И, как всегда бывает, — один глупый дурак своим разгильдяйством похерил всю воинскую славу новгородскую. Соседи, узнав о бегстве Святослава с новгородским ополчением, больше не боялись военной мощи Новгорода. Литва, латыши, рыцарские отряды Ордена зачастили в новгородские пределы как к себе домой. Усмирённые в своё время Мстиславом Мстиславичем, они теперь оправились и обнаглели. Дня не проходило, чтобы где-нибудь не сожгли городок, не вырезали село, не разбили купеческий обоз. Влияние Ордена на севере усиливалось, влияние русских — падало. До самых окрестностей Новгорода доходили хищные разбойные отряды! Добычи брали столько, сколько могли унести, остальное уничтожали — лишний вред русским. Даже скот убивали, забирая лишь быстроногих коней.
Мстиславу Мстиславичу обо всём этом было известно. Сокрушался он: отчего о нём-то никто в Новгороде не вспоминает? Сердясь на новгородцев, всё же не мог выкинуть их из сердца. И не упускал случая расспросить какого-нибудь очевидца о тамошних делах. Однажды даже сам хотел отправиться к Новгороду, помочь отогнать немцев и литву. Но передумал. Или советники отговорили. Такие советники теперь были у Мстислава Мстиславича, что умели дать совет чрезвычайно тонко: скажут что-нибудь этакое умное, и тебя же уверят, что это — твоя собственная мысль. И какая удачная! Мстиславу Мстиславичу, который всю жизнь привык решать всё сам, это даже нравилось.
Дружина Мстиславова понемногу оседала в Галиче, строила дома, обзаводилась хозяйством, укоренялась. Что ещё делать, когда нет войны? И всё реже князь собирал своих боевых товарищей в гриднице дворцовой, за пиршественным столом. Собеседниками Мстислава Мстиславича теперь по большей части были люди мирные, много понимающие в государственных делах, в хитром и тонком умении влиять на людей. Тот же Судислав. Или боярин Глеб Зеремеевич — умнейшие, богатейшие люди! Разговаривать с ними было для князя всегда большим удовольствием.
Чем они оба ещё нравились Мстиславу Мстиславичу, так это тем, что не держали никакого зла на князя Даниила, хотя тот называл их главными виновниками Галицких бедствий, несколько раз просил тестя расправиться с предателями или выдать их ему, Даниилу, и он сам придумает, как посчитаться за старые обиды. Нет, ни слова жалобы не услышал от них Мстислав, несмотря на то, что Даниил предупреждал его, что главным и самым страстным желанием Глеба и Судислава будет поссорить Мстислава и Даниила и тем обезопасить себя, и упрочить своё влияние на князя галицкого. И Глеб Зеремеевич, и Судислав многое прощали молодому, пылкому Даниилу. Часто о нём беседовали с князем Мстиславом — восхищались храбростью Романова сына, предсказывали ему великую судьбу, высокий полёт, огромную силу и могущество, которые он приобретёт, становясь старше.
Боярин Судислав — так просто на Мстислава Мстиславича надышаться не мог. Не уставал восхищаться его мудрой миротворческой деятельностью. А и вправду, разве нашёлся бы где-нибудь государь, сделавший столько добра и своим, и чужим подданным? Светоч христианского милосердия, говорил Судислав, ты словом своим гасишь огонь войны, а грешников прощаешь, как завещал нам прощать их Господь наш Иисус Христос! Нет большей чести, нет большей благодати, чем служить такому великому господину, как князь Мстислав Удалой!
Судислав говорил всё это, и многое ещё в таком же роде не выспренно, не торжественно, как священник, например, говорит в храме, а просто, вроде как в обычной беседе, тихим голосом, потупясь, смущаясь, иной раз — отворотясь и промакивая глаза расшитым рукавом. От этого слова его проникали в самое сердце.
И Мстислав Мстиславич понемногу научался ценить себя, свою мудрость, своё миролюбие — и радоваться этому. Душа его просила новых и новых свершений во имя мира и всеобщего спокойствия.
А самым важным и решительным шагом, конечно, должно было стать установление и закрепление мира с соседями. И в первую очередь — с венгерским королём Андреем. Такой мир мог составить честь князю Мстиславу. Ведь он не попросит о нём, а сам предложит! Судислав был такого же мнения. Венгры никуда не уйдут, никуда не денутся, говорил он. Они всегда будут жить с нами по соседству. Так уж лучше жить с ними в любви — первым делом отпустить Кальмана к отцу, благодарный Андрей никогда не забудет этой милости!
И хорошо бы с королём породниться, это — самое испытанное средство. У Мстислава Мстиславича подрастает дочь Марья, у короля есть младший сын. Поп, который их повенчает, сделает неизмеримо больше, чем самое большое войско.
Поначалу странно было слышать о таком браке. Княжне Марье едва пять лет исполнилось, да и с королём только что закончили воевать. С ним бы самим, с Андреем, сойтись в чистом поле, поучить его немножко, показать, что русские не такой народ, который он может считать подданными своей короны. Он же об этом всегда говорил во всеуслышание и сейчас ещё, потеряв Галич и сына, продолжает говорить! И вдруг — сделаться с королём свояками, почти братьями. Невозможно.
Судислав рассеивал сомнения. Во-первых, говорил он, не женить детей сразу, а лишь помолвить их. Подождать, пока вырастут. Когда люди галицкие будут знать, что дочь их князя помолвлена с венгерским королевичем, враждебное отношение к венграм быстрее затихнет. Пройдут годы, прежде чем дело дойдёт до брака, и все эти годы будут мирными. И во-вторых, опять же помолвка — это ещё не женитьба. Она будет как поводок на Андреевой шее, а конец поводка — в руках Мстислава Мстиславича. И если венгры в чём-то провинятся, то поводок этот можно будет выпустить, и честь княжеская от этого не пострадает. И не только венгерского короля можно приручить подобным образом. Это и Даниила Романовича, мужающего и набирающего силу, заставит к тестю относиться с большим почтением: хочешь сесть когда-нибудь в Галиче — будь послушен и угождай, а то и кроме тебя найдётся, кому отдать древний город.
Мысль о помолвке дочери с венгерским королевичем нравилась Мстиславу Мстиславичу всё больше. Наконец он решился и известил Андрея о том, что задумал. Король отозвался с радостью. Воевать с галицким князем ему тоже было не с руки: незадолго до этого король ходил с войском в Святую землю, ко Гробу Господню, навоевался там вдосталь, истощил силы, и угрозы его, когда требовал освободить Кальмана, были пустым звуком. Теперь король Андрей передавал князю, что скрепить с ним дружбу считает великим делом.
Немедленно Кальман с супругой были выпущены из Торческа, привезены в Галич, обласканы и отправлены в Угорщину. О помолвке княжны Марьи и королевича было объявлено всем. На этот брак, правда, королю не дал согласия Папа Гонорий, потому что юный королевич уже был помолвлен с армянской царевной. Но дело удалось уладить. Судислав посоветовал князю чем-нибудь задобрить венгров, и тогда о прошлой помолвке будет благополучно забыто. Так и сделал Мстислав Мстиславич: в знак своего расположения подарил королевичу Перемышль — город, находящийся недалеко от угорских рубежей. Юный жених приехал в Перемышль со своей дружиной, двором и толпой латинских священников, чем вызвал у епископа Антония сердечный приступ.
Мир был установлен настолько крепкий, что Мстислав Мстиславич мог не надеяться когда-нибудь сесть на боевого коня. С кем было ему воевать? Вокруг только добрые соседи и родственники. А о новгородских беспокойствах теперь уже и думать не хотелось. Пусть сами разбираются.
Так и шло время, пока однажды Даниил Романович, приехавший в гости со всем семейством, за обедом прямо не спросил тестя: что же это получается? За что ты, князь Мстислав, сражался? За то, чтобы, побив короля Андрея, землю галицкую ему же и отдать обратно? Или, может быть, какая-то у тебя тайная мысль есть на этот счёт? Объясни мне, неразумному, помоги понять. Венгров-то вон, снова полный город, и Перемышль уже ихний, и епископа они оттуда выгнали, и ходят по нашей земле, как у себя дома. Посмеиваются. Глядишь — скоро опять наших вешать начнут.
Мстислав Мстиславич отшутился, но на самом деле был потрясён. Не ответив Даниилу Романовичу, он после обеда удалился к себе в покои, запёрся там и стал думать. Действительно, что же это получалось? Прав Даниил. Стоило ли идти в галицкую землю, губить своих людей — зачем? Не для того ли, чтобы надеть на себя венец мальчишки Кальмана, поваляться на пышных перинах, пожрать вволю, отрастить пузо и снова навесить венгерский хомут на галицкую шею? Вся жизнь его последних двух лет предстала вдруг перед глазами, как длинная череда обманов, как путь в гибельную трясину по тропинке, поросшей мягкой травою. Отчего же так вышло? Ведь ещё немного — и сам Галич упал бы в чужие руки, как перезрелая груша, а Мстиславу Мстиславичу и в голову бы не пришло удивиться этому! Вот так царь Галицкий!
