«Сомнительными делишками», о которых шла речь, оказались грабежи обозов с серебром.

   — Мне сообщали, — продолжила свой рассказ Каталина, — когда, откуда и по какой дороге направится обоз, а я с товарищами устраивала засаду.

   — Кто ещё имел с тобой дело?

   — Тот самый малый, с которым ваш брат видел меня в таверне. Его зовут Луис. Правда, это всё, что я о нём знаю.

   — Боюсь, второго кошелька с золотом вы не заслужили. Мне нужно знать больше.

   — Надеюсь, вы не хотите, чтобы я что-то придумывала.

   — Я хочу, чтобы вы порылись в памяти и сообщили мне абсолютно всё, что всплывёт там о человеке по имени Луис. Например, видели ли вы его в обществе того малого, который заплатил начальнику стражи за ваше освобождение.

Она задумалась.

   — Нет, вместе я их точно не видела. Впрочем... — Каталина посмотрела мне в глаза. — Память у меня дырявая, но кое-что из неё выудить можно. Скажем, за второй кошель с золотом я могла бы вспомнить имя человека, выкупившего меня на свободу.

Я вручил ей кошель.

   — Мигель де Сото.

О, да ведь это тот самый человек, который обделывал тёмные делишки, связанные с туннелем. Он ещё приходится родственником Рамону де Альве.

Закончив рассказ, Каталина поспешила по своим делам, не иначе как драть с лобка волосы для приворота вдовы, но я в ней больше не нуждался. Связь между Луисом, Рамоном, грабежами и аферой с туннелем была установлена. Правда, обвинить их перед лицом властей я не мог. Во-первых, не было доказательств, а во-вторых, не позволяли собственные грехи, действительные или мнимые. Свидетельствовать в мою пользу мог только Бог.

И тут перед моим мысленным взором предстали образы нагой тщедушной Хуаны, отданной в руки демонов в монашеских рясах, и мужественного дона Хулио, смело идущего навстречу огненной смерти.

Приспело время возвращаться в Новую Испанию.

Матео в городе не было, да и не хотел я его дёргать, зная, как мой друг радуется жизни в Испании, у себя дома. Для него я оставил у Аны записку. Жизнь разводила меня со славным compadre, но я надеялся, что рано или поздно мы с ним ещё обязательно встретимся.

Я узнал, что скоро один из кораблей, курсирующих между Севильей и Карибами, отплывает на Кубу. А оттуда до Веракруса, можно сказать, рукой подать.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Путешествие от Севильи до Веракруса на борту курьерского судна заняло три недели. Сей корабль, высланный вперёд казначейского флота, должен был известить Новую Испанию о том, что эскадра уже поднимает паруса.

Прошло два года с тех пор, как я, отплывая в Севилью, смотрел на тающий, исчезающий за горизонтом Веракрус, и вот теперь снова заснеженная вершина вулкана Килалтепетль, высочайшей горы Новой Испании, подобно огромному призраку выступила из-за горизонта, словно указующий перст, дающий понять, что Богу ведомо всё.

Новая Испания оказалась сурова и беспощадна почти ко всему, к чему я был привязан. Единственная женщина, которую я мог полюбить, — существо, исполненное лучащейся грации и поэтической чувствительности, — была приговорена к унылой семейной каторге, что для её возвышенной натуры было приблизительно тем же, чем для меня пребывание в тюрьме или на рудниках.

Но при всём том Новая Испания оставалась моим домом, и при виде этого одинокого белого, уставленного в небо перста вулкана сердце моё поневоле забилось сильнее. Севилья была великим и гордым городом, одним из краеугольных камней великой Испанской империи, но мои душа и сердце оставались привязанными к Новому Свету стальными узами. Этот суровый, дикий край давал средства к существованию моим предкам-ацтекам, и он же сделал меня тем, кем я был и кем мог стать. Именно в Новой Испании, невзирая на все её дыбы и плети, темницы и рудники, я получил представление о смелости и верности, о дружбе и чести, и даже какой-никакой учёностью я был обязан своей родине. Невзирая на все препоны и превратности судьбы, я преуспел и возвращался домой не безвестным бродягой, а богатым и уважаемым кабальеро.

Да, я возвращался домой.

Однако я не мог безмятежно радоваться возвращению, ибо на мне лежал долг воздаяния. Я намеревался взять не просто «око за око», но «голову за око», и жажда отмщения убийцам отца Антонио, дона Хулио и его семьи не покидала меня ни на миг. Мечты о кровавой мести сопутствовали мне всегда и повсюду, как неизменный и ближайший союзник. Как только я принял решение вернуться, эти мои мечты разом обрели крылья. План, созревавший в моём мозгу ещё с той поры, как я покинул Веракрус, теперь с безжалостной настоятельностью требовал осуществления. Мною двигало твёрдое намерение заставить убийц заплатить за всё сполна.

Как раз в тот день, когда наш корабль бросил якорь между островной крепостью Сан-Хуан-де-Ульда и городом, мне исполнилось двадцать пять лет. Утро дня своего рождения я провёл в беседе с таможенником и служителем святой инквизиции, однако досмотр меня не пугал: я был достаточно осторожен и не взял с собой ничего непозволительного или способного привлечь нежелательное внимание. Единственной книгой в моём багаже было «Житие святого Франциска», причём настоящее житие, а не одна из тех нынешних непристойных книжек, где под обложкой благочестивого сочинения помещается текст совсем иного содержания.

Перед тем как покинуть Севилью, я подыскивал себе подходящие имя и биографию, но вышло так, что и тем и другим обзавёлся в море. Подходящая возможность представилась мне в лице молодого человека примерно моих лет, третьего сына обедневшего дворянина, который удрал из Испании, не желая, как то предписывали ему родители, делать духовную карьеру. Куда плыть, ему было совершенно безразлично, и, когда, сбившись из-за ветра с курса, мы бросили якорь возле какого-то идиллического острова, мой спутник сошёл на берег и остался там с намерением провести всю жизнь, греясь под пальмами на солнышке в объятиях прекрасных туземок. За несколько недель совместного плавания дон Карлос (имя, показавшееся мне вполне подходящим), будучи беспечным, общительным болтуном, выложил мне всю подноготную: и свою, и своей семьи, благодаря чему я знал историю его рода, имена родителей, братьев и сестёр. Под предлогом намерения обзавестись в Новом Свете домом в подлинно испанском стиле, я даже попросил дона Карлоса набросать мне план их родового гнезда, а заодно и нарисовать фамильный герб.

Хорошо одетый, респектабельный, с прекрасными манерами, без какой-либо контрабанды, но зато с безошибочно угадываемым высокомерием настоящего идальго, я без задержек миновал таможню, не преминув одарить служителя скромным подношением.

Корабельная шлюпка доставила меня к пристани, где торговцы уже складывали приготовленные к погрузке товары. Главный из предназначавшихся для казначейского флота грузов, серебро, надо полагать, находился в городе, в специальном, строго охраняемом помещении во дворце алькальда. Прибытие казначейского флота ожидалось через неделю, однако поговаривали, что подзорные трубы крепости уже углядели в море корабли, так что эскадра благодаря попутным ветрам может прибыть раньше срока. Очень скоро корабли встанут на якорь, разгрузятся и примут на борт дары Нового Света.

По прибытии в Веракрус я снял комнату в гостинице на главной площади, той самой, за место перед которой мне, в бытность мою попрошайкой, приходилось драться. Среди портовых léperos, канючивших у меня милостыню, не было ни одного знакомого лица, что и неудивительно — эти отбросы общества не живут долго. Именно их в первую очередь отправляют на рудники и плантации, они становятся главными жертвами vomito negro и любой другой заразы, опустошающей город.