В. Узилевский «Легенда о хрустальном яйце»

В этой книге два героя - известный советский ученый Павел Васильевич Шмаков и телевидение, интереснейшая из современных наук. Пятьдесят лет отдал профессор Шмаков науке, из них тридцать - телевидению. П.В. Шмаков стоял у колыбели телевидения, позже он руководил кафедрой в Ленинградском институте связи имени Бонч-Бруевича, где решаются самые актуальные проблемы, связанные с объемным, цветным и промышленным телевидением. Автор книги Владимир Узилевский - сотрудник кафедры Шмакова, по специальности он инженер-связист. Книга о профессоре телевидения была задумана им давно, еще в студенческие годы, когда на страницах ленинградской "Смены" стали появляться его первые очерки. Позднее, уже работая над книгой и постоянно бывая в Институте связи, Узилевский настолько увлекся работами кафедры Шмакова, что, изменив своей инженерной специальности, стал телевизионщиком. Работа бок о бок со своими героями, увлеченность профессией, литературный опыт позволили ему написать живую и увлекательную книжку, которая, очевидно, будет с интересом прочитана как специалистами, так и самым широким кругом читателей.

Издательство: "Лениздат" (1965)

(Отсутствуют страницы 1-14).

 (...)

 (...)

(...) и оврагов. За первой рекой Павка увидел вторую, за ней третью, потом четвертую, пятую... Сколько их, Содышек?

Ему почудилось, что он вдруг попал в сказку. Немало слышал Павка сказок от своей бабки Евфросиньи. Никто во всей деревне не знал их столько. Может, это и есть тридевятое царство?

Павка поднял голову. Слепящее пламя обрушилось в глаза. Множество разноцветных солнц, переплетаясь своими сверкающими лучами, заполнило всё небо. Павка отнял стекло от глаз, чудо сразу исчезло. Всё стало обычным, хорошо знакомым. Он опять посмотрел через стекло. И снова явилась сказка. Павка глядел на Сновицы, в которых знал каждую избу, каждый кол в изгороди, и не узнавал их. Он увидел высокие дворцы и терема, окруженные зелено-голубыми садами. И ему стало невмоготу таить в себе все эти чудеса. Пусть и Санька увидит.

— Саня, глянь-ка, чудо какое, — Павка осторожно передал стекло другу, который всё это время не сморгнув следил за ним.

Когда Санька вдоволь нагляделся, они уселись на траву, положили перед собой похожее на кусочек льда стекло и принялись обсуждать находку. Павка не сомневался, что на дне реки зарыт клад. Да и Саньке хотелось, чтобы всё было именно так.

Кладоискательством они «заболели» еще минувшим летом. Когда бабка Евфросинья на беду всей деревни рассказала внуку легенду про зарытые разбойниками сокровища, «золотая лихорадка» охватила сновицких мальчишек. С утра до темноты перекапывали они свои и чужие огороды. Ямы, кучи свежей земли и песка появились у стен монастыря и во дворе подрядчика, у самой будки свирепого, с желтыми громадными клыками, волкодава. Но клада никто не находил. Безрезультатные поиски зарытых кладов перешли в другую страсть: все мальчишки и девчонки принялись собирать черепки.

У Павки Шмакова тоже появился свой тайник с черепками. Но эти разноцветные, нередко действительно красивые стёкла были кладом лишь в Павкином воображении. Среди ребят черепки ходили как деньги, хотя Павка знал, что для всех остальных его богатство — всего лишь груда битых тарелок и чашек.

Только это, найденное в иле стекло—необычное, может даже — волшебное. Павка уверен в этом.

— Давай искать,— предложил Санька.

И они разом прыгнули в Содышку, в то место, где Павка нашел под раком стеклянное яйцо. Прозрачная вода сразу же помутнела. Солнце уже не достигало дна, лучи его терялись в речной мути.

Искать стало трудно. Они рыли на ощупь, чаще и чаще высовывая из воды голову, чтобы глотнуть воздуха. Сначала на берег вылез обессиленный Санька. Упрямый Павка еще раза два нырнул в одиночестве, а потом и он прекратил поиски.

— Покажу деду,— вздохнул опечаленный Павка,— Может, дед чего знает про эту штуку. А клада, видно, нет.

Загудел церковный колокол. Ребята побежали в деревню.

Полуденная жара тяжелым розоватым пластом нависла над землей. Пора нести в поле обед.

Павка быстро отыскал своих. Дед дремал в тени ивняка, а мать — под недометанной еще скирдой, из которой торчали вилы и грабли. Второпях протянув матери кувшин и котомку с едой, Павка подскочил к деду.

— Деда, дедушка, вставай, — затормошил он его, — смотри, что я нашел.

Дед сердито повел нависшими бровями, открыл глаза.

— А, внучек, — обрадовался он, завидев Павку.— Обед доставил? Вовремя... В самый раз...

Дед проворно поднялся на ноги, потянулся.

— Ты чего мне, Павлуха, сказал? — спросил он.

— Чего, чего, — пробурчал Павка, обиженный дедовским равнодушием, — Вона что я в Содышке нашел. На самом дне, под раком.

Дед взял из Павкиных рук стекло. Положил на ладонь. Стекло заиграло, заискрилось. Будто тысячи светлячков засверкали внутри него. Каждая грань горела своим особым цветом.

— Красивая вещица. Это хрусталь, Павка. Имеется такой. Не то камень, не то стекло. Драгоценность, в общем. В горах его находят, в скалах.

— Ты посмотри в него, — посоветовал Павка и тихо добавил: — может, волшебное?

Дед послушался Павку. Он долго смотрел сквозь стекло, потом, чему-то усмехнувшись, заявил и без того ошалевшему Павке:

 — А что, Павел? Может, хрусталь этот и вправду волшебный. Пойдем, я тебе кое-что расскажу.

Они уселись на снопах возле матери. Дед взял деревянную ложку, отрезал от каравая ломоть хлеба, пододвинул миску.

— А ты, Павлунька, не будешь? — спросила мать.

— Я дома поел, — соврал Павка.— Ну, дедушка, рассказывай. — Он нетерпеливо заерзал на снопе.

— Слушай, коли так невтерпеж тебе. — Дед зачерпнул дымящиеся щи и начал рассказ:

— Было это давно. Тогда, сказывают, еще Москву не построили, а Владимир был вроде наших Сновиц, а может, и того меньше. В ту пору леса здесь глухие были. Звери дикие водились. Полей и лугов имелась самая малость. Люди жили тогда грибами, медом да охотой. Хлеб тоже, знать, сеяли, однако совсем мало. Плохо людям жилось. От погоды да случая зависели. Только воевода местный со своим семейством и жил припеваючи. Он хозяйничал в этих местах. Когда бывала засуха и случался неурожай или зверь из леса уходил, воевода этот отбирал у крестьян последние зерна. Много людей гибло в такое время от голода и болезней.

Дед замолчал, старательно собрал с колен крошки хлеба, высыпал их в рот и не спеша продолжал:

— И вот в одно прекрасное время пришел в эти места незнакомый человек. Всё добро свое принес в мешке дорожном. Недолго думая, построил он себе небольшую избушку и поселился в ней. Стал пришелец мастерить всякие диковинные вещицы из дерева, глины и камня. Вырезал из коры зверюшек, разных птиц. Посуду всякую красоты необычайной из глины лепил. Сладит вещь какую и выменяет ее на хлеб или грибы, скажем. Себе пропитание, а людям радость. От вещиц этих светлее в избах становилось...

Слухами земля полнится. Не знаю уж как, забыл как дед сказывал, проведали люди, что пришелец какую-то особую диковину смастерил и что бережет он ее пуще ока. Слух пошел, что будто диковина эта прозрачна как слеза, сверкает, как роса утренняя, а тверда как камень. Разумеешь? — Дед покосился на Павку, который с открытым ртом слушал удивительный рассказ.

— ...Из избы в избу поползла молва, будто вещица эта не простая, а что есть в ней волшебная сила. Заглянешь, мол, в нее, и увидишь всё, что за тридевять земель на белом свете происходит. Всю землю увидишь от края и до края: леса, моря, реки и озера, поля и горы.