— Купили тех, кто был над народом, — опять уточнил Иван Григорьевич.

— Отец! Тебе ли не знать, что любой народ можно низвести до уровня стада.

— Чем?

— Телевидением, например. Никакое другое средство так не готовит массу к вырождению, как оно. Притом почти безболезненно. Ты видел, отец, как кастрируют лошадей? Я видел. Жеребцу жгутом заламывают губу, вызывая нестерпимую боль. Все внимание жеребца сосредоточено на боли. А тем временем ветеринар, ничего не опасаясь, производит кастрацию. Так что и народу, прежде чем его кастрировать, надо сделать больно.

— То есть?

— Не выдавать, например, вовремя зарплату, лишать работы, постоянно ущемлять материально и духовно, в частности, неподкупных профессоров загонять на грядки, пусть покопаются в земле.

— Ты имеешь в виду меня?

— Зачем? У тебя в Чикагском банке достаточная сумма, чтоб избежать унижения.

— Получается, что сейчас делаете больно украинцам?

— Начинаем, отец, с России. Через полвека вся планета будет под звездно-полосатым флагом. Этот процесс уже не остановить. Ты разве не замечаешь, вокруг тебя — динозавры.

— И ты им читаешь проповеди? Кстати, с каких пор ты католик? Насколько мне известно, ты раньше был протестантом?

— Я, отец, человек военный. Прикажут быть раввином, воздам хвалу всемогущему Яхве. Я присягал президенту. Он приказывает, какую веру исповедовать.

Слушал Иван Григорьевич сына, и душа его стонала. Неужели его превратили в робота? Равнодушный. Чужой. Страшный. Цинизм Эдварда пугал. И чтоб не терзать себе душу, стал расспрашивать об Артуре.

— Он уже стал на ноги. — Эдвард спокойно и, как показалось, отчужденно отозвался о своем брате. — Преуспевает. Мечтает посетить Россию. Где-то здесь, на юге, будет выставляться на аукцион один важный военный завод. На нем изготовляли пластиковую взрывчатку. Подобно той, что делается в Чехии. Артур, пожалуй, купит.

Хорошо, что Саша и Миша их оставили одних и что по-английски они не понимают, ни за что не поверили бы, что это тот самый проповедник, который каждый вечер кротко здоровается с телеэкрана, желая украинцам добра и процветания.

Ивану Григорьевичу уже не верилось, что он разговаривает с родным сыном. Перед ним сидел крупный, упитанный, уверенный в себе надменный янки — будущий хозяин планеты… И все же это был сын.

— Что нового в Центре?

— Где ты работал?

— Да, конечно. Как трудятся мои коллеги?

Об этом он не мог не спросить. Он был уверен, что адское оружие, несмотря на объявленную победу в холодной войне, наверняка получит новый импульс. И сын благодаря личному знакомству встречается с его бывшими коллегами. Да и дед-сенатор не молчал, с внуком мог делиться своими мыслями.

Эдвард оглянулся на дверь. Затем достал записную книжку, написал на листочке: «Наш разговор фиксируют?» На том же листочке Иван Григорьевич черкнул: «Сомневаюсь». И снова Эдвард: «Можно выйти из бункера?»— «Можно».

— Я хочу на воздух, — громко произнес Эдвард.

Иван Григорьевич открыл дверь, увидел Мишу, сидевшего на катафалке:

— Мы прогуляемся.

— Может, сначала чайку?

— Потом.

— Времени у нас полчаса, — предупредил Миша. — Нашим друзьям мы передадим его ровно в пять.

Саша вывел их из морга. В отдалении за оголенными деревьями смутно просматривались корпуса больницы. Туда вела темная аллея, в ее конце видна была какая-то статуя, как затем оказалось, — казак. Он был почему-то с веслом. Поглядев на небо, затянутое дымкой, Саша вернулся в морг.

На широкой пустынной аллее они остались одни. И тут Эдуард обнял отца.

— Прости… Все так неожиданно. Наша встреча, да еще в морге вызвала у меня шок.

— Я так и понял, — обрадовался Иван Григорьевич переменой в настроении сына.

— Ты спрашиваешь, — говорил Эдуард, продолжая разговор, начатый в морге. — как отнесся к твоему исчезновению дедушка? Да, пожалуй, никак. Его опечалило, что ты оказался русским шпионом. Но и он же тебе благодарен, что ты искренне любил нашу маму, а его дочь. И он знал, что и она тебя любила. Кстати, перед смертью она просила передать, если мы тебя увидим живым, она и на том свете будет с тобой. В последнее время она часто говорила со мной о загробной жизни. Она верила, что ты вернешься в Америку и вы будете беседовать о загробном устройстве души, и ваши души будут вместе, будут нас оберегать на этом свете, то есть меня и Артура, и дедушка тебя простит…

— Дедушка? — удивился Иван Григорьевич. — Он же сенатор! Он заверил всех американцев, что посадит меня на электрический стул, — напомнил Иван Григорьевич и жестко усмехнулся: — Так что в Америку дорога мне заказана. А родина моя — Украина.

— Разве ты родился не в штате Иллинойс? — изумился Эдвард. — Сколько раз мы туда ездили в детстве! Мама нас подводила к старому ветвистому дереву, на котором к осени вызревают маленькие красные яблочки. Говорила: «В детстве на эту яблоню ваш отец любил залезать и лакомиться кисло-сладкими плодами». Разве этого не было?

— Было… Только не на ферме Смитов. Такое дерево росло в Прикордонном. Это отсюда в нескольких часах езды.

— Я там был, — признался Эдвард. — На открытии костела. Жуткое место. Город военной промышленности. Этот город обречен. Знаешь, как его у нас называют? Город динозавров. Его жители в числе первых в России подлежат вымиранию. Не тебе объяснять, как это будет сделано.

— Но людей еще можно спасти!

— Вряд ли… Лаборатория, о которой тебе известно, уже выпускает «Эпсилон».

«Опоздал!» — новость оглушила Ивана Григорьевича, он рассчитывал, что после испытания препарата «Эпсилон-пять» пройдет три-четыре года. В Исследовательском центре Пентагона препарат обкатывали чуть ли не десять лет. Испытывали на женщинах. Тогда еще шла война во Вьетнаме, и оттуда для опытов в Штаты тайно вывозили молодых вьетнамок. В Соединенных Штатах их принудительно оплодотворяли, вводили в организм препарат «Эпсилон-один», токами крови препарат поступал в яйцеклетку и ее деформировал. Препарат оказался малоэффективным: умственно отсталым рождался только каждый пятый ребенок. Более совершенный препарат — «Эпсилон-два» — испытывали на молодых сомалийках. «Эпсилон-три» применяли к турчанкам. «Эпсилон-четыре» вводили мексиканкам.

Материал для опытов приобретать было относительно легко. Во Вьетнаме помогала война, в Сомали — голод, в Турции исчезновение женщин списывали на курдов, в Мексике — на партизан.

Препарат «Эпсилон-пять» испытывали на славянках. Материал продавали хорватские мусульмане. Этот же препарат испытывали на украинках. Их привозили из Арабских Эмиратов. Стареющих жен богатые арабы продавали кому-угодно. Украинок по низкой цене до недавнего времени приобретал Исследовательский центр Пентагона.

В начале пятидесятых годов в одной из лабораторий этого центра был выращен вирус иммунодифицита, получивший название «СПИД». Прародителя этого вируса случайно обнаружили японские микробиологи, когда императорская армия проникла в индонезийские джунгли. По заключению ученых, этот вирус не годился для ведения бактериологической войны: чтоб этим вирусом заразить все население вероятного противника, потребовался бы не один десяток лет.

Этот срок американцев не смутил. Пентагон выделил деньги, и разработки японских ученых были завершены. Опыты проводились главным образом на женщинах, испытавших на себе воздействие «эпсилона» различных модификаций.

Но, как докладывали сенату руководители исследовательского центра, случилось непредвиденное, вирус иммунодифицита, несмотря на казалось бы самый надежный заслон, вырвался из лаборатории и первых поразил не русских, против которых он готовился, а самих американцев.

Комиссия конгресса по обороне приняла решение вернуться к разработке «Эпсилона», но уже не ограничиваться лабораторными условиями, а в широких масштабах исподволь начинать уничтожение России.

Все это знал Иван Григорьевич и своевременно докладывал в Москву. С годами эта информация устарела, потеряла ценность.