— Добреешь…

— Добреют, Ваня, депутаты перед выборами, — уточнил он. — А мы, реальная власть, имеем право только тучнеть, и то, как зубоскалят наши недруги, тучнеть от воровства и перепою, а чаще — в комплексе.

— А ты? Как ты тучнеешь?

— Я, Ваня, от перепою, — хохотнул Славко Тарасович и, довольный, что друг юности понимает юмор, добавил: — В Прикордонном я один не ворую. Как в России не ворует один президент. Это по его словам. А я не ворую, Ваня, по совету своего бати. Он сказал: будешь воровать — придут на твое место люди честные — и тебя расстреляют. И не посмотрят, что к твоему появлению на свет имел отношение твердокаменный чекист… Кстати, недавно видел батю. Привозил ему лекарства от астмы. Тебе он передает привет и жаждет скорой встречи.

— За привет спасибо, — поблагодарил Иван Григорьевич. — А что касается скорой встречи, боюсь, не получится. Замотался.

— И все же поспеши, Ваня. В этом мире никто не вечен. Даже чекисты.

Славко Тарасович был в прекрасном расположении духа. Судя по его пунцовым щекам, он уже изрядно оконьячился и готов был философствовать на любую тему.

— Я к тебе по делу.

— Вижу. Но имей в виду, резервной валютой не располагаю. Бюджетная, конечно, есть, но она, говорю по секрету, крутится-вертится в коммерческом банке. Да ты, как мне доложили, в валюте уже не очень и нуждаешься. От налогов освобожден, как бравый афганец. Так что твори, выдумывай, пробуй. В коммерции, разумеется. Тут ты должен мэру сказать спасибо…

— Спасибо.

— Но, — продолжал Славко Тарасович, — я тебя освободил от налогов не за хорошие глазки. За особые заслуги. Ты столько заразы не пропустил на прилавок! Особенно эти, как их, ножки Буша. Эти говнюки янки, знаешь у меня где? — Мэр похлопал себя по мясистому заду. — Они как геморрой. Лезут, чтоб сделать нам больнее. И ты мне тут, Ваня, не просто друг, ты — союзник. Во! — Славко Тарасович поднял большой палец… — Так какое у тебя дело?

— Хочу видеть Кувалду.

— Опять что-то натворил?

— Не он. По всей вероятности, его знакомый. Этого знакомого видели в его компании… Короче, у меня пропал экспедитор, сын моих друзей и моих сотрудников.

— Когда пропал?

— Три дня назад.

— И ты молчишь! А десять дней назад, что там у тебя случилось?

— Ничего особенного.

— Не темни. Разбили микроскоп?

— Уже доложили?

— Сразу же.

Иван Григорьевич покачал головой.

— Ну, Славко! Ты, как и твой родитель, без информаторов не можешь.

Славко Тарасович, ничуть не обидевшись, резонно заметил:

— Мне ли тебя просвещать? Пока будет государственная машина, будут и стукачи. При любом строе. Да, мы их называем информаторами, а народ — стукачами. Потому что все они, как пелось когда-то, вышли из народа… И я замечаю, Ваня, что мышление у тебя не начальственное. Так что подавайся в народные депутаты. Там тебя оценят по достоинству.

Славко Тарасович опять хохотнул. На его ехидный хохоток Иван Григорьевич охотно отозвался:

— Вот видишь, даже ты не веришь, что из меня получится глашатай народа. После шестидесяти умные люди в политику не рвутся, предпочитают заниматься или наукой или ничем.

— И никем?

— А это уж зависит от наличия жизненных сил.

Славко Тарасович поднял белесую бровь, глазки, заплывшие жиром, еле-еле видны.

— И у меня, Ваня, представь себе, и на мэрство сил хватает и на баб.

— Хвастаешь?

— Ничуть… В нашем возрасте энергия должна быть экономной. Как когда-то была у нас экономной экономика. — И Славко Тарасович опять сел на своего философского конька: — Чем меньше человек усердствует на благо общества, тем больше у него сексуальной энергии. Почему жены высоких государственных мужей, тех же министров, имеют любовников? По этим любовникам можно судить — министр усердствует или просто отбывает номер. Что касается моей супруги, ей не до любовников. Моя из психушки не вылезает. Лечится только заграничным. А туда под видом гуманитарной помощи чего только не шлют! Это и продукты и лекарства. А недавно, смешно сказать, вместо валидола прислали целый вагон противозачаточных шариков. Так наши микробизнесмены из коммерческих ларьков по дешевке закупили всю эту противозачаточность и пустили ее в продажу под видом новогодних подарков Санта Клауса. Что из этого получилось, загляни в детскую больницу. Так что мы, мэры больших городов, будем перед президентом ставить вопрос: а на хрена попу гармонь? Не пора ли в своем отечестве производить то, что нужно? Был же свой, доморощенный, валидол. Так еще при Горбачеве фабрику закрыли, потому что Болгарии своего некуда было девать. Но мы опять эту фабрику откроем.

— Тогда вам не будет инвестиций.

— Ваня! Мы у себя воруем больше, чем берем из-за бугра кредитов.

— А можно не воровать?

— Эх, Ваня… Ты, конечно, в корень смотришь… Как там у Маркса? Если общество хотя бы один день не будет производить, оно погибнет. Так и у нас: если мы хотя бы один день не будем воровать, наше правительство вместе с президентом уйдет в отставку. Да и я уйду. А ты, Ваня, по всей вероятности, останешься без работы: кому тогда будут нужны твои сертификаты качества? Настоящий хозяин, он блюдет свою марку: он не заинтересован себя паскудить. А паскуде что — воруй и быстрей продавай. Вот и нужен сертификат качества: это чтоб отличить грешного от негрешного. А если не воровать — рухнет демократия… Откуда у правителей миллиарды?

— Оттуда…

— То-то же…

Вошла длинноногая секретарша, поставила перед мужчинами фарфоровый кофейник и на блюдечках две чашечки.

— Витя будет через полчаса.

— Дякую.

Секретарша удалилась. Славко Тарасович наполнил чашки горячей жидкостью.

— Ну, будь здоров.

— Будем.

За кофе разговор коснулся Анастасии Карповны.

— Она тобой довольна?

Иван Григорьевич намек понял. Можно было ответить, как спрашивал, — с вызовом. Но Славко — мэр. Тысячу раз пригодится. Сдержал себя.

— Ты что — ревнуешь?

— Боже упаси! — И запел, подменяя слова: «Что было, то было. Быльем поросло»… — Я к чему, Ваня, была наша Настенька, инкогнито, разумеется, у гинеколога. И гинеколог установил: пенсионерка Богович — беременна.

Сказал, как над ухом выстрелил.

— Шутишь?

Славко Тарасович сощурил осоловевшие глазки, стал похож на старого монгола, который всю свою жизнь откармливал себя, ни в чем не отказывая. И опять запел тенорком — он любил советские песни, потому что на них вырос:

— «И разведка доложила точно…» Моя разведка, Ваня.

— А это хорошо или плохо, что Настя беременна? — Иван Григорьевич старался не показать, что новость его оглушила.

— Смотря как посмотреть, — рассудительно говорил Славко Тарасович. — Плохо, что поздно спохватилась. Сколько случаев, когда племянники няньчат своих малолетних дядей. А хорошо, что Настя в наше говенное время остается верна своим принципам: любит жизнь. Даже если жизнь тебе — мачеха. — И опять запел: «Я люблю тебя, жизнь».

Ровно через полчаса распахнулась дверь, и Витя Кувалда, слегка сутулясь, словно стесняясь своего огромного роста, переступил порог кабинета.

— Прошу разрешения.

Его крупное, обезображенное шрамом лицо, светилось безмятежной младенческой улыбкой. «Скорценни, вылитый Скорценни», — невольно подумал Иван Григорьевич, сравнивая рэкетира с легендарным авантюристом.

— Входи, входи. Разговор будет. — Белесыми бровями Славко Тарасович изобразил недовольство.

— Я что-то не того? — Витя Кувалда посмотрел сначала на Славка Тарасовича, потом на Ивана Григорьевича. Прикинулся простаком.

Иван Григорьевич, чтоб не тянуть время и не словоблудить по околичностям, сказал:

— У меня, Юрий Алексеевич, пропал экспедитор Женя Забудский.

— Слышал о таком. Лауреат Ленинской премии.

— Сын лауреата.

— Давно пропал?

«И этот спросил: когда?» — отметил про себя Иван Григорьевич. Видимо, срок давности для них — немаловажная деталь.