— Расскажи мне, что там вышло у Сервантеса с Матео? — попросил я.

   — Матео был в то время начинающим автором, вожаком труппы странствующих актёров... — начала она рассказ.

   — Тех самых, с которыми ты сбежала? — прервал её я.

   — Естественно. Полагаю, ты уже догадался, что Матео был моим первым возлюбленным. Строго говоря, не первым, кто насладился моим телом, но первым, с кем я сама хотела заниматься любовью.

Я улыбнулся, представив себе эту неуёмную актёрскую парочку в постели. Dios mio, это, должно быть, что-то вроде встречи вулкана с прибоем!

   — Ну а почему он всё-таки возненавидел Сервантеса?

   — Сервантес писал пьесы, хотя они и не имели той популярности, которая пришла к нему после публикации «Дон Кихота». Матео, в то время совсем молодой актёр, тоже сочинял пьесы и, разумеется, мечтал увидеть их на сцене. И некоторые из них он показал, желая получить отзыв, маститому автору, Сервантесу.

   — В частности, историю странствующего рыцаря и старого идальго, сражавшегося с ветряными мельницами, — вставил я.

   — Я так точно и не узнала, о чём именно были предполагаемые комедии Матео. Он говорил, что Сервантесу они понравились и одно время они даже были друзьями.

   — Похоже на то, что Матео изливал Сервантесу душу. Рассказывал ему обо всех приключениях, которые пережил в поисках вина, женщин и славы.

   — Да, Матео тоже намекал на то, что старый писатель «позаимствовал» часть его похождений, и у меня нет причин в этом сомневаться. Событий в жизни Матео и без выдумок хватило бы для того, чтобы заполнить не одну книгу. Но правда и то, что в популярных у зрителей пьесах Матео о рыцарях, драконах и прекрасных принцессах как раз и содержится всё то, что Сервантес в своём «Дон Кихоте» безжалостно высмеял.

   — Я так понимаю, что нашего друга обидело то, что Сервантес не только «позаимствовал» его биографию и идеи, но и представил это всё публике в смехотворном виде.

   — Матео его так и не простил.

   — Да уж знаю, — пробормотал я. — Стоит упомянуть при нём Сервантеса, как он моментально впадает в бешенство.

   — Если б он только узнал, что мы с тобой ходили смотреть «Нумансию»!

   — Да уж, он бы разозлился на нас обоих. Но вот что, Ана: ты мне как-то сказала, что Матео на самом деле никакой не picaro, а настоящий кабальеро. Так вот, он, конечно, во время наших совместных скитаний, похождений и схваток с пиратами рассказывал мне немало интересного о своей жизни, но я сильно сомневаюсь в правдивости этих рассказов, и мне хотелось бы знать, та ли это самая история, которую довелось выслушивать и тебе...

   — Мне Матео ничего такого особенного не рассказывал. Но люди, знающие его лучше меня, говорили, что по происхождению он маркиз.

Маркиз! Носитель титула, превосходящего графский и уступающего лишь герцогскому. Большой вельможа. Столь знатной персоне, даже если все семейные владения были промотаны или конфискованы, ничего не стоит раздобыть целое состояние, женившись на дочери какого-нибудь сказочно богатого купца.

   — Я слышала эту историю не от него самого, — промолвила Ана. — Матео осиротел в пять лет: отца убили в бою, мать умерла от чумы. Отец его, маркиз, был прославленным королевским генералом. После смерти родителей Матео взял на воспитание кузен его отца, граф. В ранней юности он был обручён с графской дочерью, на год или два старше его. Как-то ночью, ему в ту пору едва исполнилось семнадцать, слуга разбудил его, доложив, что в дом забрался чужой. Матео, схватив шпагу, бросился на поиски вора — и нашёл нарушителя спокойствия, оказавшегося его другом, в объятиях своей нареченной.

Рог Dios, Кристо, можешь ты представить себе эту картину? Молодой аристократ, идеалист с пылким сердцем, воспитанный в традиции, согласно которой hombria, честь мужчины, зависит от поведения женщины, с которой его связала жизнь. И такой человек застаёт невесту занимающейся любовью со своим другом. Можно ли винить его за то, что случилось потом?

Я слишком хорошо знал Матео, чтобы задаваться вопросом, что он сделал в такой ситуации.

   — Разумеется, он убил любовника.

   — Если бы всё обошлось только убийством любовника, Матео сейчас был бы маркизом, а не picaro. Он убил не только друга, но и свою нареченную. Она попыталась встать между сражавшимися мужчинами и пала первой. Конечно, каждому понятно, что для Матео это был вопрос чести, но девица была единственной дочерью старого графа, к тому же её поведение бросало тень уже на его фамильную честь. И граф сумел повернуть дело так, что Матео пришлось скрываться.

Выслушав Ану, я долго молчал. Сидел с закрытыми глазами и представлял, каково пришлось в ту страшную ночь и Матео, и двоим возлюбленным. Потрясение и гнев. Кровь на клинке. Беспомощное женское тело, распростёртое на полу.

Все эти мысли удручали, и полегчало мне, лишь когда Ана предложила помассировать её тело повыше.

В Севилье я многому научился — например, тому, что идальго подобает смотреть не на слугу, а сквозь него, не видя в нём личности. Однако сердце моё всё больше и больше тосковало по Новой Испании. Я уже распростился с мечтой о том, что Елена может когда-нибудь стать моей: подобно Калисто и Мелибее, мы не могли противостоять судьбе и обычаям. Елене предстояло выйти замуж за Луиса, растить его детей и навеки расстаться с мечтой стать знаменитой поэтессой и автором пьес. В цепкой хватке Луиса она быстро увянет, превратившись до времени в старуху, чьи девичьи мечты жизнь обратила в пыль.

Но, с другой стороны, почему бы мне не попытаться сделать Елену вдовой?

Время от времени я приходил в порт, стоял у причалов и смотрел на приходящие и уходящие корабли. Отсюда они отплывали в разные концы раскинувшейся по всем четырём сторонам света Испанской империи, однако мне казалось, будто ветер, наполняющий паруса, гонит их все в одном направлении — в Веракрус.

Это тяготило меня, да так сильно, что Ана заметила моё уныние и заявила, что не желает иметь со мной дело, пока я снова не научусь смеяться. Правда, у меня возникло подозрение, что истинной причиной её немилости стала не моя меланхолия, а настойчивые ухаживания одного итальянского графа. Как раз в ту пору, когда я стал помышлять о возвращении, по всей Севилье зазвучало знакомое имя — в обществе заговорили о Каталине де Эраузо, искательнице приключений, сбежавшей из монастыря и поступившей на королевскую военную службу.

Слушая по тавернам и театрам рассказы о её похождениях, я отделял факты от вымысла. Ведь говорили разное: одни расписывали её подвиги, дуэли и эскапады в качестве лейтенанта королевской армии, другие называли Каталину вожаком шайки разбойников, грабивших обозы с королевским серебром; рассказывали также, будто она носила мужское платье, чтобы соблазнять женщин.

Каталина де Эраузо уже один раз проезжала через Севилью, чтобы предстать в Мадриде перед королём, намеревавшимся наградить её и воздать ей почести как истинной героине Испании, а теперь вернулась сюда, чтобы отплыть в Рим, где её ожидала награда ещё и от Папы. Я послал ей в гостиницу записку, позволив себе осведомиться, растратила ли она уже всё серебро, похищенное в Секатекасе.

Каталина не догадывалась, от кого записка, пока не увидела меня, а хоть бы и догадалась, всё равно не стала бы доносить обо мне королевской страже. Возможно, она без колебаний всадила бы мне кинжал в спину, однако чтобы человек, осведомлённый о её неприглядных делишках в Новом Свете, оказался в руках сыщиков и палачей, было никак не в её интересах.

В ответном послании Каталина предложила мне прибыть к её гостинице, имея в распоряжении экипаж, нанятый, разумеется, за мой счёт. Помнила ли эта, с позволения сказать, женщина, что однажды она пыталась меня убить?

Каталина вышла из гостиницы в облачении монашки, хотя, на мой взгляд, очень мало на неё походила. Ну как-то не доводилось мне видеть в жизни монахинь с пересекавшими лицо ножевыми шрамами и носом, мало того что покрасневшим от многолетнего пьянства, но и сломанным столько раз, что он больше смахивал на костяшку. У монашек, которых я знал, передние зубы были в целости, а безмятежно-блаженные глаза устремлены в вечность. Каталина же смотрела сущим волкодавом.