Иван вдруг обратил внимание на свою одежду. И с ожесточением принялся срывать с себя кафтан, снятый с убитого Яна. Нестерпимо вдруг захотелось быть там, вместе со всеми — если не самому биться (где уж безоружному и неумелому), то хоть поглядеть, как немцев лупить будут. Ох и достанется им сейчас, проклятым! В том, что рыцари барона Дитриха будут разбиты, Иван не сомневался. Не смогли они застать русское войско врасплох! Успел, предупредил! Радость и гордость переполняли душу. Вот это день! Может, Господь нарочно посылал Ивану такие испытания — чтобы тот оказался в немецком рабстве, испил до дна чашу унижений, а когда придёт срок, выполнил бы перед Русской землёю долг свой? Иван, едва ли не пьяный от свободы и счастья, теперь твёрдо верил в это.

Как и был, без кафтана, в нательной рубашке, он побежал туда, откуда слышался шум битвы. Бежал мимо обозов. Оттуда его окликали, но Иван не останавливался, спешил. Ещё несколько мгновений бега — и перед его глазами предстало восхитительное зрелище, которое он часто себе воображал, но даже думать не мог, что оно будет таким прекрасным.

Старые ворота уже закрылись изнутри. Возле них несколько русских всадников звонко бились с небольшой кучкой немцев; те сопротивлялись недолго, вдруг, как по приказу, побросали оружие, подняли руки. Сдавались. Остальные по всему полю перед воротами — кто лежал, кто сидел на земле с поднятыми руками, кого уже гнали, связав верёвкой, к обозам. Быстро управились. Надменные Дитриховы рыцари, воины великого Ордена Ливонского, они были теперь сами рабы — те, кто так любил других удерживать в рабстве. Ничего, что Ивану не удалось посмотреть на сражение. Главное, что он увидел плоды русского ратного труда.

А русских-то! Русских сколько было вокруг! И каждого обнять хотелось, поговорить с каждым, поклониться в ноги. Иван поворачивал то к одному, то к другому смеющееся своё лицо — отвык смеяться, забыл, как это делается, но тут почему-то быстро вспомнил.

   — Юнош, эй! Погоди-ка!

К нему подъезжал давешний дружинник, смотрел сверху, улыбался в ответ.

   — Ну, спаси Бог! — крикнул он. — Выручил, молодец. Засели бы они в обозах — трудно бы нам пришлось. Да кто ты таков? Сам русский, что ли?

Он ехал в сторону шатров, а Иван, взявшись за стремя, шёл рядом с ним и торопливо, с пятого на десятое старался рассказать всю свою жизнь за последние годы.

   — Ай правда новгородец ты? — недоверчиво спросил дружинник. — А тут все, почитай, новгородцы. Гляди — может, кого встретишь знакомого? Сам-то где жил в Новгороде?

Иван принялся говорить про Новгород.

   — Власий! — вдруг позвал дружинник, отвлёкшись от Ивана и глядя куда-то в обозы. — Пойди к нам, вот я тебе земляка нашёл!

Тут же, слегка косолапя, но бодро, подбежал невысокого роста мужичок с седоватой бородой и хитрым прищуром.

   — Возьми-ка его, Власий, — дружинник сверху погладил Ивана по голове, отчего тот едва не расплакался снова, — одень получше да накорми. Его, может, князь к себе потребует. То есть как это — зачем? За наградой! Тебя, милый, как звать? Иван? Нечастое имечко! Слышь, Власий! Если б не этот юнош, нас бы здорово покусали нынче псы немецкие!

Ивану вдруг показалось чем-то отдалённо знакомым лицо этого мужичка. И словно откуда-то из детства это знакомство происходило, из тёплого и родного мира, где были и мамка, и отец, и две сестрёнки только-только народились и лежали в люльке, как два свёрточка, а в доме пахло тёплым хлебом и кислым молоком. Подмигнув Ивану, дружинник уехал, а Власий остался стоять, глядя на Ивана с сомнением.

   — Ты чей будешь? На Софийской стороне проживал?

   — Демьяна кузнеца я сын, — ответил Иван, уже понимая, что именно поэтому мужичок его сейчас и вспомнит. Многие Демьяна знали.

Так и получилось. Знавал Власий отца, и в доме у них бывал, и Иванку малого качал на ноге, угощал его пряником. Только давно. Дивясь, как на чудо заморское, оглядывал со всех сторон:

   — Ну и дела! Вот так удивление! Демьяна сын? А я ведь рядом с отцом-то твоим был в том походе, когда убило его. Ох, Господи... Вот бы посмотрел он на тебя нынче! Ну, пойдём, пойдём к обозу, тут и без нас управятся.

Иван ещё раз оглянулся на город. Главные ворота так и не успели закрыться, и через них русское войско спокойно, без суеты и спешки, входило внутрь.

Полностью разбить рыцарское войско сразу не удалось. Барон Дитрих с епископом и почти сотней рыцарей Ордена сумели уйти от погони и укрыться в Оденпском замке — твердыне неприступной. К несчастью для Дитриха, в столь хорошо укреплённом укрытии не было припасено достаточно еды — такова была цена беспечности немцев, уверенных, что они утвердились в этом крае навсегда и замок для обороны им больше не понадобится.

Всё же они продержались целый месяц, страдая от голода и жажды. Чтобы рыцари не могли черпать воду из рва, опоясывавшего подошву замка, князь Владимир распорядился побросать в ров все мёртвые немецкие тела, что остались от неудачной вылазки. При сильной жаре вода во рву быстро протухла и сделалась ядовитой.

Всё это время Иван прожил при обозе, в подсобниках у Власия, который был не ратный человек, а служил по хозяйству. Его делом была военная добыча, и в собирании её проходило время Ивана. Вместе с Власием он ходил по городу, чувствуя себя едва ли не старожилом и хозяином здешних мест. Немецкое добро понемногу заполняло возы, находившиеся под попечительством Власия, и он был доволен. Впрочем, добыча здесь оказалась ещё богаче, чем он ожидал.

К счастью — и для Власия, и для себя — Иван, хоть и опьянённый переменой, что произошла с ним в тот день, догадался вспомнить про свою «фрау», оставленную в заброшенной конюшне. Он хотел побежать туда скорее и выпустить её на волю, о чём и сказал Власию. Но вышло не так, как Иван себе представлял, а гораздо лучше.

Власий отправился в город вместе с Иваном освобождать связанную женщину. Повсюду уже были свои, так что добрались до конюшни без помех. «Фрау» всё так же валялась связанная, не сделав, похоже, ни одной попытки выпутаться. Только раскрыла испуганные глаза, увидев, что её суженый привёл с собою ещё кого-то, и замычала сквозь кляп.

Иван ощутил было новый приступ раздражения на глупую бабу, представив, как стыдно сейчас будет, — эта старая баба полезет к нему со своей преданностью, замычит, ноги обнимать будет, и всё это при дядьке, который когда-то знавал Демьяна, Иванова отца. Но Власия, похоже, не занимали такие тонкости. Он сам помог бабе освободиться и занялся ею вплотную: оглядел со всех сторон, приласкал, как маленькую, и та, вздохнув, потянулась к нему с такой покорностью, что Иван неожиданно для себя почувствовал ревнивый укол.

Очень понравилась Власию «фрау». Да и он ей тоже. Иван глядел на них и диву давался, как это быстро двое незнакомых друг другу людей находят общий язык, несмотря на то, что баба была вовсе немая. Словно они оба всю жизнь ждали этой встречи и вот, наконец, встретились.

Поворковав с бабой, Власий тут же беспрекословно забрал её к себе в обоз и оставил жить.

   — Эх и сладкую же ты мне бабочку нашёл, Ваньша! — говорил он Ивану.

То, что она оказалась бессловесная, и вовсе нравилось Власию: он когда-то женат был на немой, пока не овдовел, и с их сестрой умел обращаться. По его словам выходило, что лучшей сопутницы в жизни и придумать нельзя — и молчит, и тебя во всём слушается, и на других мужиков засматриваться не будет, потому как имеет к тебе по гроб жизни благодарность. Так бывшая Иванова «фрау» обрела себе нового хозяина и была такой переменой на вид вполне довольна: Власий был ещё мужчина крепкий и стойкий. К самому Ивану она больше не подходила, только иногда он ловил на себе её взгляд. В такие мгновения Иван старался не вспоминать ни о чём.

Так и проходили дни. Войско, осадившее замок, стояло неподвижно, дневная жара сменялась ночной душноватой прохладой, князь Владимир Мстиславич приступа не начинал, ратников своих берёг, предоставив голоду и жажде внутри замка самим довершить дело. И дело это шло весьма ходко. Едва не каждый день из крепости приходили переговорщики от Дитриха с жалобами на лишения и просьбами осаду снять и рыцарей отпустить на волю. Там-де, в замке, мол, воды скоро совсем не останется, колодец пересыхает и вода в нём вонючая, хлеба нет, корма коням нет — ни овса, ни даже сена, и голодные животные в стойлах отгрызают друг дружке хвосты, принимая их за вожделенный пучок травы. Много пенял барон Дитрих князю Владимиру за то, что не чтит родственных уз, хочет погибели родному зятю и вдовства родной дочери, что ждёт сейчас своего мужа в городе Риге, по поводу чего непременно шлёт Господу молитвы, чтобы вразумил отца, то есть самого князя Владимира Мстиславича. На эти просьбы князь отвечал одинаково: крепость сдать, оружие сложить и всем до единого передаться в русский полон, включая и Дитриха-зятя, и епископа рижского Альберта. Но крепость пока не сдавалась. Тяжело было переломить гордость рыцарскую, легче мучиться от голода и жажды.