Вот и этой ночью малышка расшалилась и не давала мне спать.

Полежав в кровати ещё полчаса, я поняла, что заснуть больше не удастся. Спустившись на кухню — осторожно, по шажочку, держась за перила, — я заварила себе ромашкового чая и сделала тосты с клубничным джемом. Скоро должен был проснуться Макс. После завтрака нам предстояло сделать последние покупки к рождественскому столу. Ким должна была заехать к нам в десять и отвезти в магазин — из-за своего огромного живота я за рулём просто не помещалась.

Ёлку мы поставили ещё неделю назад. Красивое пушистое дерево заняло почти половину гостиной. Я любила рождество и получала истинное удовольствие от всех этих шариков, бантиков, венков и гирлянд, украшавших не только многострадальное дерево, ветки которого прогибались от игрушек, но и все горизонтальные поверхности. Дом стал похож на магазин рождественских товаров, и Сандра, забежавшая вчера на минутку, сначала даже скривилась от обилия вокруг зелёного и красного.

— Знаю, знаю, это всё слишком для твоего утончённого вкуса, — смеялась я.

— Главное, чтобы вам нравилось.

— Ладно, милая, потерпи уж. Ждём вас с Беном завтра в час, не забудьте.

— Конечно, будем, Ливи. Как всегда.

Рождественский обед традиционно проходил у нас дома: за огромным столом собирались друзья и родные. Гости приносили угощения, обменивались подарками. Кто-нибудь из пап обязательно наряжался Санта-Клаусом, и наши мальчики кружились вокруг него, требуя подарки. К середине празднования Санта обычно уставал от малышей и часто для того, чтобы расслабиться, убегал на кухню. Борода его съезжала, колпак терялся; он будто вытекал из-за жаркого костюма, показывая миру своё истинное лицо. Чаще всего, из-за комплекции, это был Пол. Но, слава Богу, частенько к тому моменту наши дети уже спали, так что урон их психике относительно того, что Санты не существует, не наносился.

Ким вместе с близнецами приехала вовремя. Её "хонда" не выдержала бы троих беспокойных мальчишек, да и для меня места было маловато. Мы разместились в моём старом грузовике: Ким села за руль, а я рядом, отодвинув кресло до упора назад и почти зажав Майка-младшего.

В супермаркете мы пробыли порядка двух часов и, вернувшись домой, сразу же приступили к готовке. Мальчики в гостиной смотрели мультики, пока мы с Ким летали по кухне. Вернее, она летала, а я сидела за столом и, будучи на подхвате, шинковала, чистила, взбивала в крутую пену.

Забрав мальчиков, Ким уехала в пять. Майк с Полом к тому времени ещё не вернулись.

Не вернулись они и в семь.

И в восемь.

А около девяти, когда Макс пил своё молоко, у меня отошли воды.

В госпитале меня сразу же определили в родильное отделение. Начались преждевременные роды, вызванные отслойкой плаценты. Врачи решили, что срок достаточный для того, чтобы прервать беременность. К тому же сердечко моей малышки почти не билось.

— Вытаскивайте её, вытаскивайте её из меня, — кричала я.

Мне немедленно сделали кесарево сечение и, не дав взглянуть на мою девочку, унесли её в реанимационное отделение.

Всё это время Ким была рядом. Обколотая лекарствами, одурманенная ими же и болью, я всё время спрашивала о Майке. Подруга успокаивала меня, но в её глазах я видела такую же тревогу: нашим мужчинам давно пора было вернуться.

В конце концов, мне вкололи успокоительное, и я уснула.

А утром пришёл папа и сообщил, что Майкл с Полом попали в аварию.

— Но ты не волнуйся, доченька, — успокаивал он, старательно отводя от меня глаза. — Они в больнице. Их прооперировали. Майк пока не пришёл в себя, поэтому не может позвонить. Но ты не волнуйся, всё будет хорошо. В Портленде врачи лучше, ты же знаешь.

Он врал так неубедительно, так по-детски, что, пока он это говорил, я уже всё поняла. Щемящее чувство пустоты и тревоги, жившее во мне весь предыдущий день, так же как и беспокойство за ещё не рождённого ребёнка, который, как оказалось, чувствовал надвигавшуюся беду и стремился появиться на свет, чтобы успеть познакомиться со своим отцом, — всё это, как при рождении сверхновой звезды, собиралось в один комочек внутри меня, чтобы взорваться нечеловеческим криком, разорвавшим мои лёгкие, мою душу, моё сердце.

А затем наступила пустота…

Я пришла в себя через три дня. Как объяснили врачи, пережитый стресс вогнал меня в состояние комы. Сработала защитная функция организма, когда разрушение души грозило разрушению тела. Но даже после того, как я пришла в себя, врачи не решались отпускать меня домой, держа на успокоительных. Через некоторое время у меня начались проблемы со здоровьем: швы плохо заживали, то и дело поднималась температура; меня постоянно рвало…

Этот кошмар продолжался около месяца. Дети жили у Ким. Папа приходил каждый день. Мама и Тим прилетели из Далласа и сутками просиживали около моей постели. Марти Вуд, отец Майкла, за один день превратившийся в дряхлого старика, пришёл ко мне всего лишь раз, и то на пять минут: ни он, ни я больше бы и не выдержали…

На похоронах Майкла был весь город. Все любили и уважали моего мужа и в равной степени разделяли моё горе. Но я не могла разделить его ни с кем. Потому что моя боль была замешана на чувстве вины: многого я не дала Майку, многого не успела сказать, во многом не успела признаться, за многое не попросила прощения, во многом вела себя с ним не так, как он заслуживал.

Я не хоронила мужа, и это стало моим проклятием. Я ждала его каждый день, каждый час и каждую минуту. Всякий раз, просыпаясь, я испытывала облегчение от того, что этот кошмар закончился. Что это был всего лишь сон, и вот сейчас Майк зайдёт ко мне, поцелует и… Реальность наваливалась, прорываясь сквозь одурманенный лекарствами мозг. Сон смешивался с явью, и я снова плакала и кричала, кричала и плакала, пока не получала новую дозу успокоительного и обезболивающего.

Дома я оказалась через месяц: родители на двоих решили, что в родных стенах мне будет легче смириться с потерей. Но прошло ещё два, прежде чем я пришла в себя и забрала у Ким детей.

Макс не сказал мне ни слова. Со своей новорожденной дочерью я практически не была знакома. Мне пришлось спрашивать у подруги, что она любит, какие подгузники ей подходят и от чего у неё бывает аллергия. Чувство вины перед детьми, родными и друзьями, перед Майклом, поглотило меня. Вгоняя себя в ещё большую пропасть, я уцепилась за своих малышей, как за последнюю возможность остаться в рассудке. Ничто и никто больше меня не интересовал. Я стала одержима детьми, навсегда закрыв себя от всего, что их не касалось.

Я так же работала в нашем маленьком магазинчике. Тимоти Фордж не убрал имя Майкла со своей вывески, и я, как его наследница, получила в своё распоряжение половину автомастерской. Ничего не понимая и не разбираясь в этих делах, я всё отдала в руки Пола, который к тому моменту оправился от травм и занял место Майкла в управлении их предприятием.

Муж Ким, как только смог передвигаться, пришёл в наш дом и, упав на колени, начал просить у меня прощения. В случившемся вины Пола не было: за рулём сидел Майк, а у водителя грузовика, врезавшегося в их внедорожник, случился сердечный приступ. Майк не пытался увернуться, приняв весь удар на себя. Должен был сработать инстинкт самосохранения — нередко водители, уходя от удара, подставляют пассажиров. Но только не мой муж. Для него всё равно, кто сидел рядом — Пол, я, Макс или незнакомый человек, — он никогда бы не стал рисковать жизнью кого-либо другого, кроме себя. И, будучи умелым водителем — в чём я никогда не сомневалась, — Майк мгновенно просчитал все варианты и, не увидев другого выхода, подставил под удар себя.

— Прости меня, Ливи, прости.

Пол плакал, упав на пол и обняв мои ноги. Я гладила его по голове и не могла дышать от слёз.