Через несколько дней, оставив Даниила Романовича в Галиче, собрав дружину, Мстислав Удалой уехал к себе в Торопец.

Во Владимире, во дворце княжеском, сегодня царило непривычное оживление. Великий князь Юрий Всеволодович с утра пребывал в весёлом расположении духа. Таким государя видели нечасто — он всегда был хмур, отвлечён, казался углублённым в себя. А вот сегодня с самого утра на его лице играла довольная усмешка, и даже в церкви, на молебне, он то и дело улыбался каким-то своим мыслям. После службы потребовал коня (чего давно уж не случалось) и уехал за город кататься. Конная стража и кое-кто из ближних, последовавшие за ним, находились в недоумении: как сопровождать хозяина, ехать ли чуть поодаль или отпустить его подальше вперёд, а самим двигаться на порядочном расстоянии? Обычно он сам давал знак, а нынче что-то расшалился, как юный отрок, впервые севший на коня и осознавший свою над ним власть. Свита поспешала, то останавливаясь, то нагоняя великого князя, который или пускался вскачь, или ставил коня на дыбы, заставляя его плясать под седлом.

Ехали, миновав пригородную слободу, по-над высоким и крутым берегом Клязьмы, готовившейся освободиться ото льда. День был под стать княжескому настроению: яркий, солнечный, почти без ветра; береговые речные откосы совсем уже очистились от снега, и если приглядеться к кустарнику, тянущемуся вдоль Клязьмы, то можно было увидеть еле-еле увеличившиеся почки: весна набирала силу. Ещё день-другой — и треснет лёд на реке, вздыбятся льдины, полезут одна на другую, зашумит, затрещит по всей реке, двинет ледяное нагромождение вниз. А там и половодье раскатится во все стороны, зальёт впалые места, водяным зеркалом покроет прибрежные поля — эх, хорошо! Какой простор откроется взгляду, каким покоем повеет от этого ежегодного праздника наступления весны!

Великий князь остановил коня над самым краем высокого речного обрыва, стоял, отдыхал после недолгой скачки, смотрел вдаль. Там расстилались поля, черневшие проталинами, темнел синей полосою лес, а возле него лепилась деревенька, над одной из изб вился дымок. Если присмотреться, то можно было разглядеть, как мелкие людишки копошатся по хозяйству. Не видя ничего толком, великий князь знал, что они сейчас готовятся к скорой пахоте, севу, налаживают сохи, упряжь конскую. Ну-ну, готовьтесь.

   — Дрова-то жалеют, не топят сегодня, — произнёс он вслух. — Весну почуяли, сукины дети.

   — Что, княже? — тут же раздался голос из-за плеча. Свита уже приблизилась, но совсем подойти не решалась, и боярин Кондрат, советник великого князя, не расслышав его слов, переспросил на всякий случай.

   — Да вот, говорю, весна идёт, — обернулся великий князь к свите. — Ещё неделю — и развезёт дороги, не проедешь.

   — Верно, верно говоришь, государь, — закивал Кондрат, глядя на улыбающееся лицо Юрия Всеволодовича. Ой, не весна его так развеселила, не дороги у него на уме. Чему радуется? Вчера к великому князю человек приехал — может, вести радостные привёз?

Кондрат не ошибся. Как раз давеча гонец, прибывший от князя Романа Киевского, доложил великому князю о делах, произошедших в Галиче. Больше всего повеселила Юрия Всеволодовича развязка всего предприятия — ай да царь Галицкий, вот так учудил! Поделом тебе, гордый князь Мстислав, сиди теперь в своём Торопце, надутый от обиды, как пузырь. На кого обижаться-то, на самого себя разве?

Ну это просто смех, да и только, никогда такого не было! Пожалеешь, что ты не птица — не можешь слетать, посмотреть на лицо Мстислава Мстиславича. Вот что значит мечом попусту махать, не умея задуматься о будущем. Из Новгорода выгнали, из Галича сам убежал. Может, сходить на него, на князя Мстислава, осадить в Торопце? Дружины-то у него теперь прежней нету. Впрочем, скоро весна разгуляется, не то, что до Торопца — вон до той деревни и то в три дня не доедешь.

То-то, надо полагать, веселятся теперь враги Мстиславовы. А значит, липицкую обиду можно считать почти уже забытой, снять с души тяжёлый камень, жить, не оглядываясь на князя Удалого. Велеть, чтоб рассказали во Владимире про незадачливую судьбу Мстислава Мстиславича. А то многие, наверно, до сих пор забыть не могут, как князь Юрий в одной рубашке под стенами владимирскими скакал, кричал жителям, чтобы вооружались. Это воспоминание вдруг так ярко вспыхнуло перед великим князем, что весёлое настроение померкло и он даже слегка устыдился своего злорадства.

   — Да, — послышался рядом глубокомысленный голос боярина Кондрата, — дороги-то скоро прямо реками станут, и на коне не проедешь. А на ладье только.

   — Домой поедем, — резко бросил Юрий Всеволодович и, не продолжая разговора, повернул коня назад. Ехал теперь без прежнего баловства, чинно. Свита следовала за ним.

Великий князь ждал в гости брата Ярослава. Тот всю зиму, почитай, провёл на Волге, где — вот душа непоседливая! — строил городок, а за какой надобностью — неизвестно. Говорил, что городок сей по прошествии некоторого времени затмит собою сам Великий Новгород. И чтобы прочнее это сбылось, дал городку название: Новгород Нижний. Звал туда Ярослав великого князя, хотел похвастаться, да Юрию всё было недосуг: то одно, то другое, вот с рязанским князем Глебом пришлось разбираться, с душегубом. Недаром кровь-то в нём течёт половецкая, в Глебе-то, вот он и решил всё разом для себя устроить — вырезал родичей, обманно заманив их на пир. Так половцы делают. «А впрочем, кое-кто из русских тоже, — подумал Юрий Всеволодович. — Великий отец наш, царствие ему небесное, тоже таким образом расправился — и тоже с рязанским князем Романом. Было, было. Что тут скажешь? Рязань — это такое дело...»

Так и не съездил, не посмотрел на город Нижний Новгород. А места там, говорят, знатные, красоты неописуемой. Река Ока с Волгой сливается, обе реки широки и полноводны, пускай по ним ладьи и вези товары куда хочешь. Может, и вправду станет когда-нибудь Нижний Новгород знаменитее своего северного мятежного собрата?

Вообще великий князь был доволен младшим братом. Ярослав за время, прошедшее со дня Липицкой битвы, словно пришёл в себя, поуспокоился — как мальчуган-задира после хорошей трёпки, стал больше думать о государственных делах, чем о телесных наслаждениях. И жену новую взял, которая ему принялась деток хороших приносить одного за другим, и все мужского пола, наследники. Старшенький, Александр, уже и разговаривать умеет разумно, такой отрок ясноглазый, что хоть выпрашивай его у Ярослава себе на воспитание!

Да, исправился младший братец. Девок бесстыжих от себя удалил. Правда, как сказывают, не очень далеко, иной раз навещает их, тешит плоть свою, но хотя бы втайне от супруги законной, и это уже хорошо. А то ведь просто срамно было смотреть да слушать, какие о его наложницах рассказы ходят.

День между тем расходился, растеплился. В городе звон капели перемежался с чириканьем многочисленных воробьёв. Ещё полмесяца пройдёт — и Вербное воскресенье, а там и Пасха! Живи и радуйся, великий князь, всё тебе подвластно, недругов у тебя нет, которых можно опасаться, а стало быть, и у всей твоей земли спокойная жизнь будет. Главный обидчик, князь Мстислав, навеки завяз у себя в глухом своём уделе, осталось ему только стареть да вспоминать, каким удалым рубакой был когда-то.

Прибыв во дворец, великий князь снова повеселел и супругу свою Агафью навестил во внеурочное время, что для неё было приятной неожиданностью. После того заняться бы делами, да что-то охоты не было. Просто посидел у окошка, пожмурился на яркое солнышко, готовясь к обеду.

И тут вдруг во дворе — шум, звон! Прибежали. Радость-то какая, государь! Брат твой едет! Вон, приехал уже. Из окна Юрий Всеволодович и сам теперь мог увидеть, как во двор въезжает младший братец с сыном своим, Александром, и небольшой охраной. Обоз оставил, спешил, наверное, повидаться с великим князем. И то — давненько не видались. Александр-то как вырос!