковали внимание всего края.

Потом Иван Григорьевич узнал, что его земляки к этой трагедии отнеслись, как относятся бывалые театралы к талантливо поставленному спектаклю, точнее, как отнеслось большинство москвичей к расстрелу Верховного Совета.

А в прикордонской трагедии было что смотреть и слушать. По местному телевидению поспешил выступить следователь, он красочно описал процесс убийства.

…Как только в доме, где жил профессор Гурин, согласно графику отключили свет, бандиты вломились в квартиру, выбив каблуком входную филенчатую дверь. Устроили хозяину короткий допрос. Спросили: давно ли ушел Забудский? Профессор сказал, что Забудский уже дома. Спросили, где хранит Забудский деньги, которые он получил за свое новое изобретение. Ни о каком новом изобретении своего товарища профессор не слышал и если бы инженер получил деньги, то не пил бы «гурьмовку», а что-то благороднее, что пьют директора заводов. Потом взялись вытряхивать деньги из профессора. У профессора их не оказалось: всю свою наличность он вложил в лабораторию.

Убили профессора классическим оружием украинских националистов, хотя в этом городе, наполовину русском, националистов почти не было. Возмущались все — от самых бедных до самых богатых. Если ученого не знали в лицо, то о нем слышали. Убили не рядового гражданина (рядовых убивали каждую ночь), убили человека, подарившего городу самую дешевую в мире водку.

Многие сходились на том, что бандиты пришли за долларами: не могло быть, чтоб у профессора только что вернувшегося из Германии, не оказалось валюты. Сгубила бандитов их жадность — уйти не успели.

К телефону подошел Вася.

— Машину! Немедленно, — распорядился Иван Григорьевич.

Вася, положив в карман тужурки пару гранат (на дворе была ночь), не теряя ни секунды, побежал в гараж, где стояла «газель».

Время торопило, Иван Григорьевич поглядывал на часы, ожидая шофера, минутная стрелка, казалось, превратилась в секундную.

Не хотелось верить, что люди Вити Кувалды способны на такую подлость. Не верилось, что они так быстро сознались в злодействе. Притом до прибытия прапорщика Полупана. Иван Григорьевич был недалек от истины. Но почему Кувалдины люди так поступили? Недавно именно они контрабандой доставили через границу оборудование для лаборатории. А когда профессор Гурин наблюдал комету Хикутаки и его ограбили во дворе его собственного дома, то они же постарались, чтоб грабители вернули награбленное и бинокль вручали профессору, стоя на коленях.

«Рано взбесился», — думал о Кувалде Иван Григорьевич. Обычно обвально богатеющих выдержка покидает в старости, если, конечно, до нее им удается дожить. Бесспорным было одно: от обилия богатства, как и от нищеты, зацикливаются на какой-либо причуде. Один чудак, например, пьянствуя на речном корабле, имел привычку надоевших ему подчиненных бросать за борт. А этот чудик не сегодня завтра собирался купить профессорское звание, послал душить настоящего профессора.

Иван Григорьевич, уже нервничая, посматривал на часы. Васи все не было. Анастасия Карповна, растерянная, испуганная, суетилась около плиты.

— Ванечка, я тебе яишенку… Будешь чай или кофе? Пока появится «газель»…

Ее милая, несвязная речь казалась Ивану Григорьевичу прекрасной музыкой: «Беспокоится, как Мэри»… Он не замечал, что ел, что пил. Мысли, одна другой стремительней, летели, как искры из-под колес резко тормозящего локомотива: «Зачем убили? Зачем?!»

Свои предположения он пытался ставить в четко логическую цепь. Но мысль пробивалась вне логики: если убийство имеет отношение к работам лаборатории, то первым должен умереть профессор Коваль.

— Ваня, ты бы вздремнул.

— Когда?

Так, бывало, предлагала и Мэри. Сон наваливался потом, после напряженной бессонницы. Но когда можно было отоспаться — не спалось. Мозг напоминал собой юлу, раскрученную до тысячи оборотов: для успокоения требовалось продолжительное время. Вася уже знал, что профессор Гурин задушен.

По ночной улице машина шла на предельной скорости, но это не мешало Ивану Григорьевичу вслух рассуждать. Собственно, рассуждал Вася:

— А киллеры свои. А вот задушили по-бандеровски. Это чтоб подозрение пало на западенов. У них в моде удавка. И тот, который у вашего сейфа отдал богу душу, тоже был Кувалдин.

— Это предположение?

— Нисколько. После той истории я виделся с Женей. Узнал, с кем он якшался. А дознавателю он не все сказал, иначе Кувалдины хлопчики пришили бы его в палате. Но они это сделают. Женя уже не жилец. Не каждый больной, идущий на поправку, переигрывает смерть. Она, как наперсточник, дает выигрыш только своим. У нас, кто падок на халявную выпивку, долго не живет: его или отравят, или зарежут. А вот Льва Георгиевича — жаль. Не доллары его погубили. Тут что-то серьезней…

Окна мэрии, несмотря на заполночь, были освещены. На стоянке служебных машин выделялось несколько иномарок, два «жигуленка» и один «москвич».

В приемной длинноногая секретарша нажала кнопку микрофона, с подчеркнуто украинским выговором произнесла:

— Славко Тарасович, до вас прибув пан Коваль.

Впервые Ивана Григорьевича назвали «паном», а то все в глаза — «мужчина», а за глаза — «литний дядько».

— Запрошуй.

У мэра, кроме Михаила Списа, был прокурор, моложавый блондин, высушенный язвенной болезнью, и новый начальник милиции подполковник Сыч, плотный, полный, с лицом человека, который сам себе на уме. Старого начальника, полковника Козюберду, уволили на пенсию за поголовное истребление наркоманов.