Для Ивана это время было если не самым счастливым в жизни, то одним из счастливейших. Свобода его, русского, оказавшегося среди русских, опьяняла, как душистая брага на мёду. Он успел даже походить немного в знаменитостях, как человек, предупредивший войско об измене, и ему поначалу улыбался в русском стане каждый встречный, а по вечерам к палатке Власия сходилось немало охотников послушать Ивановы рассказы о мытарствах последних лет.

И сам Иван многое узнавал от людей о том, что творится на Руси. С сожалением узнал он, что из Новгорода тогда уйти поторопился, самую малость не дождавшись прихода славного Мстислава Мстиславича Удалого — эх, потерпеть бы, так и не хлебнул бы горя в немецком рабстве!

Однако порой Ивану казалось, что он не очень-то и жалеет о том, что жизнь его сложилась так, как сложилась. Вспоминая о пережитом, он будто чувствовал себя сейчас не просто более опытным и бывалым человеком, но гораздо полнее и больше русским, чем мог бы быть, оставшись в Новгороде и заведя там семью и хозяйство. Лучше стал из чужого далека ценить родное Отечество, что ли? Наверное, так.

Узнал Иван и про Липицкую битву, в которой вместе с другими новгородцами вполне мог бы и участвовать на стороне Мстислава Удалого. Да что там! Обязательно пошёл бы с ополчением. Может, и смерть принял бы на том неведомом Липицком поле. Эта битва так поразила воображение, что даже начала Ивану сниться по ночам, отодвинув и видения ласкового детства, и прежние горькие сны.

Что Ивана удивило больше всего и сильно огорчило, так это родимый Новгород. Земляки охотно проводили князя-освободителя Мстислава Мстиславича в Галицкую землю, а на его место призвали — не кого-нибудь! — а всё того же Ярослава Всеволодовича, что так ещё недавно морил Новгород голодом безо всякой пощады! Сколько проклятий раздавалось в умирающем городе, и все они посылаемы были Ярославу! И вот на тебе! Сами новгородцы паука этого обратно и приглашают!

После того как Иван отчаялся понять смысл творящихся в родном городе дел, он бросил думать об этом, ощущая к Новгороду нечто вроде брезгливого недоумения. Это было для Ивана что-то новое, никогда ещё он не размышлял о своей родине столь придирчиво. И что самое неприятное — желание возвратиться туда, на родное пепелище, такое горячее ещё недавно, вдруг стало пропадать понемногу.

Одному наедине с такими мыслями было невмоготу, и Иван нет-нет да и приставал к старому Власию, как к земляку и самому близкому теперь человеку.

   — Дядька Власий, посоветуй. Не знаю, что и думать. Возвращаться мне домой или нет?

Такие разговоры обычно начинались у них вечером, возле костерка, на котором варилась каша на ужин. Власий отказался селиться в городе, не желая оставлять обоз без присмотра, и вот такую полевую жизнь они с Иваном тут вели. Впрочем, жизнь была хорошая. И тепло, и «фрау» под боком. Власий уже объявил Ивану, что заберёт пленницу с собой в Новгород, где оба станут доживать свой век в мире и согласии. Насчёт этого сомневаться не приходилось: как-то два этих немолодых существа пришлись друг дружке, и то, что оба были не слишком казисты собой, их, похоже, не огорчало. По поводу сомнений Ивана — возвращаться ли в Новгород или искать себе другого пристанища, Власий обычно хмурился (привык к парню, хотел как-нибудь устроиться с ним в Новгороде по соседству), но против доводов, которые Иван ему приводил, не мог найти весомых возражений.

   — Ты уж взрослый, Иванка, — говорил он, — конечно, ищи, где тебе лучше будет. А всё ж таки родные места они и есть родные. Не век же князь Ярослав будет править. Да и присмирел он после Липиды-то, поди. Наши-то вправили ему ума.

Но не получалось у Ивана поверить в смирение князя Ярослава. И забыть скудельницы, переполненные мёртвыми телами, он не мог, как смогли забыть его земляки, вновь поклонившиеся жестокому князю.

Не ждал Иван мира от будущей жизни на родной земле. Слишком много он наслушался про Ливонский Орден, про мощь его и жажду власти и твёрдо был уверен, что нынешняя победа над немцами не только не утихомирит их, но напротив — разозлит и вызовет желание отомстить десятикратно. Кто станет Новгород от немца защищать? Уж не князь ли Юрий с братцем своим Ярославом? Единственный, кто мог бы обеспечить мир, был князь Мстислав Мстиславич, но он, обиженный новгородцами, покинул их, решив, что Галицкая земля будет к нему более справедливой и благодарной.

Уже лето жаркое перевалило за середину, когда рыцари Оденпского замка наконец сдались на милость победителя, князя Владимира Мстиславича. Милость эта, однако, оказалась весьма суровой. Раздражённый долгой осадой и коварством горожан, едва не расстроившим всё дело с самого начала, князь Владимир не внял слёзным просьбам своего зятя барона Дитриха и епископа Вольквина отпустить рыцарей с честью. Всё войско немецкое, включая и Вольквина, и Дитриха, объявлено было военной добычей и отдано русскому войску для получения выкупа. Помимо этого, русским досталось ещё много чего — одних коней свыше семи сотен, хоть и отощавших изрядно, но живых и пригодных для дальнейшего использования.

Свою долю от общей добычи получил и Иван. Его не обидели, помня заслуги, да и дядька Власий постарался, чтобы молодой земляк не был обделён. Неожиданно для себя Иван стал состоятельным человеком. Сам он казался себе просто богачом и испытывал почти постоянное желание осматривать своё новое имущество: двух коней и телегу с добром. И одежда там была, и посуда, и набор отличных немецких орудий для кузнечного дела, подаренный Ивану лично Власием. Богатство не богатство, но этого вполне могло хватить на то, чтобы, избрав для себя место проживания, основательно там поселиться и даже начать собственное дело. Главное же достояние Ивана было у него в руках, знавших ремесло кузнеца.

Русское войско, сняв осаду крепости, уходило из Медвежьей Головы. Сначала шли все вместе, лесами, к Пскову, потом часть войска двинулась к Новгороду. Здесь Иван распрощался с Власием (доведётся ли когда-нибудь увидеться?) и отправился дальше, в сторону полудня, мимо низовских земель, с небольшим отрядом таких же, как он, желавших поселиться в тёплых краях, где, как рассказывали, Русь живёт спокойно, а зимой вовсе не бывает морозов.

Князь Мстислав Мстиславич Удалой от природы не был склонен к долгим раздумьям и мудрствованиям. Он был рождён воином и стал им — славнейшим во всей русской земле. А воину много думать некогда. Сознание того, что мир и покой на Руси в немалой степени зависят от тебя лично, придавало внутреннему миру Мстислава Мстиславича некоторую простоту, милую, впрочем, его сердцу. Жить было ясно и понятно: от войны до войны, и как только услышишь призыв о помощи, то, не долго думая, идёшь и помогаешь обиженному и угнетаемому.

Разумеется, Удалой был сильно уязвлён решением новгородских граждан сменить его на злополучного Ярослава Всеволодовича. Но в причинах такой нелюбви Новгорода к нему, своему благодетелю и спасителю, Мстислав Мстиславич разобраться и не пытался. Желания не было. Чувствовал лишь некую обиду, сродни тем, какие случаются иногда в детстве, когда товарищ по играм и мальчишеским забавам вдруг говорит тебе, что не желает больше с тобой водиться, — и это когда тебе кажется, что вы друзья неразлучные.

От горьких мыслей о новгородской неверности и о торжестве Ярослава (рад, поди, хоть таким образом отомстить за Липицу) князя Мстислава Мстиславича отвлекло другое событие, едва ли менее несчастное, чем потеря любимого города. Сын Удалого Василий, единственный сын его, скончался тихо в Торжке, где жил последнее время, ничем не озабоченный и ко всему равнодушный. Несколько лет назад, на звериной ловле, князь Василий, тогда отрок, полный жизни, утеха для отцовского взора, нечаянно получил от загнанного и уже поверженного наземь лося страшный удар копытом в грудь.

С той поры юный князь, хоть и оставшийся в живых, выхоженный знахарями, бессчётно раз выпаренный в банях, растёртый травами целебными, утратил прежнюю живость и силу. Вместе с этим в нём будто погас некий огонёк, оставив после себя какую-то тусклую головешку. Так и стал жить-доживать князь Василий Мстиславич, ни к чему не проявляя любопытства, ничего не желая, кроме тихого лежания в полумраке спальни. Ни уговоры отца встать и попробовать чем-то заняться, ни насильно навязываемое лечение — ничто не помогало. Он медленно умирал. И вот — умер. Хоть и ожидаема была эта кончина, а на Мстислава Мстиславича она подействовала сильно. Горюя по единственному наследнику, Удалой стал частенько спрашивать, то ли себя самого, то ли неизвестно кого: если Бог послал ему такое горе, то ведь не в награду же, а в наказание? Но за что? Чем прогневал Господа князь Мстислав, всеми русскими почитаемый как честный и доблестный витязь?