— Тетя, ты накормила нашего глубокоуважаемого священнослужителя?

— Напоила.

— Чаем?

— Чаем.

— А батюшка любит кофе.

— И пиво, — басом добавил гость, повторив расхожую шутку.

— Пиво, батюшка, в этом доме не водится, — напомнил Михаил.

— Заведется. По случаю крестин. — Гость красиво улыбнулся. Улыбка была добрая, веселая, невольно наводила на мысль, что этот священнослужитель будет проповедовать все, но только не смирение.

— По случаю крестин пиво, конечно, будет, — на улыбку улыбкой ответил Михаил. — Чтоб я для своей тети да не постарался, не устроил своей сестренке пышных крестин!..

Анастасия Карповна прервала монолог:

— А вот отец Артемий утверждает, что у тебя намечается братец.

— Тоже неплохо, — согласился Михаил. — Одним защитником Отечества будет больше… А сейчас, тетя, я не возражал бы чего-нибудь перехватить. Да и после чая отец Артемий возражать не станет. Священникам надо хорошо питаться. Сегодня, как никогда, мы, православные, нуждаемся в крепких священнослужителях. В полку он неплохо справлялся со своими обязанностями замполита, а в новой для него ипостаси, при большом стечении народа, не поевши, громко не воздашь ни хулы ни похвалы.

— Эх, товарищ майор, ничего ты, сын мой, не понимаешь. — Гость спрятал улыбку в свою пышную светлую бороду. — Я, к твоему сведению, с прихожанами общаюсь чаще всего с глазу на глаз, тогда каждое слово — слово. Иначе Русскую православную церковь при нынешнем порядке вещей приберут к рукам чужие пастыри. Украинские служители бога это почувствовали, пожалуй, первыми. Мы возмутились, и нас наверху было поддержали, но стоило в Ватикане папе топнуть ножкой — и опять весь украинский телеэкран заполонили англоязычные проповедники. И среди них, к великой печали, наш общий знакомый.

— Но он же зла вам не приносит? — заступилась за Эдварда Анастасия Карповна.

Отец Артемий отпарировал, строго посмотрев на свою несостоявшуюся тещу:

— Уже одно то, что он американец, — сказал, расставляя слова, как кегли, — оскорбляет нашу церковь. Нам, православным священнослужителям, экран с таким усердием не предоставляют.

— У них — доллары, — напомнил Михаил.

— Мы пробовали и с деньгами, — пояснил отец Артемий, — но нам дали понять, что не рынок диктует политику, а политика — рынок.

— Там строго блюдут свой интерес. И пока это не дошло до ума и сердца каждого из нас, Украину будут погонять выкриком: «цоб-цобе!»

Племянник и его друг говорили о бесчеловечности своего государства, а бывшей учительнице хотелось, чтоб они говорили о любви к ближнему. Ей, преподавателю истории, злобная политика уже сидела в печенках. Политиков, с выгодой лично для себя руливших государством, она ненавидела: им ничего не стоило развязать любую войну: своих сынов они под пули не пошлют, а чужих, из бедных семей, им не жалко. В их понимании, если человек не может откупиться от армии — туда ему и дорога.

За годы своего депутатства она вынянчила убеждение, что великие политики заслуживают великого проклятия: исполнение их шизофренической воли не обходится без многочисленных жертв. Для России одна Чечня какой крови стоила! Для государства каждая жертва на войне — это абстракция, цифра потерь, а для каждой семьи, потерявшей на войне близкого человека, — горе. Горе для Отечества абстрактным не бывает.

Слушая ребят, она уже боялась, как бы волны политических страстей не подняли их на уровень больших политиков. Ее страх был не напрасным: ребята умные, но не хитрые. Таких, случается, стихия ставит у государственного руля, но долго рулить им не дает. Долго рулят только хитрые и коварные, хотя и далеко не умные. Умные обычно становятся жертвами коварных.

Как историк, она понимала, что общество уже расслоилось на два непримиримых в своей враждебности класса — на очень богатых и на очень бедных. А это уже горючий материал для гражданской войны. Пока этот материал подсыхает, но кое-где тлеет. Запах еще не вспыхнувшего пороха уже вдыхает Украина — самая обворованная держава СНГ.

Ребята обменивались мнениями о положении дел в близкой им фирме. До Анастасии Карповны не сразу дошло, что в неприглядной истории опять был замешан Женя Забудский.

— К нему ночью в палату заходили из «Экотерры», — с гневом отзывался о нем Михаил. — Он указал, где искать от ограды ключ. По перстню на оторванном пальце наши установили, что головы лишился Маныч, местный киллер…

Анастасии Карповне было неприятно слышать все эти подробности, и она ушла на кухню готовить завтрак.

В институте молекулярной генетики Ивану Григорьевичу не повезло. Сотрудники бастовали: им уже восемь месяцев не выдавали зарплату. Институт исследовательский, разрабатывает фундаментальные проблемы. А на фундаментальную науку, как ученым объяснили в правительстве, денег нет. Что-то давал фонд Сороса, но этих долларов хватало лишь на зарубежные командировки.

За кордоном, и прежде всего в Соединенных Штатах, известные ученые выступали с лекциями о достижениях института за последние тридцать лет. Если лекция была на военную тематику — о заказах бывшего советского Министерства обороны, лектору платили двойной гонорар. Молодых, но весьма одаренных ученых покупали, что называется, на корню. Он еще не закончит лекцию, а ему уже подсовывают контракт на работу в Америке. Те, кто соглашались негласно информировать американские научно-исследовательские центры о программах института, возвращались в Москву на собственных «мерседесах» или же привозили женам (а равно и любовницам) дорогие шубы. Это был аванс.

Но далеко не все продавались. Были и такие, кто громко возмущался наглостью американцев, тех по возвращении в Отечество тихо хоронили на подмосковных кладбищах. Милиция обычно фиксировала: самоубийство. А если ученый оказывался строптивым и на самоубийство не соглашался, то ему стоило даже по пустяковому поводу лечь в больницу, как вскоре родственники забирали его труп из морга.

Невыездные сотрудники (которыми разведки не интересовались и которым Сорос не давал деньги на командировки) света белого не видели: днем вкалывали в лабораториях, ночью — на разгрузке вагонов. Невыездные были до фанатизма гордые: свой талант не рекламировали, но лучше многих понимали: рынок приравнял талант ученого к валюте, а за валюту убивают. Поэтому, считали они, чтоб жить под солнцем, то есть существовать, желательно со своим талантом не высовываться, если, конечно, его владелец не намерен продавать себя какому-либо спонсору, тому же Соросу.

Как-то так получилось, что ЦРУ не заинтересовалось работами академика Краюхина. Константин Иванович Краюхин изучал грызунов. Злорадствующие коллеги за глаза его прозвали крысиным профессором. Краюхин открыл закономерность: изменению численности народонаселения предшествует изменение численности крысиного поголовья. Если в каком-либо регионе исчезают крысы, жди в том регионе народной беды.

Об академике Краюхине Иван Григорьевич был наслышан, но с ним лично никогда не встречался. Еще при так называемом железном занавесе, когда академик выезжал на Международные симпозиумы, к нему несколько раз обращались работники госбезопасности, прося выполнить то или поручение. Всякий раз академик им отказывал. «Кесарю Кесарево, — говорил он чекистам. — У меня, уважаемые, на учете каждая секунда. А жизнь человека слишком коротка, чтоб не для науки разбрасываться секундами».

Но однажды произошел любопытный случай. Академик сам, по доброй воле, обратился в КГБ. Один американский биолог в звании профессора под видом дипломатического груза завез в Россию контейнер с крысами, зараженными свиной чумой. Контейнер скрытно от властей перевезли в один из свиноводческих совхозов. Об этом Константин Иванович узнал случайно — проговорился вернувшийся из Штатов коллега. Ученый хорошо представлял, чем это грозит сельскому хозяйству страны.

— Найдите контейнер. Изолируйте зараженных крыс, — попросил он чекистов.