Выслушивая комплименты американского профессора, Шмаков вдруг гордо улыбнулся. Он не боялся показаться нескромным заморскому гостю. Шмаков помнил, как трудно далось всё это...

 Светлая просторная комната. Белые стены и строгая скупая обстановка делают ее похожей на кабинет врача. Только письменный стол, сплошь заставленный какими-то приборами и аппаратами, мешает этому сходству. С левой стороны настольная лампа, книга, раскрытый блокнот с какими-то записями, журналы. Справа довольно громоздкий аппарат, внешне напоминающий телевизор, и какая-то конструкция из металла и пластмассы. Человеку, впервые увидевшему этот механизм, трудно подобрать сравнение. Одна из деталей напоминает перчатки. От конструкции под стол убегает паутина проводов.

Бесшумно растворилась стеклянная дверь. В комнату вошел человек в белом халате. Минуту над чем-то поразмыслив, он повернул один из рычагов на лицевой панели. Не дожидаясь никакого результата, подошел к окну и рывком задернул плотные портьеры. Комната погрузилась в полумрак. Только бледное голубоватое мерцание, засветившегося экрана необычного телевизора освещало стол.

Вернувшись к столу, человек поближе придвинулся к экрану и тотчас увидел небольшую комнату, в центре стол, а на нем разнообразные сосуды, свинцовые коробки, колбы, весы. Но видел он их не так, как видим мы изображение на экране обычного телевизора. Все предметы были объемными, как будто они выступали с экрана.

Человек вложил свои руки в механизм, разложенный на столе, и сразу же в другой комнате над лабораторным столом тоже повисли две руки незримого человека. Это были аналоги механизмов, надетых на его собственные руки. Можно было приступать к опыту.

Его движения напоминали движения актера, исполняющего мимическую сценку. Он брал со стола воображаемые предметы. Пересыпал из одного несуществующего сосуда в другой несуществующие вещества. Переливал какие-то «жидкости», взвешивал их, всё время неотрывно следя за экраном объемного телевизора. Он видел, как там, над лабораторным столом механические руки в точности повторяли его движения. Ученый производил опыты с опасными для здоровья радиоактивными веществами. Сложные, тонкие опыты. Производил он их на расстоянии, не беспокоясь о воздействии на организм вредной радиации...

«Фантазия», — подумает читатель, прочитав эти строки. И да, и нет. К сожалению, я не бывал в атомных лабораториях и не могу утверждать, что там всё происходит так, как я описал. И всё же рассказанное мной реально. Потому что и механические электронные руки и стереовизор давно уже не фантазия. Их разве что назовешь фантастической реальностью.

Да, в тяжелом положении оказались современные писатели-фантасты. Наша жизнь наполнена такими удивительными неожиданностями, происходящими в науке и технике, что придумать еще что-то более удивительное и неожиданное стало почти невозможным. Именно этим, наверно, объясняется тот факт, что сегодня буквально по пальцам можно пересчитать фантастов, получивших настоящее признание читателей. Их очень мало! Есть, конечно, и другие причины, например высокий уровень развития самой науки. Трудно сегодня писать о науке популярно, а писать по-серьезному о современных сложнейших научных проблемах литератору порой просто не по плечу.

А как упало долголетие фантастических книг! Это потому, что велики темпы научных открытий, так велики, что за ними не угнаться и мечте. Когда обо всем этом размышляешь, то иногда кажется, что сжалось само время.

Мне даже думается, что журналисту порой гораздо проще писать о науке, чем писателю-фантасту. Репортаж из современной научной лаборатории можно без труда выдать за фантастику. Впрочем, всё, что сегодня реально происходит в науке, вчера — да где там вчера, еще час назад — было фантастикой. Да, фантастика и реальность перемешались, перепутались, их уже не разделить...

Шмакову присвоили звание заслуженного деятеля науки и техники. Отпраздновали как положено: на кафедре большинство сотрудников — молодежь, самые «пожилые» в два-три раза моложе профессора. Постепенно «страсти» улеглись. И опять своим чередом потекла жизнь лаборатории: расчеты и опыты, удачи и неудачи...

Сам профессор подолгу засиживался в кабинете. Сотрудники догадывались, что у Павла Васильевича появилась какая-то новая идея. Но Шмаков не любит раньше времени, не проверив свои мысли, делиться ими даже с ближайшими помощниками.

Однажды Шмаков пригласил в кабинет молодых инженеров — Бориса Жебеля и Владимира Джакония. Тогда они только что закончили институт, а сейчас оба кандидаты технических наук.

Усадив молодых людей, Шмаков пододвинул к Джакония цветной рисунок и протянул ему картонные очки с синей и красной пленкой вместо стекол. Они напоминали маску из елочной хлопушки.

— Взгляните на рисунок без очков и в очках, — попросил профессор.

Джакония послушно поднес к глазам очки и замер от удивления. Жебель вопросительно смотрел на товарища.

— Рисунок стал выпуклым! — воскликнул Джакония.

— Вот именно, выпуклым,— повторил Шмаков,— а ведь детская игрушка. Здесь использован основной принцип объемного зрения. Я прочитал несколько трудов по теории глаза. Это медицинские книги. Хочу, чтобы и вы их прочитали. Они нам необходимы для работы.— Профессор протянул им листочек с названиями книг и попросил немедля выполнить его просьбу.

Через месяц Жебель и Джакония не хуже окулистов разбирались в строении глаза, в принципах стереоскопического видения. Вот что они узнали.

Представьте себе, что вдруг окружающий нас мир станет плоским, одноплановым. Исчезнет объемность предметов, их рельефность. Сферический колпак на настольной лампе покажется плоским белым блином, окружающих нас, произойдут самые удивительные превращения. Ох и трудно же нам будет! Сколько раз придется примериться для того, чтобы взять со стола авторучку, — ведь она будет казаться не толще лезвия бритвы. Пока не привыкнем, будет невероятно сложным одеваться, даже есть. Мы начнем, спотыкаясь о камни мостовой, задевать всё, что встретится на нашем пути. Жизнь страшно усложнится. Попробуйте, например, глядя в зеркало, попасть ниткой в игольное ушко. А ведь зеркало только частично сглаживает рельефность изображения — так же, как, например, сглаживает объемность плоское кино, обычное телевидение.

Человек воспринимает объем предмета одинаково хорошо как одним, так и двумя глазами. Когда мы смотрим в крохотное оконце видоискателя фотоаппарата, мы прищуриваем один глаз. Но объемность предметов не исчезает. Объемность монокулярного зрения (одним глазом) объясняется рядом физиологических факторов: зрительной памятью, способностью наблюдателя перемещать глаз.

Понятно, что ни одно из этих свойств не может быть заложено в основу объемного телевидения, где глаз заменяется телевизионной трубкой, где не может быть речи ни о каких физиологических факторах.

Природа объемности бинокулярного зрения (двумя глазами) гораздо проще. Наши глаза разнесены на некоторое, небольшое расстояние. Заказывая оправу для очков, мы называем расстояние между центрами. Оно называется глазным базисом. Мы как бы видим предметы левым и правым глазом из разных точек наблюдения. Иногда даже видим левым глазом то, чего не видим правым, — и наоборот. Так возникает рельефность. Но способность стереоскопического видения человека уменьшается с расстоянием. Предметы, удаленные на один километр, мы уже видим абсолютно плоскими. Чтобы расширить границы объемного зрения, изобрели стереотрубу, но и она не может бесконечно увеличивать это расстояние. А вот объемное телевидение практически не имеет предела для передачи рельефного изображения. Судите сами.