День шёл к вечеру. Скоро по городу должны были пустить ночную стражу с факелами, а как же иначе? Осада ведь. И что — бегать всю ночь, как заяц, спасаясь от зорких глаз? Долго ли так пробегаешь? Когда и оружия-то никакого при себе нету. Поймают — пришибут на месте. Не научился по-немецки-то разговаривать. Одним «явольхером» да «зеергутом» не отбрешешься. Может, домой? «Фрау» заждалась, поди, ясного сокола. Война не война, а ночь впереди, помычать требуется. У, постылая!

Первый раз за прошедшую неделю Иван не ощутил привычного возбуждения, когда подумал о предстоящей ночи. Наоборот, его пронизало вдруг такое отвращение к своей подневольной «семейной жизни», что рвотный позыв пустого желудка едва не свалил на землю. Будь что будет, подумал Иван, а туда, к этой толстой дуре я больше не вернусь. Лучше смерть.

Между тем раскопки возле ворот продолжались. Солнце стояло уже не так высоко, начинало понемногу скатываться. Успеют или нет до темноты? Должны успеть, вон сколько народу пригнали.

А что сейчас делается там, возле главных ворот? Шума оттуда вроде не слышно, значит, наши пока не начинают приступ. Эх, раздвоиться бы! И там надо быть, и тут. Ладно, здесь пока всё ясно, копают и копают. Иван решился сбегать к главным воротам.

Самое трудное было — держать походку, шагать свободно, не пригибаясь и не шарахаясь от каждого встречного. Он ведь немец и идёт по каким-то важным делам.

Через некоторое время, наделав крюков и петель по здешним замысловатым тропинкам, Иван снова вышел к Торговой площади. Отсюда уже можно было видеть, что там делается. Как ни странно, там, у главных ворот, царило почти что спокойствие — ни вооружённых людей, ни военных приготовлений. Даже чёрную бочку со смолой и ту не докатили до стены, бросили на полдороге — Иван узнал её. Неужели решили миром кончить? И приступа не будет? Может, барон Дитрих, зять князя Владимира Мстиславича, сумел договориться с тестем? Неспроста же покойный Ян говорил, что «Вольдемар Мистаслау» душевно склоняется перед величием Ордена.

Но почему тогда русское войско здесь, раз такая дружба у князя с хером Дитрихом?

И зачем старые ворота откапывают?

Нет, здесь что-то не то. Надо понять. От того, сможет Иван разобраться в происходящем или нет, зависит слишком много, в том числе и его жизнь.

Он стал опять пробираться к старым воротам, стараясь идти другим путём, не тем, которым сюда шёл. А то кто-нибудь заметит праздного немецкого юношу, бродящего бесцельно туда-сюда. Иван направился было правее, закладывая новый крюк. Предстояло проскочить мимо небольшой толпы горожан, оживлённо спорящих между собой. Он сделал самое хмурое и отчуждённое лицо, какое только мог, и, никем не останавливаемый, уже почти миновал этих опасных людей, как вдруг сзади раздалось:

— Мыыыы! Мыыыыы!

Он резко обернулся, с досадой успев отметить про себя, что собравшиеся кучкой жители разом прекратили свой спор и все уставились туда же, куда и он.

Там, на Торгу, металась, мыча и махая ему вслед, его «фрау». Она рвалась к Ивану с такой отчаянностью и силой, словно искала его всю жизнь, а вот теперь нашла и снова боится потерять навек. Перелезала через ряды, что при её коротких ногах и толщине было непросто, сваливалась вниз, как мешок, снова вскакивала, кидалась вперёд и непрерывно мычала — так громко, что, наверное, повсюду было слышно.

Времени раздумывать не было у Ивана. Побеги он прочь от «фрау» — это вызвало бы подозрение, за ним могли и погнаться. Он с натугой выдавил из себя смешок и, покачивая укоризненно головой (ох, мол, эти бабы), пошёл ей навстречу.

Она это увидела. Но не прекратила мычать, как надеялся Иван, а лишь сменила в своём мычании тоску на радость. В какой-то миг у Ивана мелькнуло: вот сейчас ещё на мёртвого Яна наткнётся, проклятая, но сообразил, что труп лежит в другом конце. Наконец она выбралась на чистое место, подбежала, переваливаясь, к Ивану и вцепилась в него обеими руками, полуупав на колени и тяжело потянув к земле. Ничего не оставалось, как стоять на виду у всего, считай, города, держа её на весу и успокоительно похлопывая ладонями по мягкому. При этом она ещё колыхалась, вздрагивала, взмыкивала Ивану в живот, прижавшись всем лицом.

«Как она из слободы-то выбралась?» — с тупой злостью подумал ошарашенный Иван. И неожиданно догадался: да ведь её нарочно пустили искать меня, как собаку за зайцем! Может, она с самого начала была подосланная, лучше соглядатая ведь и придумать нельзя! А он-то, порося бессмысленное? Ещё и пыхтел с нею, тешился, радовал плоть! Стыд-то какой!

Так пришлось простоять довольно долго, пока «фрау» не притихла и не стала подниматься с земли, заглядывая снизу Ивану в лицо. Он нашёл в себе силы оглянуться на толпу горожан, ожидая увидеть их стоящими рядом и с подозрением его разглядывающими. Но странно — ничего такого не увидел да и толпа уже куда-то разошлась. Видно, ничего любопытного не было в том, что какая-то старуха с плачем обнимает юношу — война ведь, вот и боится за сына.

— Иди давай, домой иди, — попробовал Иван прогнать «фрау». — Я приду скоро, ступай, ступай, пошла прочь отсюда! Вег! Вег! — вдруг вспомнил, как нужно это по-немецки произносить.

Она кивала, мычала радостно, обнажая беззубие рта, но уходить от Ивана никуда не собиралась — хоть бей её. Старое, некрасивое лицо «фрау» светилось таким счастьем, что Иван устыдился своих мыслей. Да нет, никакая она не подосланная. Прикипела к нему и душой и телом, вот и всё. Может, у неё за всю жизнь такой радости не было? Ничего-то Иван про неё не знал. Откуда она, чья, как жила прежде — ничегошеньки.

Однако нужно было избавляться от бабы. Совсем она была ни к чему, а сейчас — особенно. Погубит, как есть погубит.

Неожиданно для себя Иван вдруг остро, с какой-то хищностью пожалел, что нету рядом с ним бывшего земляка Плоскини, уж тот бы знал, как избавиться от обузы. Ведь не отлипнет. Единственно, что можно сделать, чтобы она успокоилась, это увести её домой, в слободу. Но как туда сунешься в одежде подмастерья Яна?

Не вполне соображая, что делает, он пошёл прочь, сделав «фрау» знак следовать за ним. Она повиновалась, засеменила рядом. Иван шёл к старым воротам, вспомнив, что место, где он сидел сегодня, вполне безлюдное и заброшенное — там что-нибудь придумается.

Несколько раз по дороге «фрау» трогала Ивана за руку, мычала, показывая, что он ведёт её не в том направлении, тыкала пальцем в сторону их слободы. Иван тогда сердито взглядывал на неё, и она в недоумении замолкала. Он снова старался разжечь в себе злость к ней, не думая, зачем это делает, но догадываясь. На их странную пару никто не обращал внимания, словно нелепая пожилая баба, покорно идущая рядом, была лучшим пропуском для передвижения по городу.

До старых ворот они добрались быстро. Иван глянул: там работа шла полным ходом, почти заканчивалась. Старое полуразрушенное строение, возле которого он прятался днём от жаркого солнца, как-то сразу навело его на мысль: действовать надо сейчас, и решительно, не допуская колебаний и не думая о том, правильно ли он поступает.

Иван осторожно заглянул внутрь через дверной проем, опасливо придержав гнилой косяк. Там, внутри, было сумрачно и пусто, пахло прелью и застарелыми нечистотами, то есть ничем таким особенным. Земляной пол покрыт был мусором, сквозь который кое-где пробивалась бледная трава — под дырами в провалившейся крыше. Когда-то здесь держали коней: об этом можно было догадаться по остаткам яслей и кормушек, а также — груде гнилой чёрной соломы, сваленной в дальнем углу. Иван молча шагнул внутрь и поманил за собой «фрау», уверенный, что она беспрекословно повинуется.

Ока и повиновалась. Без всякого испуга, ничего не заподозрив. Кажется, что-то заманчивое для себя увидела в этом. Иван прошёл вглубь, подальше от входа, и остановился, стараясь гнать от себя догадки о том, что именно увидела «фрау» в его приглашении. И когда она, знакомо взмыкивая и чуть ли не на ходу начав подставляться, приблизилась к нему, он с силой ударил её в висок сжатым до окаменения кулаком.