Потом был третий.

На четвёртый Дилан повёз меня в Европу.

Я хочу встать, но поперёк груди лежит его рука. Дилан спит, уткнувшись лицом в моё плечо. Во сне он закинул на меня одну ногу, полностью лишив возможности двигаться. Многим во сне хочется свободы, и мне в том числе. Я люблю засыпать одна, но просыпаться должна со всех сторон окружённой мужем. Если этого не происходило, я хныкаю и сквозь сон шарю вокруг себя, пытаясь его нащупать, пока сильные руки не притягивают меня к тёплой обнажённой груди, подле которой я снова проваливаюсь в сон, пусть недолгий, но обычно очень счастливый.

— Не ёрзай.

Мне послышалось или он действительно это сказал?

Я поднимаю голову, проверяя.

— Лив, угомонись.

Не послышалось!

— Я уже проснулась. Не хочу больше лежать.

— Чёрт!

Дилан чертыхается и, откатившись от меня, тянет за собой одеяло, привычным движением взбивая подушку.

— Чёртов чертовский черт!

Отпускать его просто так я не собираюсь, поэтому кручусь в кровати, удобно укладываясь на его спине. Отвернулся? Что ж, это пьеса для двоих, и свою роль я достаточно хорошо знаю.

Я прохожу губами по линии роста волос на его шее. Нахожу небольшую родинку, обвожу языком и целую. Тяжело оставаться серьёзной и не захихикать, когда в ответ на мои действия, вроде бы как пытающееся спать подо мной тело замирает.

Как ожидаемо. И как нестерпимо желанно.

— Чур я сверху.

Это один из нюансов всё той же роли: кто первый произнесёт эти слова, тот и победитель. А победитель, как говорится, получает всё.

— О чём ты думаешь?

— Ни о чём.

— О чём?

— Обещай, что не рассердишься, если скажу.

— Не рассержусь.

— Я хочу домой.

— Малы-ыыыш…

— Ну вот, ты расстроился. Уж лучше бы рассердился.

— Я не расстроился.

— Ага, как же.

— Не расстроился.

— Я скучаю по детям. Выспалась и теперь скучаю по детям. Разве это преступление?

— Вовсе нет.

— Я имею право по ним скучать. Триста сорок один день в году я в первую очередь мама, так, ведь?

— Так.

— И ещё я пытаюсь не зацикливаться на чувстве вины из-за того, что оставшиеся четырнадцать дней хочу посвятить себе. У меня есть на это полное право!

— Конечно, есть!

— Вот! Ты согласен. Это для меня очень важно.

— Значит, мы оба согласны посвятить это время тебе.

Поцелуй.

— Да.

— Или мне.

Поцелуй.

— Или тебе.

— Или-или, выбирай.

— Тебе.

Поцелуй.

— Однозначно тебе.

Поцелуй.

— Только тебе.

— … да, любимый.

— … да, вот так, продолжай… О, боже! Да, Дилан… да… так… вот так… м-мммм…

— Волосики бы чуть потемнее, и можно принять за Эбби.

Оторвавшись от айпэда, Дилан следит за моим взглядом.

У кромки воды девчушка лет шести о чём-то перекрикивается с плескающимся в море мальчиком с ярко-розовым надувным матрасом. Девочка нетерпеливо топает ножкой и грозит маленькими кулачками. Похоже, на берегу парнишку ждут большие неприятности: цвет матраса криком кричит, что его взяли без спроса.

Я слежу за выражением лица мужа, наполовину скрытого солнцезащитными очками. В какой-то момент он улыбается и качает головой.

— Нет. Она меньше Эбби.

— Меньше. Но если сядет, со спины будет точь-в-точь Эбби.

Дилан стягивает солнцезащитные очки и некоторое время задумчиво меня изучает. Я вопросительно поднимаю брови.

— Что?

На его губах появляется знакомая кривоватая улыбка. Он качает головой и, отвернувшись, снова берётся за гаджет.

А я — на море.

— Да тихо ты! Не шуми!

— Я не шумлю.

— Папа сказал, чтобы мы вели себя тихо. Скажи ему, Макс!

— В самом деле, Роб, заканчивай шмыгать носом.

— Я говорила папе, что у него сопли. Не надо было его брать.

— Тебя не надо было брать, вредина.

— Макс, скажи ему!

— Заткнитесь оба. Мама сейчас проснётся, а вы тут собачитесь.

— И долго нам здесь стоять? Я хочу на море.

— А я пи-и-исать.

Слыша это "пи-и-исать", произнесённое тоненьким голоском, я хихикаю.

— А-а! Она не спи-иит!

Визг, хохот…

Постель прогибается под тремя парами коленок. Я визжу, и три пары рук принимаются меня щекотать. Ничего не остаётся, как щекотать их в ответ.

— Откуда вы взялись?

Эбби, как всегда, выходит на первый план:

— Прилетели на самолёте. Папа позвонил бабушке, и она нас к вам отправила.

Макс следующий:

— Роба хотели не брать, но Дилан сказал, чтобы были все. Здесь ничего так. Только жарко очень.

— А я хочу пить. И писать.

— Эбби, отведи Роберта в туалет. Он за той дверью. Но сначала идите все сюда!

Я хватаю детей в охапку и по очереди расцеловываю тёплые, пахнущие солнцем макушки.

Они прижимаются ко мне, как котята: трёхлетний Роберт, тринадцатилетний Макс, шестилетняя Эбби.

Мои сокровища.

Дилан наблюдает за нами, стоя в дверях. На его губах улыбка. Я проглатываю подкативший к горлу комок и одними губами шепчу:

— Спасибо…

Яркое солнце пробивается сквозь плотную полосатую ткань уличных зонтиков. Парусина сбивает жар, но ультрафиолет всё равно проникает — я чувствую на лице его тёплое поглаживание. Перед выходом на улицу я традиционно извожу на семью пол тюбика солнцезащитного крема и, несмотря на это, с тревогой наблюдаю за тем, как Эбби и Роб вместе с отцом на солнцепёке кормят голубей.

При виде покрытых плотными перьями птиц мне становится нехорошо. Природе надо было позаботиться о тех, кто проводит лето в жарких странах. Хотя бы летом перья пернатым прореживать. Интересно, а голуби потеют?

— Мам, ты что, перегрелась?

— Я что, сказала это вслух?

— Ага.

— Неужели голубям не жарко?

— Ма-ам…

— Прости.

Мы сидим в уличном кафе на маленькой площади небольшого средиземноморского городка.

Часы на здании городского муниципалитета бьют полдень.

— Я в гостиницу. Джордж обещал появиться в "Скайпе".

— Макс, ну посиди со мной, — ною я.

— Ну, ма-ам… Джордж будет ждать. Мы же договорились.

— Хорошо. У тебя час. На обед пицца с четырьмя сортами сыра и минестроне.

— Разводи на непонятные названия Эбби. Я давно выучил, что минестроне — овощной суп. Гадостный, между прочим.

Я хохочу:

— Ладно, спагетти-ковбой, проехали. От пиццы-то не откажешься?

— Неа. К часу вернусь.

Холодное домашнее вино, подаваемое в этой небольшой уютной закусочной, потихоньку расслабляет. Да я и не напряжена. Чувствую себя оставленной на солнце ледышкой: сверкая всеми цветами радуги, через несколько минут я готова превратиться в небольшое счастливое облачко…

Роб заливисто смеётся. Вытянув руку, он выставляет вперёд открытую пятерню. С неё сыплются хлебные крошки, и те голуби, что потрусливей, крутятся возле его ног. Лишь один храбро порхает перед лицом малыша, пытаясь ухватить хоть что-то. Его отпугивают радостные визги Эбби, и то и дело он отлетает в сторону.

Дилан уговаривает дочь быть потише, но, как только несчастная пичужка оказывается в метре от пальчиков Роба, Эбби снова начинает визжать и хлопать в ладоши. Рядом с ними останавливается Макс. Он нагибается к Робу и показывает, как правильно держать ладошку. Дилан отходит в сторону и берётся за фотоаппарат.

Три головки, освещённые ярким полуденным солнцем.

Муж смотрит на меня. Я улыбаюсь и киваю ему. Он окликает детей, и, повернувшись, они энергично машут мне в ответ.

Голуби улетают, а я…

… я испытываю чувство дежавю. Будто когда-то я уже это видела. Будто мне уже знакомо ощущение спокойствия и радости, когда я смотрю на любимого в окружении наших детей. Будто я уже знаю, как это — быть счастливой от того, что все они — мои.