Размышляя о трагедии великой державы, Иван Григорьевич все сильнее испытывал душевную боль: его сын, Эдвард, не товарищ Михаила Списа, более того, недруг Михаила Списа и его друзей, а значит, он и недруг своего отца.

Верить в то, что сын чужой по духу, разум протестовал. Иван Григорьевич отгонял от себя эту навязчивую мысль, тщательно готовился к новой встрече с сыном. Прежде всего, она была нужна для дела. Зная, чем его коллеги занимаются в Исследовательском центре Пентагона, он догадывался, что за последние семь лет они значительно усовершенствовали деформатор женской яйцеклетки. «Эпсилон» уже тогда испытывали на женщинах, преимущественно на славянках. Эдвард мог указать, где именно, в частности на Украине, производили испытания.

Иван Григорьевич по памяти восстанавливал цикл подготовки этого препарата, загадкой оставалось, каким способом обнаруживают эту самую молекулу — разрушительницу женской яйцеклетки.

Много дней просидел он над расчетами, составляя математическую модель этой агрессивной молекулы. Получалось, что, попадая в организм женщины, молекула уже на ранней стадии внедрения позволяет себя обнаруживать. Но как?

Он помнил, что препарат сначала испытывали на мышах, потом на крысах. Но политические обстоятельства торопили и по настоянию членов конгресса, курировавших эту программу, стали испытывать на людях. От вьетнамок и сомалиек отказались. Уже война шла в Югославии, и оттуда было легче доставлять материал для опытов.

Из Югославии стали привозить осиротевших девочек. Им вводили препарат «Эпсилон-пять», заставляли рожать задолго до совершеннолетия. Деформированные плоды обнадеживали. «Эпсилон» как препарат медленного и безболезненного убийства, по расчетам Управления планирования войн, сулил стать главным оружием двадцать первого века. К следующему веку население планеты с помощью этого препарата должно будет сократиться минимум в четыре раза. Некоторые народы исчезнут совсем — это славяне и весь Арабский Восток.

Размышляя о судьбах намеченных на истребление народов, Иван Григорьевич спрашивал себя: известно ли это капеллану Эдварду Смиту?

Будучи почти неотлучно рядом с Иваном Григорьевичем, Анастасия Карповна замечала его мучения.

— Никак боишься встретиться с сыном? — однажды спросила напрямик.

— Отчасти да, — ответил он, отрываясь от бумаг. — Боюсь разочароваться. Ведь он не просто проповедник. В его обязанности входит настраивать своих солдат на вторжение. Если Россия не встанет на ноги, армия вторжения нас оккупирует, естественно, под каким-либо благовидным предлогом: то ли под предлогом недопущения взрыва масс, то ли под предлогом прекращения междоусобицы, как, например, НАТО поступило с Югославией…

— Твой сын — офицер?

— Он военный священник. Примерно, как в украинской и российской армиях офицер по работе с личным составом.

— Как замполит?

— Что-то в этом роде, но с религиозным уклоном. У него «Библия» — главный цитатник.

— И как же она помогает солдату?

— А там служат за деньги. Хотя среди военных есть и убежденные патриоты. Они готовы отчаянно защищать землю своих предков, которую те отняли у индейцев. Наиболее глубокие аналитики уже предсказывают, что Соединенные Штаты сами себя уничтожат. Конечно, при условии, что американцы будут изгнаны отовсюду, где их презирают. Даже отдельный человек, если деньгами делает деньги, он обречен.

— А в украинской армии разве служат не за деньги? — возвращалась к исходной мысли Анастасия Карповна.

— Служить за деньги — это не значит еще быть частицей армии. Вшивость, как известно, начинается с солдата, все остальные пакости в армию привносят генералы. Преобладание материального интереса над идейным — первый признак надвигающегося поражения.

— Вот Миша идейный, а из армии выкинули. Даже пенсии не дали.

— Потому что идейный.

— Но тебе, идейному, дали?

— Дали… Нагнали и добавили. Я, как ты уже заметила, пенсионер на общественных началах.

— А ты похлопочи, — предложила Анастасия Карповна. — Все-таки ты полковник. Сколько у тебя орденов?

— «Красного Знамени» — два и два «За службу Родине».

— И часто ты их надевал?

— Я их и в глаза не видел. Сообщили, что награждали…

— Будешь в Москве — разыщи. Лежат они где-нибудь в сейфе…

Иван Григорьевич снисходительно улыбнулся, как улыбаются детям, задающим наивные вопросы. Он ответил, посуровев:

— Не та теперь власть, Настя… Начну хлопотать, на мой след тут же выйдут те, кто за мной охотится… Так что бог с ней, с пенсией. У нас теперь есть фирма. Не пропадем. Достанем хорошие деньги, купим оборудование. Начнем по-настоящему трудиться. И пенсия будет ни к чему. А пока — нужен кредит.

Он говорил уверенно, как будто деньги не сегодня завтра поступят на его личный счет, который он откроет в национальном банке.

— Я пойду к Ажипе, — сказала Анастасия Карповна, — попрошу кредит. Много ли надо?

— На первый случай хотя бы полмиллиона.

— Долларов? Боюсь, что не даст.

— Вот видишь!

— А если обратиться к самому богатому человеку города?

— Ты имеешь в виду рэкетира Витю Кувалду?

— Но не бывшего же секретаря горкома. У того еще столько нет. Тому до Вити тянуться и тянуться.

Иван Григорьевич с ответом не спешил.

— Оставим данный ход как вариант, — сказал он и обосновал, почему от этого варианта не стоит отказываться: — Бандитский капитал сегодня у нас самый энергичный. Сужу по Америке.

Он признался, что с некоторых пор вынашивает мысль обойтись без капиталов Кувалды. Этот капитал может замарать фирму, и тогда вряд ли «Гурико» оправдает свое назначение.

Уже на следующий день Анастасия Карповна побывала у мэра и… вернулась ни с чем. Коммерческий банк, в котором крутились бюджетные деньги мэрии, готов был предоставить кредит, но под четыреста процентов годовых.

— Скоты! — возмущалась она не столько мэром, сколько системой. — Вот тебе и друг!

— Не в Ажипе дело, — трезво рассудил Иван Григорьевич. — Кого-то насторожила наша будущая лаборатория. А кого именно, можно вычислить. На рынках Прикордонного бойко торгуют… чем?

— Тем, от чего обычно подыхают, — подсказала Анастасия Карповна.

— Правильно… А кто держит рынок?..

Так ненароком затронули тему, что была известна в каждой семье и уже давно не вызывала удивления: исподволь, вроде шутя, взяли, попробовали — есть можно. Люди, сами того не желая, привыкали питаться падалью.

Иван Григорьевич все настойчивей себя спрашивал: станет ли лучше, если каждый будет знать, чем он питается?

Еще было темно, а город уже просыпался: на массиве жилых домов желтые крапинки огней становились все гуще. В этот предрассветный час к дому Анастасии Карповны Богович подрулил белый жигуленок. Скрипнула калитка. На крыльце послышались энергичные шаги. В квартире разделся электрозвонок.

Иван Григорьевич взглянул на ходики — в такт маятнику на циферблате бегали глазки кошечки. Было ровно пять. «Значит, в Москве шесть», — отметил он про себя и включил радиоприемник. Били кремлевские куранты. В этом городе он был не одинок: большинство прикордонцев жили по московскому времени. Когда у них спрашивали: который час? — они обычно отвечали: по нашему или по львовскому?

Почему Левобережье Украины жило по львовскому времени, было одному богу известно, хотя Москва и город Прикордонный на одной широте. Этой нестыковке сопротивлялся организм, это вызывало ряд заболеваний, но граждане суверенной нэньки вынуждены были подчиняться указу президента. Скотина тоже подчинялась, так как коров доили тоже по львовскому времени. Вопреки указу, в согласии с природой, жила лишь домашняя птица. С городских балконов, где прикордонцы держали всякую живность, горланили петухи, встречая день по солнцу.

У Анастасии Карповны тоже был петух, но она его держала в сарае, под замком. И все равно петух кукарекал, не отступая от обычаев своих предков.