— Кузен дона Хулио. — Изабелла представила меня с таким пренебрежением, что Рамон де Альва, человек, который лишил жизни отца Антонио, едва ли глянул в мою сторону. Изабелла так и не узнала, как я был ей за это благодарен.

Нам предоставили время освежить свою одежду и тело перед ужином. Должно быть, известие о моём скудном материальном положении успело разнестись и среди слуг, потому что комната, которую мне отвели, оказалась сущей каморкой, меньше гардеробной настоящего кабальеро. В комнатке было темно, тесно и нестерпимо душно, вдобавок она пропахла запахами располагавшейся внизу конюшни.

Я уселся на кровати, опустив голову на колени, и призадумался о своей судьбе. Узнал бы меня Рамон де Альва, если бы я посмотрел ему прямо в глаза? Внутренний голос подсказывал мне, что нет. Я стал старше на пять лет, причём то были важные годы, когда отрок мужает и изменяется особенно сильно. Я отпустил бороду. Меня представили испанцем, и я был одет как испанский кабальеро, а не как уличный мальчуган-lépero.

Шансы на то, что враг меня узнает, были совсем невелики. Однако остававшаяся ничтожная возможность заставляла трепетать моё сердце. Самое лучшее для меня — это держаться от Рамона подальше.

Как я уже понял, все гости были городскими друзьями Изабеллы, приехавшими на свои гасиенды с ежегодным визитом. Нам предстояло пробыть здесь только ночь и пуститься в обратный путь рано поутру, чтобы поспеть домой до наступления темноты. Мне всего-то и надо, что продержаться в тени те несколько часов, которые будет продолжаться ужин. Поменьше пить и воздерживаться от болтовни.

Не пойти на ужин вовсе означало наверняка избежать встречи с Рамоном де Альвой, а стало быть, и вероятности того, что он меня всё-таки узнает и изрубит мечом прямо на глазах у гостей. Тут же у меня в голове созрел план.

Скажу-ка я, что мне нездоровится, мол, прихворнул с дороги и присутствовать на ужине не смогу.

Я послал к донье Изабелле слугу с извинениями, сообщением о том, что у меня расстроился желудок, и просьбой разрешить мне остаться у себя в комнате. Конечно, если сеньора будет настаивать, велел я передать слуге, я отправлюсь на ужин.

Слуга вернулся через несколько минут с ответом от Изабеллы. Она обойдётся без меня.

Я страшно проголодался и велел слуге принести мне тарелку с едой. Он посмотрел на меня с удивлением, и я пояснил, что, по словам моего доктора, такая желудочная болезнь, как у меня, лучше всего лечится именно сытной пищей, вот только принимать её нужно непременно лежа.

Рухнув на кровать, я возблагодарил святого Иеронима за то, что он не оставил меня своей милостью.

Я поклялся отомстить злодею Рамону, но сейчас для этого не подходящие время и место. Любое действие, которое я бы предпринял против него, отразилось бы на доне Хулио и Матео. И хотя мне очень хотелось сразить этого человека, пусть даже ценой собственной жизни, здравый смысл подсказывал мне, что, сделав это, я не отплатил бы добром моим друзьям и навлёк бы на них несчастье. Новая Испания велика, но испанцев на обширной территории проживает сравнительно не много. Рамон де Альва ещё появится в моей жизни. Так что лучше будет выждать время, пока не представится возможность отомстить, не навредив при этом тем, кто отнёсся ко мне с добротой.

Я заснул, вдыхая запах навоза и под звуки музыки, доносившейся из трапезной. Несколько часов спустя я проснулся в тёмной комнате и сел. Шум стих, видимо, ужин завершился. Посмотрев на луну, я решил, что уже перевалило за полночь.

Мне захотелось пить, и я вышел из комнаты в поисках воды, но ступал тихонько, стараясь не производить шума, не перебудить весь дом и не привлечь к себе внимание.

Ещё раньше я приметил колодец, находившийся в маленьком patio в стороне от главного внутреннего двора. Рядом с этим двориком поставили нашу карету. Наверняка этот колодец предназначался для конюшен, но мне в жизни доводилось пить и кое-что похуже воды, которой поят лошадей.

Я остановился у подножия лестницы, ведущей наружу из моей комнаты, жадно вдыхая прохладный ночной воздух. Стараясь ступать легонько, я углядел при свете луны колодец, зачерпнул из него воды и, после того как вволю напился, вылил то, что ещё оставалось в ведре, себе на голову.

Возвращаться в комнату и изнывать от пота мне не улыбалось — там было жарко и сыро, как в индейской парилке. Зато у меня имелась возможность скоротать ночь в нашей карете — воздух там чище, лучше, а сиденье немногим жёстче соломенной постели в комнате. Я залез в карету. Правда, чтобы уместиться на сиденье, мне пришлось скрючиться, но здесь, по крайней мере, можно было дышать.

Сон уже начал туманить мои мысли, когда я услышал чей-то шёпот и смех. Опасаясь выдать своё присутствие, я постарался не делать резких движений и, осторожно выпрямившись и сев, выглянул наружу.

Двое вышли в маленький внутренний дворик. Мои глаза приноровилось к темноте, и я узнал парочку почти мгновенно: то были Изабелла и Рамон де Альва.

Негодяй заключил женщину в объятия и поцеловал. Его губы скользнули вниз к её груди, и он раздвинул её корсаж, обнажив белую грудь, которую мне уже довелось однажды увидеть.

Этот человек обошёлся с Изабеллой, как с сукой в период течки: бросил на землю и стал срывать с неё одежду. Если бы я не видел, что супруга дона Хулио пришла с ним по доброй воле и что ей по вкусу такое грубое обращение, я бы схватил свой кинжал и бросился на Рамона, дабы не допустить насилия.

Её нижнее бельё было отброшено в сторону. Когда Рамон обнажил тёмный уголок между поблескивавшей белизной её бёдер, он спустил собственные штаны, упал на Изабеллу, засадив свой реnе ей между ног, они оба начали двигаться в такт, постанывая и тяжело дыша.

Я медленно отполз подальше, вздрагивая от скрипа пружин кареты, закрыл глаза и зажал ладонями уши, чтобы не слышать звуков их собачьей возни.

Душа моя истекала кровью. Мне было мучительно горько за дона Хулио. И за себя.

Что такого ужасного я сделал, что заставило этого злобного человека снова появиться в моей жизни?

На следующее утро вместо приглашения к завтраку я получил пригоршню тортилий с кухни, перекусил и отправился прогуляться по дому. В парадном зале моё внимание неожиданно привлёк портрет.

На картине была изображена девочка лет двенадцати, ещё не начавшая расцветать как девушка, но уже приблизившаяся к той грани, что отделяет ребёнка от формирующейся женщины.

Сомнений не было: я видел перед собой портрет той самой юной Елены, которая тайком провезла меня в карете из Веракруса. Глядя на картину, я вспомнил, что её старшие спутницы тогда в карете упоминали её дядю дона Диего.

Санта Мария! Неудивительно, что я встретил этого злодея Рамона де Альву. В карете ведь заходил разговор о том, что де Альва состоит на службе у её дяди.

Сходство девушки на портрете с моей спасительницей было слишком велико, ошибиться я не мог, но на всякий случай спросил у проходившего мимо слуги:

   — Эта девушка, она племянница дона Диего?

   — Да, сеньор. Она умерла от оспы.

Я вышел из дома и направился к карете со слезами на глазах. Если бы сейчас на пути мне попался де Альва, я бы бросился на него и всадил кинжал ему в горло. Хотя это было глупо, я винил де Альву и в смерти Елены. Поэтому теперь я считал, что он отнял у меня двух людей, которых я любил, и обесчестил третьего. Я снова поклялся себе, что настанет день, когда я отомщу ему, но так, чтобы это не повредило дону Хулио или Матео.

Теперь моё сердце знало, почему эта земля, названная Новой Испанией, была землёй трагедий и слёз в той же мере, что веселья и песен.

После того как Изабелла вернулась в город, дон Хулио отбыл с Матео на тайное задание, а я остался дома изнывать от скуки и зависти.