— А весь фокус в том, что щель пронизывает скальную стену. Насквозь. Протиснись сквозь неё, тут всего каких-то десять футов, и ты окажешься над рекой. Я тебе вот что скажу — попробуй. Если пролезешь в эту трещину, отпущу.

Он хохотал очень долго и громко, а я думал, что в один прекрасный день не только проделаю себе путь наружу, но и удавлю Гонсало его собственным бичом. В этом я дал себе клятву.

Казалось, эта ниточка света ничего не сулила, однако я о ней не забыл. В этом, возможно, тоже сказалась школа дона Хулио — он учил меня смотреть на физические явления с практической точки зрения, а когда я разглядывал эту трещину, свет напоминал мне о том, что снаружи меня ждёт свобода.

Вопрос лишь в том, как пролезть в щель.

Разумеется, о том, чтобы проломить десяток футов камня киркой, не могло быть и речи. Мне следовало найти способ расширить трещину мгновенно, и, как пожизненно осуждённый, я такой способ знал. Чёрный порох!

Трещина уже существует. Она сквозная. Значит, надо заложить туда достаточно пороха, чтобы при взрыве щель расширилась. Взорвав ко всем чертям эту проклятую гору, я открою себе путь наружу... если, конечно, гора не обрушится мне на голову.

Разумеется, раздобыть порох не так-то просто. Взрывчатка хранится в особом помещении, без окон, за запертой железной дверью. А для ведения взрывных работ выдаётся под строгим надзором надсмотрщиков, в малых количествах.

Так-то оно так, но когда я закладываю заряд в шурф, дураков надзирать за мной нету. Я остаюсь один, а значит, могу украсть щепотку и припрятать её где-нибудь на теле, а потом перепрятать. Так, по крупице, и накопится нужное количество. Конечно, в случае разоблачения меня ждёт жестокая расправа и мучительная смерть. Но попытка стоит риска: или я попытаюсь обрести свободу, или просто сдохну на этом проклятом руднике.

Месяц за месяцем, щепотка за щепоткой я похищал порох, слегка мочился на него, лепил из получившейся массы лепёшки и прятал их в заброшенном туннеле. Когда лепёшки высыхали, я крошил их, получая то, что дон Хулио называл маисовым порохом, ибо каждая крупинка была размером примерно с маисовое зёрнышко.

С каждым моим посещением заброшенного туннеля взрывчатки в трещине прибавлялось.

На всё это — кражу пороха, вылазки украдкой в туннель, заполнение щели — уходили те немногие силы, которые ещё оставались. И когда наконец пришло время действовать, я уже едва держался.

Я чувствовал себя сумасшедшим, ибо собирался осуществить то, что сам же считал практически невыполнимым.

Кроме того, я попал на заметку к Гонсало. Все эти мои отлучки приводили к участившимся опозданиям, и хотя в шахте я относился к числу самых крепких, лучше других справляющихся с уроком работников, Гонсало терпеть не мог опозданий.

Когда я в последний раз появился позже положенного, он ударил меня по голове рукояткой плети, да так, что у меня в ушах зазвенело, и заявил:

   — Ты мне надоел, marrano, и я решил преподать тебе урок. Сегодня тебя выпорют у столба, да так, что сами инквизиторы, с которыми ты имел дело, покажутся тебе ангелами милосердия. Ручаюсь, после этого ты навсегда забудешь об опозданиях — если, конечно, выживешь.

Ну что ж, судя по всему, судьба решила за меня: или сегодня, или никогда.

Остаток смены надсмотрщик не выпускал меня из виду — куда бы я ни шёл, что бы ни делал, следовал за мной, словно тень. А когда время смены истекло, лично повёл меня назад, придерживая за локоть.

Как только мы поравнялись с моим заброшенным туннелем, я остановился и повернулся к Гонсало.

   — Осмелюсь попросить вас об одной милости, — промолвил я как можно более жалобным голосом, униженно опустив глаза.

Мне нужно было удостовериться, что мы одни. Вообще-то Гонсало всегда покидал шахту последним, и сейчас он непроизвольно огляделся, высматривая отставших. Но последний в колонне работников уже исчез за поворотом. Мы остались вдвоём.

   — Ты не имеешь права ни о чём просить, marrano! — прошипел надсмотрщик, снова хватаясь за плеть.

Наконец-то уроки фехтования, которые давал мне Матео, принесли плоды. Я отбил удар двуручным рудничным молотом, железное навершие которого расквасило ему нос, схватил Гонсало за горло и, затащив в заброшенный туннель, шмякнул о стену, приговаривая:

   — Сдохни, сукин сын! Сдохни!

Схватив молот двумя руками, я нанёс Гонсало удар в висок. Он умер мгновенно. То была лёгкая смерть, незаслуженно милосердная по сравнению с той, на какую он обрекал других.

Теперь у меня не оставалось выбора — надо взорвать гору, и будь что будет. Иначе мне предстоит умереть мучительной смертью, будучи схваченным рудничной стражей.

Я торопливо запихал в трещину остаток спрятанного чёрного пороха и вставил запал. Чуть ниже в туннеле находилась печь. В ней поддерживался огонь, от которого мы зажигали головни, чтобы воспламенять заряды. Я помчался туда — нужно было успеть проделать всё до начала следующей смены.

Возле печи находилась клеть с факелами — палками, обмазанными на концах смолой. Схватив один из них, я сунул его в очаг, и тут меня окликнул стражник:

   — Эй, каторжный! Ты что там делаешь? Где Гонсало?

   — Почему ты не со своей сменой? — подхватил второй стражник.

Не удостоив их ответом, я припустил к своей трещине, чтобы зажечь от факела запал, со всей скоростью, на какую только был способен. Хуже всего, что я понятия не имел, сработает ли он, всего лишь дважды вымоченный в моче с чёрным порохом, вообще, а если и сработает, то какова скорость его горения.

Запал мог полностью прогореть за пять секунд. Мог погаснуть, не догорев. Возможности испытать его заранее мне так и не представилось.

Так или иначе, прикрыв горящий факел ладошкой, я су мел зажечь запал как раз в тот миг, когда оба стражника вбежали в туннель, размахивая тесаками.

И снова наставления Матео спасли мне жизнь. Когда пёр вый стражник, тощий африканец с коротко подрезанными волосами и отсутствующими передними зубами, бросился вперёд, целя мне в горло, я, успев встать в фехтовально-танцевальную защитную позицию, уклонился от выпада, и он, двигаясь по инерции и потеряв равновесие, налетел на меня и пере крыл пространство для нападения своему напарнику. Столкнувшись с африканцем, я нанёс ему два удара одновременно: ткнул кулаком в кадык и молотом раздробил бедро. Он вскрикнул и обмяк у меня в руках.

Прикрываясь телом первого стражника, как щитом, от атак его напарника, я старался поднять с пола оброненный им клинок, а когда мне это в конце концов удалось, бросил искалеченного африканца на пол и схватился с его товарищем, держа тесак в одной руке и молот в другой.

Матео учил меня, что когда ведёшь поединок с рапирой и кинжалом, то кинжал можно использовать лишь в качестве колющего оружия. Иными словами, отвлекая противника рапирой, ты пронзаешь его кинжалом.

Оно, конечно, тесак далеко не рапира, а уж молот всяко не кинжал, но стратегия боя двумя руками оставалась той же. Особенно в сочетании с мудрым изречением, которое я тоже почерпнул от своего друга: лучшая защита — это нападение.

Я налетел на противника как тигр, с высоко занесённым молотом в левой руке и сверкающим, пребывающим в непрерывном движении, то рубящим, то колющим воздух тесаком в правой.

Обнаружив, что он столкнулся с вооружённым безумцем, стражник повернулся и пустился бежать. А я, действительно обезумев от ярости и жажды крови, погнался за ним.

Как ни странно, именно это и спасло мне жизнь. Двухфутовый запал прогорел полностью меньше чем за полминуты, после чего около двух фунтов чёрного пороха, который я упрятал в стену туннеля, взорвались. Разумеется, далеко убежать мне не удалось, но не побеги я тогда вовсе, писать эти строки сейчас было бы некому.